- Ты правда напугал меня, - сказала я, практически смутившись на этот раз.

- Я не хотел.

- Знаю.

Я направилась по дорожке обратно, Уэс шагал рядом.

- Позволь мне загладить вину.

- Ты не обязан.

- Не обязан. Но я хочу.

Я повернулась и взглянула на него.

- Да?

- Да, - кивнул он.

Извинения могут иметь разные формы: бриллианты, конфеты, цветы, глубочайшие сожаления, но никогда я не получала извинений в виде карандаша, пахшего сладким сиропом. И, должна признать, это сработало.

- Ладно, - улыбнулась я. – Ты прощен.

Мы с Уэсом сидели в «Мире вафель», небольшом придорожном кафе, где подавали отменные бекон и вафли, по заверениям Уэса. Впрочем, он был прав. Кроме отличного угощения кафе славилось маленьким сувенирным магазинчиком, где Уэс за $1.79 купил для меня карандаш с нарисованными на нем вафлями.

Официантка подошла к нашему столу и ласково взглянула на Уэса.

- Здравствуй, сладенький, как ты? – она была примерно возраста моей мамы. – Тебе как обычно?

- Разумеется, - кивнул он, откладывая меню на край стола, - спасибо.

- А тебе, дорогуша? – повернулась она ко мне.

- Вафлю с картофельными оладьями, пожалуйста, - я положила свое меню поверх его.

В кафе кроме нас был пожилой мужчина с газетой, без конца пьющий кофе, и несколько пьяных студентов, громко смеющихся и разговаривающихся. Я поднесла к носу карандаш, вдыхая сладкий запах.

- Признай, что не веришь, как тебе удалось зайти так далеко в жизни, не имея под рукой этого карандаша, - рассмеялся Уэс.

- Во что я не верю, - сказала я, - так это в то, что тебя здесь хорошо знают. Когда ты успел здесь примелькаться?

Уэс поставил локти на стол между своими ножом и вилкой.

- После маминой смерти я не мог уснуть, а здесь было открыто круглосуточно. Сидеть тут было лучше, чем кататься по округе. А сейчас я уже привык к этому месту и, когда мне нужно вдохновение, прихожу сюда.

- Вдохновение, - повторила я, оглядываясь по сторонам.

- Да, - ответил Уэс таким тоном, словно собирался убедить меня в своей правоте, если услышал бы хоть малейшее сомнение в моем голосе. – Когда я работаю в тишине, в какой-то момент начинаю тормозить, и тогда прихожу сюда. Здесь всегда кто-то есть, а когда вокруг кипит жизнь, то работать легче.

- А что насчет волос у статуи? Ты придумал их здесь?

- Да, но эта фигура особенная, я сделал ее специально для одного человека.

- Для Стеллы, - кивнула я.

- Именно, - он улыбнулся. – Она очень много сделала для нас с Бертом и помогала, чем могла, когда мама болела. Благодаря ей Берт смог пережить все это. Скульптура – меньшее, что я мог для нее сделать.

- Она великолепна, - сказала я, а Уэс пожал плечами. Как я уже знала, он всегда реагировал на похвалы именно так. – А что натолкнуло тебя на мысли о цветах? И этих вращающихся нимбах на головах у ангелов?

- Оставь это для меня, - шутливо возмутился он, - а то ты такими темпами скоро начнешь расспрашивать о связи женщины, мира природы и переработанных отходов.

Я прищурилась.

- Ну я же не Кэролайн. Просто спросила.

- Не знаю я, - он подпер голову ладонями. – Все началось еще с Майерса. Первые статуи тогда были простыми, в них ничего не двигалось. Но потом как-то пришла эта мысль, и первый раз я решил сделать что-то подобное, когда работал над сердцем в руке. Меня заинтересовало, как движущиеся объекты могут заставить что-то большее выглядеть по-другому. Благодаря ним все кажется более живым, понимаешь?

Я вспомнила, как смотрела на статую Стеллы в саду, прислушивалась к тихому перезвону ее волос, и молча согласилась с Уэсом, лишь кивнув в ответ.

- Так что все-таки ты делала там, в саду? – поинтересовался он. Кабинка, в которой сидели пьяные студенты, как будто бы замолкла.

- Просто гуляла. С самого первого дня мне очень хотелось посмотреть на сад.

- Он невероятен, - Уэс глотнул воды. Сердце в ладони выскользнуло из-под рукава, затем снова скрылось под тканью.

- И к тому же, - добавила я, - он очень отличается от моего дома. У нас все упорядоченно и организованно, совершенно не так, как у Кристи с Моникой. Мне нравится этот легкий хаос.

- Когда Берт был маленьким, - Уэс откинулся на спинку стула, - он потерялся в саду, пытаясь найти короткий путь от дороги к дому. Мы слышали, как он зовет на помощь, а потом нашли его буквально в паре метров от стены дома.

- Бедный Берт, - рассмеялась я.

- Он выжил, - фыркнул Уэс. – Он сильнее и умнее, чем кажется. Когда мама умерла, мы все волновались за Берта, ему тогда еще и тринадцати не было. Именно он узнал о ее болезни, я тогда был в Майерсе. Но он удивил всех нас, когда оказался очень стойким и был с ней всегда, даже, когда ей было очень плохо.

- Наверное, для тебя это было еще труднее, - сказала я. – Находиться вдалеке…

- Я вернулся домой, когда ей стало хуже. Но я с самого начала ненавидел эту ситуацию – ужасно быть запертым, когда твоя семья страдает, а ты не можешь быть рядом из-за собственной глупости. Когда меня выпустили, я точно знал, что никогда не совершу такой же ошибки снова. Я должен быть рядом, если что-то случится еще с кем-нибудь.

Официантка подошла к нашему столу с подносом, и мой желудок сжался, хоть я и не была голодна. Она поставила перед нами тарелки, спросила, не хотим ли мы чего-то еще, а затем, шаркая, ушла.

- Вот увидишь, - Уэс кивнул на мою тарелку, - это просто взорвет тебе мозг.

Я посмотрела на него с усмешкой.

- Это вафли, а не второе пришествие.

- Не суди, пока не попробуешь, - заметил он. Я добавила немного масла на вафлю, затем полила сиропом и отрезала кусочек. Уэс внимательно наблюдал за мной, пока я подносила вилку ко рту. Он не принимался за свою еду, ожидая моей реакции. И, знаете, он ее получил. Потому что эта вафля была хороша. Действительно хороша, черт ее побери!

- Так и знал, - указал он на меня вилкой, очевидно, прочитав мои мысли. – Не второе пришествие, но нечто похожее, а?

Я положила в рот еще один кусочек, готовая с ним согласиться. Вспомнив кое-что, я улыбнулась.

- Что?

Опустив взгляд в тарелку, я призналась:

- Ты мне напомнил папу сейчас.

Уэс тоже откусил от вафли, ожидая продолжения.

- Мы никогда не ходили в церковь, хотя мама считала, что нам нужно это делать, и чувствовала вину за то, что в свое время не убедила нас. А папа любил готовить завтраки по воскресеньям и всегда говорил, что это его личная служба, а кухня – его церковь. Он обычно готовил яичницу, бекон, бисквиты и…

- Вафли, - закончил за меня Уэс. Я кивнула, в горле что-то сжалось. Как неловко, подумала я, сидеть в «Мире вафель» и вспоминать папу – но, опять же, рядом со мной был друг, которому можно было доверять! Папе, должно быть, нравилось это место.

- А мама, - внезапно произнес Уэс, макая кусочек вафли в сироп, - привела меня сюда, именно так я и узнал об этом месте. Мы остановились тут однажды, когда возвращались из Гринсборо, где навещали бабушку, а потом привыкли и стали заезжать постоянно. Даже когда она полюбила всю эту чепуху о здоровом питании. Маме очень нравились бельгийские вафли со взбитыми сливками и клубникой, и она съедала все до последней крошки, а потом всю дорогу до дома жаловалась, что потолстела на пять килограммов.

Я улыбнулась, комок в горле растворился.

- Разве это не странно, как ты запоминаешь маленькие детали о том, кто ушел?

- Что ты имеешь в виду?

- Когда умер папа, - откусила я еще немного вафли, - мне было трудно даже думать о чем-то, кроме того дня. Прошло очень много времени, прежде чем я смогла вспоминать какие-то смешные моменты или вообще что-то, связанное с ним.

Уэс начал кивать, не успела я закончить свою фразу.

- Это даже хуже, чем когда человек болеет долгое время. Ты забываешь, что он вообще был здоров когда-то. Время – странная штука, а жизнь – тем более. Ты можешь ждать чего-то, готовиться к этому, но ничто не поможет, когда это случится, и произошедшее все равно ударит со всей силой.