Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.
Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.
— Николай Селиверстыч приходил, — начала хозяйка. — Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.
Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.
— Не бывать этому.
— Эвана! — угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.
— А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.
Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.
— Я в твои-то годы, девонька, — елейным голоском продолжала Аграфена, — тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты — не дай бог.
— Бросай вилы, Микола-то ждет.
Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.
— А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.
Шкаев ругнулся, вышел из хлева.
В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.
— Чего рот-то разинула? Убирай коня! — пьяно закричал он. — Эй, Галина, где тя леший носит?
На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.
— Я тебе дам, лярва! — сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. — Поласкаю плетью, будешь ценить.
Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.
— Плакала? Опять обидели?
Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.
— Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…
— И мне поперек горла встали, — досадливо ответила Галя. — Чуть что, так плетью…
— Уж ежели поперек горла стали, отрежь — и вся недолга.
— Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…
Галя вздохнула.
— Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.
— Не люб он мне.
— Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.
В дверях показался Савва Шкаев.
— Чего расселись? — заворчал он, входя в кухню. — Скиснет молоко, дармоеды.
Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:
Ах, молодость, молодость,
Весна моя красная.
Ты когда, когда прошла,
Когда закатилася?
Ах ты, горе горькое,
Неразменная тоска!
Ты когда на ретивое
Горючим камнем полегла?
— Заткнись, все сердце надорвала, — раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.
— А есть оно у тебя?
Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела:
Злые люди подружили
Горе горькое со мной…
И в сырой земле — в могиле
Моя радость, мой покой!
Наташа, разливая сливки по кринкам, слушала молодицу.
— Ты, девонька, с Савкой-то-обормотом будь поласковее, не дерзи. Делай вид, что прислушиваешься, он мало-помалу и успокоится. А там что-нибудь придумаем, — оборвав песню, вполголоса сказала Галя.
— Не могу я так!
— Хочешь быть ласточкой — летать учись,, крылышки, девонька, береги…
И Галя стала рассказывать о своей жизни. Росла она сиротой. Позарился отец на шкаевское богатство, согласился на предложение Ильи. Ей тогда шел восемнадцатый год. Долго сопротивлялась Галя воле отца, ушла в другое село. Любила она друга детства Тихона, ждала, надеялась. Хорошие письма слал он ей с фронта. И вдруг зимой нагрянул пьяный отец, сонной скрутил ремнем руки, кинул в розвальни, увез к Шкаеву.
— Так и венчали со связанными руками. Вот и ищи на них управу…
— А как же Тихон?
Галя пожала плечами, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.
— Вот так и мучаюсь, — всхлипывая, заговорила Галя. — Не Егорка, давно б в Уссури кинулась…
На следующий день у Шкаевых собрались гости. Илья принарядился в яркую поддевку. Засунув пальцы в проймы жилета, покрикивал на Наташу. Галина не вышла, расхворалась.
Наташа с ног сбилась, накрывая столы. На тарелках, на кружевных бумажных салфетках высились куличи, расписанные сахарной глазурью. Подрумяненный поросенок лежал в огромном блюде, убранном свежей зеленью. Высокая пасха, обложенная крашеными яйцами, стояла посредине стола, окруженная множеством вин и закусок.
— Со светлым праздником, Аграфена Антоновна! — приветствовали гости хозяйку. — Христос воскресе!
— Милости просим выпить, закусить… — суетился Савва.
Разговоры за столом шли обычные: о торговле, о хозяйстве, о политике.
— Как зерно-то удалось сбыть? А я, знаете, не успел: нагрянул Федотка, подчистую в продразверстку сгреб…
— Кому как, а я и самого Сафрона обкручу… Пушнинку в Китай сбыл, чистым золотишком оплатили…
— В Харбине круто Хорват завернул — умен старик… Дай-то бог, энтот вздернет на сук кого надо… В Маньчжурии навел порядочек, пострелял советчиков… Благолепие, сказывают, в Харбине — полицейские, жандармы с медалями, в мундирах, все по-старому… Недолго и нам ждать.
В разгар празднества к воротам подкатила жуковская пролетка. Запряжка дышловая, по-городскому, в конские гривы вплетены ленты, сбруя в серебряных бляхах.
— Со свет-лым прр-а-а-здничком! — еле шевеля языком, поздоровался Селиверст Жуков.
Он бесцеремонно расцеловал хозяйку.
— Слышали новость? — еще с порога объявил Николай Жуков. — Американцы припирают красноштанных… В три дня приказано очистить Приморье… Русанов в Харбин меня в штаб-квартиру вызывает. Уж я теперь за все отыграюсь. Будьте спокойны! Образовано Приморское правительство Дербера, министр внутренних дел — Русанов, министр просвещения — Хомяков… Дальний Восток отделяется от Совдепии…
За столом притихли, не знали, верить ли основательно захмелевшему подъесаулу. Николая окружили, благодарили за хорошие вести, протягивали стаканы с вином. Новость взбудоражила всех.
— Господин подъесаул… Ваше благородие… — то и дело раздавалось в просторном зале.
Николай вошел в азарт. Рисуясь новенькой офицерской формой без погон, прохаживался по крашеному полу и сыпал угрозами.
— Вы б, Николай Селиверстыч, остереглись, — осторожно заметил Илья. — У Сафрона везде уши…
— Плевал я на Са-фррона! Ему с Федоткой висеть на церковной площади… В ногах будут валяться…
Вошла Наташа с подносом в руках. Николай облапил ее сзади, запрокинул голову, стал целовать.
— Христос воскресе!
Наташа вырвалась, хлестнула подъесаула наотмашь по щеке, хлопнула дверью. Жуков побагровел.
— Ну, погоди, чертовка!
Он взял под руку Савву, вывел в сад. Аграфена поставила перед ними на столик водку и ушла.
— За душу взяла, — бормотал Жуков. — Не могу больше! Ты ужо, Савва, постарайся, я в долгу не останусь…
— Да мне чего! Крой, ежели подступишься… Как бы она тебя не пырнула ножом. А я со всем удовольствием.
— Будь покоен, не пырнет. Завези ее к нам на заимку.
— Как бы Сафрон не дознался — застрелит.
— Ну и трусы вы с Ильей! Проси что хочешь.
Жуков достал бумажник. Отсчитал несколько бумажек, кинул на стол.
— Держи задаток! Твое дело доставить девку на заимку, остальное сам обделаю.
Савва взял деньги, сунул за пазуху.
