Принципиально иной была ситуация в гражданской войне, которая воспринималась как худшее из возможных преступлений. В «Записках о гражданской войне» Цезарь показывает не свою удачу, а свою историческую правоту и, напротив, разоблачает пороки своего противника — жестокость, трусость, слабость и некомпетентность, равно как и алчность, любовь к роскоши, изнеженность и непомерное честолюбие^{521}. Есть и тенденция показать, что противник использует недозволенные приемы (вооружение рабов, обращение к вассальным и иностранным правителям, включая открытых противников Рима, опору на маргинальные и склонные к мятежу слои общества и т.п.)^{522}. Дело самого Цезаря это дело защиты мира и республики, причем, автор подчеркивает, что он не допускает грабежей, принимает меры для поддержания делового доверия и пользуется поддержкой всего населения Италии. Разумеется, главным достоинством победителя является его милосердие (dementia), хотя (очень интересное наблюдение) сам автор редко использует этот термин, предпочитая различного рода синонимы (lenitas, temperantia, humanitas)^{523}.

Дж. Коллинз считает, что сочинение Цезаря представляет собой мастерски построенную пропаганду, основанную на подаче достоверных фактов в определенном свете и при определенной выборке^{524}. Вместе с тем его сведения не противоречат другой информации и есть все основания полагать, что они вполне достоверны, а общая картина не является искаженной.

Те же темы затрагиваются в большой статье Л. Радитцы в «Aufstieg und Niedegang der Römischen Welt»^{525}. Автор разбирает точки зрения на причины галльских войн, в известной степени, полемизируя со всеми. Т. Моммзен считал, что завоевание Галлии было политической необходимостью^{526}, тогда как А. Хойсс объясняет его чисто римскими обстоятельствами и полагает, что никакой галльской угрозы не существовало, а кампании Цезаря были обусловлены внутриполитическим положением в Риме^{527}. По мнению Д. Тимпе, они были не только подготовкой к гражданской войне, но и реализацией определенных принципов римской политики^{528}. Как полагает Л. Радитца, галльская угроза реально существовала, Цезарь осознавал ее достаточно определенно, и именно ее он стремился показать своим читателям. Весьма интересной является мысль А. Шервин-Уайта и некоторых других исследователей^{529}, полагающих, что римский командующий первоначально имел целью создание более гибкой и косвенной системы подчинения в Галлии, однако этот план был сорван восстаниями 56, а особенно 53–52 гг.^{530}

Гражданская война 49–45 гг., особенно ее первые месяцы, была революцией, поддержанной практически всеми слоями населения Италии. Цезарь не шел на принципиальную ломку республиканских ценностей, более того, он был одним из немногих, кто воспринимал их такими, какими они были, в отличие от многих, прикрывавшихся республиканскими «свободами», которыми на деле никто так и не мог воспользоваться. Именно Цезарь пытался реализовать эти свободы и ценности в той степени, в которой это вообще было возможно. «Записки о гражданской войне» со всей определенностью показывают, «то иного выхода не было^{531}. Вероятно, Цезарь испытал сильный удар, поняв, что война не закончилась Фарсалом и предстоит еще полоса тяжелых и кровавых столкновений. Будучи неспособны видеть реальное положение дел, люди типа Цицерона впадали в морализаторство, компенсируя этим отсутствие внутренней силы. Наоборот, даже в обстановке общественной депрессии Цезарь оставался верен своим внутренним убеждениям^{532}.

Вероятно, с молодых лет он следовал принципам чести, сначала это была личная честь, затем она оказалась перенесена на республиканскую политику и ее принципы, однако при этом Цезарь был уверен, что имеет дело с реальными проблемами. Проблема чести, человеческой и государственной, личная моральная оппозиция злу, олицетворяемому системой, превращались в политическую линию и были тем, в чем испытывала потребность римская государственная система. Вероятно, это внесение морали в политику и есть важнейшая черта Цезаря в концепции американского исследователя. Распад республики вынуждал Цезаря все больше и больше брать ответственность на себя. Впервые он четко заявил об этом на заседании сената в апреле 49 г., предложив сенаторам взять на себя заботу о государстве и править вместе с ним. «Если же они от страха будут уклоняться от этого, то он не станет им надоедать и самолично будет управлять государством» (Caes. B.C., I, 32). Это было не взятие власти, а взятие ответственности, что стало особенно актуальным после Фарсальского сражения^{533}.

«Убийство Цезаря означало крах суверенного римского народа. С его исчезновением ушла свобода ощущения реальности. Их место заняли мистическое оправдание власти и всеобщее чувство подавленности»^{534}. Цезарь сумел спасти государство и общество, но его собственная судьба оказалась трагичной. «Вероятно, тогда, в конце, Цезарь ощутил, что когда реальность виделась ему наиболее ясно, он был особенно слеп. Парфянский поход был попыткой продолжить ссылку из Рима. Ему некуда было идти, как некуда было идти всем, кто понимает больше, чем окружающие могут это перенести»^{535}. Из-за этой ясности понимания комментарии содержат редкое ощущение взгляда в будущее. «Бюст Цезаря в музее в Торлании, — заключает статью Л. Радитца, — показывает острую пронзительную боль, идущую из недр глубокой печали. У него нет желания манипулировать или готовности поддерживать чьи-то манипуляции. Это лицо человека, знающего, что он взял меч, оставленный Афиной в самом начале истории»^{536}.

Л. Радитца, вероятно, особенно ясно выражает еще одну идею, которая намечалась и в более ранних трудах, но приобрела у него особое звучание и стала популярной в художественной литературе, особенно в современный период. Талантливый политик, полководец, мыслитель, ученый, Цезарь, вероятно, одержал победу, спасая Рим от краха. Построенная им и Августом Римская империя стала показателем этого успеха. Вместе с тем, его личная судьба глубоко трагична — это судьба человека, обреченного на гибель и непонимание со стороны общества, поскольку он стоял выше последнего в интеллектуальном, духовном и нравственном отношении. Эд. Мейер склонен винить Цезаря за то, что он не стал посвящать себя насущным проблемам своего времени и начал строить нечто весьма отдаленное в своей перспективе. Л. Радитца полагает, что вина лежит на обществе, не способном или не желающем понять ту правду, которую хотел показать ему Цезарь. Живой Цезарь был обречен на смерть, после смерти он был обречен на непонимание того, что он хотел сделать. Эту мысль можно обнаружить и в «Цезаре и Клеопатре» Б. Шоу, где главный герой скрывает эту трагедию за маской юмора, иронии и изящных афоризмов, и в фильме «Клеопатра» и, быть может, особенно глубоко и трагически — в «Идах Марта» Торнтона Уайльдера.

Вероятно, одним из последних вариантов характеристики Цезаря в современной западной историографии можно считать ряд глав во 2 издании «Кембриджской античной истории», принадлежащих перу Т. Уайзмена и Э. Роусон^{537}. Ранней карьере Цезаря уделено очень небольшое внимание и, по сути дела, авторы создают образ популиста, привлекающего народ роскошными играми, реабилитацией Мария и агитацией за равноправие транспаданцев^{538}. Отмечается роль Цезаря в деле Рабирия, продвижении закона Сервилия Рулла (авторы считают его достаточно разумной попыткой снять социальную напряженность в Италии) и деле Каталины и его сторонников^{539}. Впрочем, героями событий этого периода были Помпей и Цицерон, а рост значения деятельности Цезаря относится уже к 60 г., его пропреторству в Лузитании, образованию первого триумвирата и консульским выборам, причем события этого периода показали, что римская конституция уже не работала^{540}. Центральным событием консульства Цезаря был аграрный закон, отличавшийся сбалансированностью и масштабностью, однако встреченный сопротивлением консерваторов, опасавшихся роста популярности Цезаря. Этот страх перед личным выдвижением инициатора закона не позволил им увидеть те весьма разумные принципы, которые содержались в этом предложении, а яростное сопротивление во многом было вызвано только тем, что законопроект исходил от их политического противника^{541}. Персональный фактор был предпочтен государственным интересам. В 59-58 гг. Цезарь одержал серьезную победу, тем более, что продолжением его реформ, по сути дела, стал трибунат Клодия^{542}.