Происходит и частичное восстановление теории единой партии популяров, что особенно решительно отрицала наука 1930–50-х гг. Если некоторые из ее представителей (Г. Штрассбургер, Л.Р. Тэйлор) признавали наличие оптиматов, но решительно отрицали существование партии популяров (считая термин применимым только к отдельным лицам или программам), то другие отрицали даже единство оптиматов (Р. Сайм). Напротив, большинство исследователей 1960–90-х гг. (П. Брюнт, Ф. де Мартино, Э. Грюэн и др.) все же склонны признавать наличие того или иного варианта единых политических группировок, идейнополитических течений или «партий», идейных течений или политических стилей. Так, Хр. Мейер, автор, возможно, наиболее полно исследовавший тему популяров, дает полный список политиков, именуемых таким образом в источниках{503}. Несмотря на то, что популяры объединяли политиков разного толка, авантюристов и реформаторов, умеренных и радикалов, карьеристов и аристократов, Хр. Мейер признает наличие определенного политического стиля, характерного для популяров и выраженного в совокупности лозунгов, методов, принципов организации и определенной направленности законодательства{504}.
Эти теории изменили и взгляд на Цезаря. Его, в какой-то степени перестают воспринимать как фигуру глобального масштаба, создателя новой цивилизации, оказавшего особое влияние на мировую историю и все больше и больше помещают в контекст римской политической жизни, понятий, реформ и столкновений интересов конкретных людей. Снова восстанавливается образ Цезаря-популяра, причем, популяра достаточно умеренного толка, и одновременно исчезает образ Цезаря-монарха, пытавшегося принести на римскую почву принципиально новые концепции.
Э. Эдкок, автор статьи в первом издании «Кембриджской истории» считал, что у Цезаря не было никакого стремления к царской власти, а его реформы были, главным образом, направлены на стабилизацию римской политической системы{505}. Тезис о республиканизме, консерватизме и традиционализме Цезаря развивается в трудах Р. Сайма, Дж. Бальсдона, Л. Виккерта, Л. Радитцы, Дж. Коллинза и др.
Так Р. Сайм не считает Цезаря революционером и не видит необходимости отрывать его от римской почвы. Он считае'т диктатора реалистом, римлянином до мозга костей и политическим деятелем достаточно консервативного плана.
Цезарь не стремился создать монархию, тем более, в ее эллинистическом варианте, довольствуясь положением диктатора. Его монархизм был вынужденным, а стремление создать эллинистическую монархию является вымыслом новейшей историографии. Настоящим лидером революции стал Октавиан Август, который и создал новую империю{506}.
Монографию Дж. Бальсдона признают, наравне с монографией М. Гельцера, лучшей современной монографией о Цезаре. Отмечая его аристократизм и стремление к защите собственной dignitas, Дж. Бальсдон, однако, считает Цезаря представителем умеренной центристской позиции, которую он занял, вероятно, в период гражданской войны между Марием и Суллой или, во всяком случае, в период начала своей политической карьеры, когда получил предложение Лепида{507}. Перед Цезарем открывались три пути: он мог отказаться от традиций семьи и перейти в лагерь сулланцев, Но, что было более естественно, он мог примкнуть к вооруженной оппозиции Лепида или Сертория. Тем не менее молодой политик избрал третий вариант — традиционную политическую карьеру (военная служба, выступления на форуме, в суде и т.п.){508}. Вместе с тем он все больше и больше осознавал слабость и неэффективность позднего «республиканизма» и сенатского правления. Не испытывая сожаления по поводу старых учреждений и. порядков, он был готов разрушить пришедшую в негодность государственную машину.
Важнейшим достижением Цезаря было завоевание Галлии и, по мнению Дж. Бальсдона, мы вполне можем доверять «Запискам» Цезаря, хотя бы по той причине, что, когда он их писал, были живы многие участники и современники событий{509}. Дж. Бальсдон высоко оценивает военные дарования Цезаря, его быстроту, умение находить неожиданные решения и уверенность в себе, которую полководец умел внушить своей армии. Победив Галлию, Цезарь приступил к наведению порядка в Риме и римской державе.
Цезарь, несомненно, стремился к высшей власти и проявил при этом глубокую решимость. Он хотел вернуть Риму безопасность и порядок и очистить римскую политику от воздействия коррупции и долгового вопроса. Он мечтал и планировал реконструкцию римского государства и поход на Восток, но его главными проблемами были конкретные текущие реформы, направленные на восстановление элементарного порядка и управляемости государством{510}.
Задачу Цезаря выполнил Октавиан Август. Его режим мало отличался от цезарианокого, но Октавиан понимал необходимость сохранения республиканского фасада. Он установил единоличную власть и встал во главе армии, поскольку именно армия дает реальную силу. Вместе с тем Октавиан был «гениальным пропагандистом» и сумел убедить всех, что республика действительно восстановлена. Планы первого архитектора были отвергнуты, однако планы второго принесли всеобщее удовлетворение. Без сделанного Цезарем и уроков его гибели, не могло быть и принципата Августа{511}.
Как полагает Л. Виккерт, Цезарь был человеком, тесно связанным с римской и республиканской традицией, стремившимся решать те реальные проблемы, которые встали перед государством. Люди типа Катона и Цицерона проявили неспособность видеть реальную ситуацию, что привело к духовному параличу{512}. По мнению А. Феррабино, Цезарь был подлинным основателем Империи, а политика Цезаря и Августа неотделимы друг от друга. Ее стержнем (и у того, и у другого) была политика милосердия (dementia), на основе которой создавалось общегосударственное единство, продолженное августовской политикой «римского мира»{513}.
Дж. Коллинз рассматривает галльские и гражданскую войны через призму анализа самого Цезаря и его сочинения. Вслед за Т. Холмсом Райсом{514}, он отвергает все основные обвинения в адрес автора и главного героя произведения (превышение проконсульских полномочий, набор войск и ведение войны без разрешения сената, действия против союзников и грабежи галльских храмов){515}. Дж. Коллинз склонен отрицать и обвинения Цезаря в фальсификации истории{516}. Для того чтобы это понять, надо четко выяснить, что хочет оправдать Цезарь и какого рода «оправдания» могли произвести впечатление на римлян{517}. Если современная пропаганда должна представить любую войну непременно оборонительной и вызванной экстренной необходимостью, то для римлян этого не требовалось, и ни один из римских проконсулов никогда не подвергался обвинению за то, что расширил границы римского могущества{518}. Если бы Цезарь подвергся обвинению в несправедливом ведении войны, то в 56 г. Цицерону пришлось бы доказывать, что она была вызвана самообороной, однако оратор, напротив, восхваляет Цезаря за наступательный образ действий (Cic. de prov. Cons., 32), а установление мира означает для него полное покорение Галлии{519}. Цезарь писал в расчете на аудиторию, уверенную в его исторической правоте и не пытался скрыть агрессивность войны. «Записки о галльских войнах» были ориентированы на самые различные слои населения, и никаких следов стремления усилить позиции популяров за счет их противников в сочинении не обнаруживается{520}.
