По большому счету, Август осуществил «дело Цезаря». Разумеется, он во многом изменил политику предшественника, внеся в нее свою крайне незаурядную личность. Он взял за это определенную «плату» — «дело Цезаря» стало во многом восприниматься как «дело Августа». Именно в силу данного обстоятельства для многих римлян, равно как и для последующих античных писателей и современных ученых фигура Августа действительно затмила собой фигуру Цезаря.

Август, действительно, выполнил основную задачу: он прекратил гражданские войны и установил прочную систему управления, в этом отношении даже превзойдя своего учителя. Более эффективной была, конечно, сенатская реформа Августа, впрочем, тесно связанная с преобразованиями Цезаря. Вероятно, важнейшими изменениями в политике Августа был поворот к неоконсервативным ценностям, что выразилось в аристократизации состава сената и государственной идеологии, превращении Италии в центр политического притяжения и приостановке (или, по крайней мере — замедлении) «правовой революции» Цезаря. Вместе с тем, первый принцепс вовсе не отказался от цезаристской политики. Он не стал препятствовать созданию единого политического, экономического и культурного пространства Империи и всячески способствовал экономическому и цивилизационному росту практически всех ее частей, развитию торговых связей и культурному подъему. Приостановив расширение гражданских прав для населения провинций, он продолжал обеспечивать главное, к чему они стремились — продолжение экономического процветания и политическую стабильность. Сверхдержава была создана; вероятно, она имела более «римский» характер, чем могла бы приобрести при Цезаре, хотя и покойный диктатор, видимо, не случайно делал ставку именно на эти силы и ценности. Будущее двухвековое процветание Средиземноморского мира было во многом заслугой первого принцепса.

Крупномасштабный план завоевания мирового господства не был реализован до конца, однако сверхдержава Цезаря и Августа была примерно вдвое больше, чем республиканское государство середины I века до н.э. Августу не удалось подчинить германцев и парфян, но в течение двух веков они не были смертельной угрозой для Рима. Август мог сказать, что он покорил мир, а то, что он не сделал этого до конца, можно отнести за счет различных объективных и субъективных факторов, а вовсе не за счет какой-либо особой стратегии. Наследник Цезаря полностью разделял намерения своего приемного отца, и то, что римские армии остановились на линии Рейна, Дуная и Евфрата, произошло вовсе не потому, что этого хотел император Август.

Вероятно, главной причиной того, что не все планы Цезаря оказались реализованы, были гражданские войны 44–31 гг., развязанные организаторами заговора. Эти войны стоили жизни 200–250 000 человек и заставили Октавиана провести две крупные демобилизации, затронувшие примерно такое же число людей. Среди демобилизованных было немало инвалидов, раненых, больных или людей, уже навсегда потерявших желание и способность воевать. Именно это и внесло коррективы в политику первого принцепса, несомненно, исполненного желания осуществить планы Цезаря. История не знает сослагательного наклонения, но, вероятно, Цезарь был бы удовлетворен действиями своего наследника.

«Республика» снова собирала кровавую жатву. К сотням тысяч жертв Союзнической войны, победы Суллы и помпеянского переворота 49–45 гг. добавились жертвы Брута и Кассия. В критические месяцы 44–43 гг. у наследников Цезаря вполне могло создаться открыто высказываемое ими мнение, что политика милосердия была политической ошибкой. Впрочем, к ней вернулись снова, а долгий принципат Августа был, в значительной степени, проникнут идеей стереть из памяти людей жестокости проскрипций и десятки тысяч жертв Мутины, Филипп, Перузии и Мизена.

С.Л. Утченко абсолютно прав, когда пишет о мифологизации образа Цезаря^{344}. Мифотворчество вообще характерно для восприятия античной истории, и такие фигуры как Цезарь и Александр, естественно оказываются в центре этого процесса. Более сложно охарактеризовать конкретные очертания того, что отечественный исследователь считает «мифом о Цезаре» и телеологическим подходом к анализу его личности^{345}. Можно предполагать, что речь идет о представлении Цезаря величайшим полководцем и государственным деятелем античного мира^{346} и творцом Римской Империи, а, возможно, и современной западноевропейской цивилизации^{347}. Создателем этого мифа в античной историографии С.Л. Утченко считает Плутарха, а в историографии Нового времени — Т. Моммзена^{348}. Заметим, однако, что это не единственный и, наверное, не главный миф, связанный в этим выдающимся деятелем римской истории.

Великий полководец стал жертвой пропаганды сразу с обеих сторон. С одной стороны, это была пропаганда Августа и победившей Империи. Для последней Цезарь был официальным божеством, его статуи стояли во многих храмах Рима, а некоторые из них были посвящены именно ему. Панегирики Цезарю писали даже во времена Поздней Империи. Чаще всего его восхваляли как победителя Галлии, великого полководца и одного из создателей римской сверхдержавы. Цезарем восхищались и как выдающимся деятелем культуры, а восторженные отзывы о его сочинениях можно найти у Цицерона (Cic. Brut., 252–263), Квинтиллиана (Quint. Inst., 10) и Тацита (Тас. De or., 21). Вместе с тем, признавая заслуги диктатора, августовская пропаганда, сохраняя должную преемственность, постепенно затмевала его фигурой первого принцепса, завершившего строительство того здания, фундамент которого заложил Цезарь. За сложной, неоднозначной и способной совершать ошибки личностью Цезаря стоял монолитный образ непогрешимого императора Августа, подлинного создателя нового общества.

Цезарь оказался оттеснен на второй план своим учеником и преемником. Традиция всячески подчеркивает те области деятельности, в которых Август действительно преуспел больше, чем его приемный отец, напротив, там, где первый принцепс изменил курс своего предшественника, последователи Августа стали подвергать Цезаря критике. Наконец, Августу просто приписывались многие заслуги Цезаря. Подобное положение имело далеко идущие последствия. Появились упреки, что Цезарь не завершил свои преобразования, а лишь наметил пути реформы. С другой стороны, его критиковали за излишнее «забегание вперед», а факт заговора и убийства часто объяснялся как признак политического краха. Именно Август вошел в историю как человек, прекративший гражданские войны и давший народам Империи полувековой мир и процветание. Август не только выполнил свой долг перед отцом и осуществил его планы — более того, он исправил курс Цезаря там, где последний нуждался в коррективах. Именно так трактовались оформление власти Августа, его сенатская политика, проиталийский курс и поворот в идеологии. Апологеты Августа даже пытались оторвать его от Цезаря, сближая с традицией Помпея и Цицерона, против чего, вероятно, протестовал бы и сам первый принцепс. Некоторые самые значительные реформы Цезаря как бы отошли в сторону, и в их числе была приостановленная Августом правовая реформа.

Первый принцепс взял определенную «плату» за выполнение планов своего предшественника: гигантская фигура Августа заслонила собой образ Цезаря, а его «дело» стало «делом Августа», разумеется, со всеми внесенными последним изменениями. Эта метаморфоза оказала воздействие и на выработку некоторых современных теорий. Отсюда идут истоки образа «гениального неудачника» Г. Ферреро^{349}, противопоставления «монархии Цезаря» и «принципата Августа» Эд. Мейера и Р. Сайма^{350}, и отчасти — теории «цезарианского мифа» С.Л. Утченко^{351}. Любопытным побочным продуктом этих представлений является то, что именно Цезарь, а не Август стал символом монархии, на все лады восхваляемым монархически настроенными учеными, писателями и публицистами и столь же ненавидимым противниками всех форм единоличной власти. Напротив, Август предстает либо мудрым создателем сбалансированной властной системы («диархии») или конституционной монархии, либо (все имеет свою оборотную сторону) — лицемерным тираном, прикрывавшимся республиканскими одеяниями. Подобно тому, как Цезарь превратился в символ «тирании», Август, столь же незаслуженно, стал воплощением «лицемерия».