Идея «республики» (вероятно, Брут был одним из немногих ее искренних сторонников) была не единственным, за что пошли в бой заговорщики. Непременно присутствовали и желание отомстить за поражение, особенно сильная у бывших помпеянцев, и разочарование и недовольство Цезарем у его бывших соратников. Многие помпеянцы были вынуждены служить Цезарю, и едва ли делали это охотно, а показателем этих настроений может служить поведение Цицерона, вылившего на покойного диктатора всю свою ярость за вынужденные слабости и компромиссы. Наконец, у некоторых руководителей заговора могли быть и личные амбиции. Плутарх прямо намекает на Кассия (Plut. Brut., 29), подобные планы могли быть у Децима и даже у Марка Брута. Жизнь все больше требовала единоличной власти, и если ведущие заговорщики претендовали на роль «принцепсов», то более мелкие боролись за место в политической элите.
Впрочем, именно «республиканская идея» была самым опасным оружием против Цезаря, и именно она угрожала свести на «нет» все его конструктивные преобразования. Диктатору предстоял последний, быть может, самый сложный бой в его жизни. Последние месяцы показали, что он не был пассивной жертвой, однако борьба с идеей оставляла очень ограниченные возможности. Репрессии исключались — они дискредитировали бы и самого Цезаря и его политику милосердия и, напротив, лишь подтвердили бы «правоту» тех, кто считал Цезаря «новым Суллой». Нельзя было показать страх, а потому оставались другие, более тонкие методы.
Флор и Светоний, вероятно, правы, что именно к 44 году бесконечные славословия и награждения диктатора стали особенно ощутимы. По всей вероятности, они начались раньше, в конце 45 г., после испанского похода. Тем не менее, именно в первые месяцы 44 г. Цезарь стал постоянным диктатором, получил титул «отца отечества» и другие «новые и небывалые» почести и привилегии (Flor, IV, 92, I). Иллюзии о реставрации «старого порядка» получили серьезный удар. Именно на фоне этих событий поползли слухи о скором предоставлении Цезарю царской власти.
Трудно сказать, кто именно начал эту кампанию, по сути дела, превратившуюся в завуалированную травлю. Отчасти, это было делом рук окружения Цезаря и выражением сервилизма сенаторов, многие из которых желали «выслужиться» перед новой властью и прикрыть деловую некомпетентность демонстрацией преданности. Это было выгодно и прямым противникам, целью которых было создание атмосферы недовольства. Наконец к хору похвал присоединились и разнообразные острословы из разных партий или просто не принадлежавшие ни к одной из них, стремящиеся превратить эти многочисленные награждения в комедию.
Наиболее обстоятельно ситуацию, создавшуюся вокруг этих слухов описывают Плутарх и Аппиан (Арр. B.C. I, 107–108; Plut. Caes., 60), другие авторы (Веллей, Флор) об этом не упоминают, и даже Светоний сообщает о стремлении диктатора к царской власти лишь в форме слухов (Suet. Iul., 79, 2). Наконец, ни Плутарх, ни Аппиан не высказывают обвинение в прямой форме. Впрочем, не только последующие действия Цезаря, но и сама логика отчетливо демонстрируют бессмысленность принятия титула. Никаких дополнительных властных полномочий или почетных прав это провозглашение не давало, а издержек было слишком много. В устах римлян «царская власть» (regnum) была равносильна понятию тирании, а подобные слухи звучали как страшное политическое обвинение, за которое многие римляне (Спурий Мелий, Манлий Капитолийский, отчасти — Тиберий Гракх и др.) заплатили своей жизнью. Если в кампании по славословию участвовали придворные льстецы, чрезмерно преданные цезарианцы и городские острословы, то кампания вокруг царского титула была, несомненно, инспирирована противниками Цезаря. «Тираноубийцы» уже были, теперь требовался тиран.
Сам Цезарь, занятый конструктивной практической деятельностью, вероятно, не сразу разгадал эту опасную ловушку. Какие-то почести он считал заслуженными, а организаторы кампании неплохо учли и психологию римлян и психологию пожилого человека. Гордившийся своей родословной, связывающей его с некоторыми из царей (происходить от них было достаточно престижно), диктатор, видимо, просмотрел и начавшуюся «царскую» кампанию. Впрочем, на определенном этапе не реагировать было нельзя. Диктатор не раз делал публичные заявления, дезавуировавшие такого рода информацию (Арр. B.C. II, 107). Согласно Диону Кассию, он демонстративно распустил охрану и отказался от предложенной ему почетной охраны из сенаторов и всадников (Dio., 44, 6–7). Это обстоятельство позже оказалось вопросом первостепенной важности.
Кампания принимала все более изощренные формы. Дион Кассий сообщает, что именно в это время ему дали право постоянно носить триумфальную одежду, бывшую одеянием царя, и постановили устроить гробницу внутри померия (постановления о похоронах живого человека всегда носят двусмысленный характер). Эти решения должны были быть отчеканены золотыми буквами (Die, 44, 6–7), тогда же было решено учредить храм Юлия (информация вполне может носить ретроспективный характер) и писать имя Цезаря на храмах.
На этом фоне особенно комично прозвучало предложение разрешить Цезарю брать сколько угодно и каких угодно жен для рождения законных наследников (Dio., 44, 7; Plut. Caes., 60; Suet. Iul., 52). Светоний ссылается на поэта Гельвия Цинну, одного из острословов, явно сочувствующего заговорщикам. «Достоверность» источника, вероятно, не нуждается в комментариях.
Постановление было бессмысленно и с точки зрения римского права. Развод в Риме был достаточно обыденным явлением, тем более, при отсутствии детей, брать законных жен в походы вообще не рекомендовалось, а деликатный вопрос о связях во время военных кампаний всегда обходился молчанием. Такими «походными романами» были связи Цезаря с Клеопатрой и Эвноей, а также отмеченные Светонием многочисленные amores полководца в провинциях (Suet. Iul., 51). Разводиться с Кальпурнией Цезарю не было необходимости, а если бы она возникла, это было бы не столь трудно. Есть предположение, что такого рода закон мог легализовать отношения Цезаря и Клеопатры и положение Цезариона, однако наследник был не нужен — им уже стал Октавиан, и создавать ему дополнительные сложности было не в интересах диктатора. Таким образом, мишенью этого слуха становились не только Цезарь, но и его жена и наследник. Есть все основания считать, что диктатор не планировал расторгать свой законный брак: Кальпурния участвовала в Луперкалиях, целью этого участия было излечение от бесплодия, а последнюю ночь Цезарь провел с ней. Описание этой последней ночи, тревоги Кальпурнии и колебания Цезаря не похожи на отношения людей, думающих о разводе (Dio., 44, 17–18; Suet. Iul., 10; Plut. Caes., 63).
Тем не менее, при всей своей занятости реальными проблемами, диктатор был вынужден принять определенные меры. Светоний пишет о его постоянно растущем раздражении. Это явно было раздражение человека, занятого решением более важных вопросов, которого заставляют заниматься бессмысленными с его точки зрения вещами (Suet. Iul., 77). О том насколько искусственным было это славословие, свидетельствует ответное раздражение сенаторов, когда Цезарь (скорее всего, случайно) не встал в присутствии сенатской депутации (требовать это от потенциального царя было бы нелепо). Заговорщики сознательно подливали масло в огонь: Кассий и группа его сторонников демонстративно голосовали против почестей Цезарю (Dio., 44, 8), а другой будущий заговорщик, трибун Понтий Аквила, демонстративно не встал перед диктатором, что было, явным нарушением субординации (Suet. Iul., 78, 2). Слух о «царской власти» стал принимать более тонкие формы. Ходили разговоры, что только царь может победить парфян, а на последнем заседании сената (15 марта 44 года; оывшии квиндецемвиром для священнодействии и старейшим из действующих консуляров Л. Аврелий Котта, консул 65 и цензор 64 г. должен был провозгласить Цезаря царем (Suet. Iul., 79). Светоний определенно называет эти «сведения» слухами, Аппиан также выражает свое недоверие (Арр. B.C. II, 111) и добавляет, то титул могли дать после парфянской кампании. Заметим, что выбор для этой миссии старого популяра и либерала Котты был более чем нелепым. Тем не менее, слух муссировался с необычайным упорством (Plut. Caes., 60; Dio., 44, 10). Если Цезарь не хотел стать царем, его надо было им сделать. Желая нанести ответный удар, Цезарь провел несколько ответных демонстраций. Похоже, первой из них была одна из встреч диктатора с толпой народа по возвращении из Лация, возможно, из Альбы, где праздновались Латинские игры. Возможно, Цезарь был одет (полностью или частично) в одежды альбанских царей, и массы народа приветствовали его царским титулом. Диктатор ответил своей знаменитой фразой: «Я не царь, а Цезарь» (Non rex sum, sed Caesar). Латинская фраза передает оттенок, неуловимый в русском переводе. Rex по-латыни — это не только титул царя, но и когномен рода Марцией Рексов, из которого происходила бабушка Цезаря по отцу, Марция. Обладающий тонким филологическим чутьем и не менее тонким юмором, диктатор хотел подчеркнуть не только отсутствие стремления к царской власти (Plut. Caes., 60; Suet. Iul., 79, 2), но и, как верно уловил Аппиан (Арр. B.C. II, 111), то что он не очень понял суть проблемы. Цезарь действительно имеет отношение к роду Марциев Рексов (в этом нет ничего дурного), но носит когномен отца (а не бабушки), как это положено любому римлянину. После этого, уже намекая на второй смысл, Цезарь в резкой форме запретил такое обращение (Ibid.).
