Нэйт сказал, что она правильно сделала, что решила поехать и уладить все дела.

— Мы сядем в поезд и возьмем с собой Бонни Уилсон, чтобы она помогала тебе управляться с малышкой. Я буду рад увидеться со стариком. Видит Бог, мне есть за что его поблагодарить. И потом, мне бы хотелось узнать, что он еще изобрел.

А как ты посмотришь, если мы проведем несколько дней в Ричмонде? Я думаю отказаться от услуг филадельфийского оптовика и заключить контракт с одной тамошней оптовой фирмой, но прежде чем окончательно решиться, я хочу лично переговорить с ее хозяевами.

— Я буду просто в восторге! Ведь Ричмонд — настоящий город, а не захолустная дыра вроде Дерхэма. Там есть тротуары и клинкерные мостовые, а какие там магазины! Когда я там бывала, то столько всего видела в витринах, но ничего не могла купить.

— А теперь положение малость изменилось.

— Ничего себе малость! Да у нас теперь денег что грязи!

— Не говори мне о грязи, Чесс, а то мне сразу вспоминается эта мерзкая табачная смола. Еще немного — и у меня все начнет чесаться.

— Но ведь деньги-то заработаны на табаке.

— Нет у тебя ко мне никакой жалости. Вот возьму и закажу прислать сюда рогатых гусениц. И пущу их тебе за воротник.

Чесс сделала вид, что ежится от страха.

— Сдаюсь, сдаюсь! Наши деньги чистые-пречистые, новые-преновые. А мы с тобой новоиспеченные богачи. Nouveau riche[20]. И мне это очень, очень нравится. И в Ричмонде мы замечательно проведем время.

— Смотри, Огаста, здесь поженились папа и мама. Вот в этой маленькой красивой церкви.

Чесс подняла девочку, чтобы та могла смотреть в окно экипажа. Нэйтен не пожалел денег и нанял элегантную четырехместную темно-зеленую карету с пожилым, величавым кучером-негром в шикарной темно-зеленой ливрее и черной касторовой шляпе с высокой тульей.

— Погляди, моя радость, — видишь тех больших каменных зайчиков? Вот мы и дома. Это Хэрфилдс.

Она не думала, что будет чувствовать себя подобным образом. Ведь теперь ее дом в графстве Орендж, в Северной Каролине. Опрятный новый кирпичный дом. Но едва только до нее долетел запах реки, когда поезд подъезжал к Ричмонду, как она почувствовала: ее зовет Хэрфилдс. Перед нею теснились воспоминания детства, когда мир был прекрасен, а жизнь в нем — уютна и безопасна. Она вспомнила качели, висящие на толстом суку дуба, увитого глицинией. Чаепитие понарошку, когда на широкой лужайке ставили и накрывали ее собственный низенький столик и она усаживала вокруг него — каждую на отдельный стульчик — своих французских кукол, наряженных в шелк и кружева. Книжки с картинками и чудесными историями, которые она читала, сидя в качалке на широкой веранде. И музыку, доносящуюся сверху, из бального зала, и сверкающих драгоценностями дам, поднимающихся по лестнице под руку с красивыми джентльменами — как раз напротив щелки между дверью и косяком, в которую она потихоньку подглядывала, хотя ей давно полагалось спать.

Глициния сейчас цветет, и прилив в самом разгаре, поэтому в воздухе так сильно пахнет морской солью. Скорее, скорее бы оказаться дома!

Карета въехала в ворота, и Чесс вдруг увидела множество людей, бегущих к подъездной дорожке. Это были арендаторы Хэрфилдса. Мужчины, женщины, дети. Они бежали со своих полей, выбегали из домов, выкрикивая ее имя, радуясь, что она вернулась домой. Чесс не могла проехать мимо них, ведь видеть их было таким счастьем.

— Стой! — закричала она. — Останови экипаж.

Она положила ребенка на колени Бонни и попыталась открыть дверцу экипажа. Дверная ручка была незнакомой конструкции, и это ей удалось не сразу.

— Я вернулась! — крикнула она и ступила на заросшую травой дорожку.

— Сцилла, здравствуй, — закричала она кухарке. — Это я, мисс Чесс, и знаешь, я до сих пор так и не научилась хорошо готовить соус… Что… что случилось? Что стряслось?

Бегущие люди горестно вопили, а лицо Сциллы было залито слезами. Она обняла Чесс и прижала ее к себе.

— Бедная моя девочка, — проговорила она, рыдая. — Бедная сиротка. Они померли: и старый масса Гастес, и твоя несчастная мама. Пастор не знал, как тебя сыскать, и их схоронили без тебя, мисс Чесс, уже три дня как схоронили.

Руки Чесс еще крепче обняли крупное, сильное тело Сциллы.

— Нет! — закричала она.

Ее голое потонул в пронзительных причитаниях женщин, басовитых стенаниях мужчин и судорожных всхлипах детей. Из экипажа послышался плач Огасты.

Крепкие руки сжали ее плечи.

— Расскажи мне, — обратился Нэйтен к Сцилле, — как это произошло. Что здесь случилось? Я муж мисс Чесс.

Он оторвал Чесс от негритянки и обнял ее сам.

Сцилла начала раскачиваться взад и вперед.

— Пожар, — простонала она. — В доме приключился пожар. Ночью. Небо осветилось, как в полдень.

Она, плача, закрыла лицо фартуком.

Чесс оттолкнула от себя Нэйта.

— Я должна это увидеть, — сказала она глухим, безжизненным голосом. — Должна увидеть.

Она поставила ногу на подножку кареты.

— Черт бы тебя взял! — заорала она на кучера. — Подхлестни своих лошадей и отвези меня домой. Я должна это увидеть.

Нэйт схватил ее за руку выше локтя и втащил на сиденье. Турнюр под ее платьем съехал набок, словно на бедре у нее вдруг вырос горб. Нэйт взобрался на козлы и выхватил у кучера вожжи.

— Мы едем, — крикнул он. — Посторонись!

Он что есть сил хлестнул лошадей; удар прозвучал громко, словно пистолетный выстрел.

Он и представить себе не мог, что дом был так велик. Шесть почерневших труб все еще стояли, будто траурные обелиски. Над головой ветер клубил хлопья серого пепла. Они кружились в воздухе, словно играли в какую-то жуткую игру, отплясывали мрачную пляску смерти.

Чесс была так же неподвижна и безмолвна, как торчащие черные трубы, и бледна, как белые перчатки на ее сцепленных руках. Она не мигая смотрела на то, что осталось от ее прошлого, не замечая ни вихрящегося пепла, ни громкого плача своей дочери, ни того, что рядом с нею стоит ее муж.

Наконец она обернулась. Ее взгляд встретился со взглядом Нэйта.

— Я это увидела, — медленно произнесла она, — и должна этому поверить. Я никогда не прощу себе, что так долго не приезжала. Пожалуйста, отвези меня в Ричмонд, Нэйтен. Мне надо увидеться с мистером Перри.

Джинтеры настаивали, чтобы они остановились в их доме. Миссис Джинтер попросила Нэйта уговорить Чесс, он ответил, что пробовал, но у него ничего не вышло.

Тогда Льюис Джинтер предоставил в их распоряжение целый этаж в своем отеле, приказав служащим не селить никого в пустующие номера и поставить на особое обслуживание люкс, в котором остановились мистер и миссис Ричардсон.

А его жена прислала свою портниху, чтобы та сняла с Чесс мерку для пошива траурной одежды. Вскоре в люкс доставили коробки с черными вуалями, перчатками, чулками, шалью, платьем, накидкой, шляпой и носовыми платками.

Пока ей шили траур, Чесс продолжала носить голубое шелковое платье, сшитое для поездки. Именно в нем она была, когда обговаривала с мистером Перри юридические вопросы и просматривала бумаги. Нэйт молча сидел рядом, пока старый адвокат рассказывал ей, как умирал Хэрфилдс.

Огастес Стэндиш еще при жизни передал землю арендаторам-неграм, которые за это должны были снабжать дом провизией, а также Сцилле, которая обязалась работать в Хэрфилдсе кухаркой вплоть до кончины своего старого хозяина. Согласно его завещанию, его невестку, миссис Кэтрин Стэндиш, надлежало определить в Дом призрения вдов и сирот воинов Конфедерации в Ричмонде. Дом, называемый Хэрфилдсом, и окружающую его землю площадью в десять акров он оставлял своей внучке, Франческе Стэндиш Ричардсон.

Налог на недвижимость за 1881 и 1882 годы не был уплачен.

— Пусть все забирает штат, — сказала Чесс.