Нэйт хотел было напомнить, что сумма неуплаченного налога совсем невелика. Он с удовольствием заплатит. Но она опередила его:

— То, что там осталось, мне не нужно.

Потом она просмотрела фотографии с образцами надгробий и выбрала простые гранитные плиты со строгими, без украшений буквами.

— Я не знаю дат рождения Маркуса и Дианы, — сказала она. — Придется указать только дату их смерти. Я хочу, чтобы их перезахоронили. Они должны лежать вместе с членами моей семьи.

— Возможно, рубиновое ожерелье твоей матери пережило пожар, — заметил Нэйт. — Камни можно было бы оправить заново.

Чесс покачала головой.

— Они фальшивые, — ответила она. — Настоящие были проданы еще в конце шестидесятых. Мама об этом так и не узнала.

Затем она дала адвокату поручение, которое Нэйту показалось странным.

— Я хочу, чтобы вокруг кладбища посадили каштаны. Не американские карликовые каштаны, мистер Перри, а настоящие, такие, какие растут в Европе. Найдите их. Ведь кладбище не разрешается трогать, не так ли, независимо от того, к кому переходит земля?

— Да, это так. Но эти деревья…

— Это не подлежит обсуждению, мистер Перри. Просто увеличьте свой гонорар в связи со сложностью данного вам поручения.

Причину этого необычного распоряжения Нэйт узнал следующей ночью. Огаста проснулась и позвала свою мать. Чесс встала и подошла к ее кроватке. Нэйт последовал за ней, чтобы в случае чего помочь. Он молча стоял в темноте, незамеченный женой, пока Чесс сидела с ребенком на руках, озаряемая лунным светом, льющимся в окно.

Она успокаивала раскапризничавшуюся Огасту, гладя ее волосы и тихо разговаривая с ней:

— Ш-ш, ш-ш, моя крошка, успокойся, засни, тебе нечего бояться. Твоя мама здесь, с тобой.

Какая ты у меня красивая, мой ангелочек, твои волосы похожи на лунный свет, все серебряные, блестящие. У твоей бабушки были такие же. Иногда она позволяла мне расчесать их своей щеткой из слоновой кости. Они струились по ее спине до самого сиденья скамьи, на которой она сидела. Как серебристо-золотой шелк. Я гладила их, как сейчас глажу твои, чтобы ощутить их мягкую, гладкую шелковистость.

Она любила, когда ей расчесывали волосы. А я обожала их расчесывать. Она закрывала глаза и рассказывала мне о том времени, когда она была молода и мой отец тоже и они вместе ездили в Европу на больших кораблях. Они танцевали на набережных Парижа, когда кругом цвели каштаны, и в королевском дворце в Лондоне, когда розы наполняли воздух сладким ароматом, и среди развалин Рима, когда на темных ветвях магнолий сияли большие белые цветы…

Она покинула меня, Огаста, когда я так в ней нуждалась. Она ушла в мир своих историй, стала жить в нем, покинула меня, и я осталась совсем одна. А вот я никогда тебя не покину, никогда-никогда. Я всегда, до скончания моих дней буду любить и оберегать тебя. Ты никогда не будешь страдать от одиночества или страха.

Я так любила ее, и вот ее больше нет. Как же это печально, как печально…

До сих пор Чесс не могла заплакать о Хэрфилдсе и тех, кто сгорел вместе с ним. Но сейчас, когда она говорила со своей маленькой дочкой, по ее лицу текли слезы. Оно блестело, как серебро, в бледном свете луны. Нэйт молча отошел, оставив ее наедине с ее горем.

— Слушай, Чесс, я вроде как оказался в каноэ на середине реки, а весла у меня нет. Ты мне поможешь?

Чесс заставила себя изобразить интерес. Но по мере того, как муж излагал ей свою проблему, притворный интерес превращался в настоящий.

Большую часть дня Нэйт провел в конторе фирмы «Джозеф Баркер и Сыновья», которая занималась оптовой торговлей табачными изделиями. Баркер хотел закупать сигареты «Кэсл», но только при условии, что Нэйт начнет их активно рекламировать.

— Без рекламы вы проиграете, — сказал он, — даже если у вас крупная фирма. Низкие цены, конечно, очень способствуют сбыту, но в наше время их уже недостаточно. Человек, которому вы стараетесь продать ваши сигареты, должен захотеть купить именно их, а не какие-то другие. Это азы конкуренции.

Нэйт вручил Чесс пачку бумаг, которую ему дал Баркер.

— После того как Блэкуэлл продал свою компанию Джулу Карру, «Дерхэмский бык» заревел еще громче. Теперь в каждый десятицентовый кисет с табаком на фабрике вкладывают стопочку листков сигаретной бумаги, чтобы покупатель мог выбрать между самокруткой и курением трубки. И они трубят о себе по всему свету.

Чесс быстро просмотрела газетные сообщения, поступавшие из самых разных мест Североамериканского континента. О гигантских, высотой в сто пятьдесят футов афишах с изображениями «Быка» писали газеты Нового Орлеана и Мехико, Сиэттла и Сан-Франциско, Бостона и Квебека. «Бык» смотрел на читателей с занимающих полстраницы рекламных объявлений в журналах и крупных городских газетах.

— Должно быть, Джул Карр потратил на это целое состояние, — в изумлении заметила Чесс.

— Уж будь уверена. Но на увеличении объема продаж он заработал вдвое больше. Поезд уже набирает скорость, Чесс, и нам надо успеть запрыгнуть на подножку. Остальные готовы шагать по головам друг друга, лишь бы попасть в вагон. Посмотри-ка на эту чикагскую газету — «Лиггет и Майерс» купили у нее почти целую страницу. А майор Джинтер расхваливает свои сигареты в журнале «Сэтердей ивнинг поуст».

Нам тоже надо включаться в гонку. Ну как, ты справишься? Ведь это ты придумала название «Кэсл», рисунок и так далее. Это дело как раз по твоей части.

У Чесс голова шла кругом.

— Мне понадобится помощь. Я понятия не имею, в каких городах есть газеты, а журналов в стране, наверное, выходит целая сотня, а может быть, и все пятьсот. Как увлекательно. Конечно же, я этим займусь. Во всяком случае — попытаюсь.

— Вот и отлично. Я скажу Баркеру, что мы согласны, и попрошу подыскать для нас кого-нибудь, кто знает рекламное дело.

Чесс начала перечитывать пачку газетных вырезок, на этот раз медленно. На ее бледных щеках выступил слабый румянец. Трагедия в Хэрфилдсе больше уже не занимала все ее мысли.

— Доброе утро, миссис Ричардсон. Доктор Фицджеральд к вашим услугам.

В дверях стоял молодой человек, очень высокий и очень худой. Чесс смотрела на него в замешательстве.

— Вы, вероятно, ошиблись этажом, доктор. Здесь все, слава Богу, здоровы.

Молодой человек с наслаждением рассмеялся.

— Вот видите, миссис Ричардсон, перед вами яркий пример словесных ассоциаций в действии. Я — тот специалист по рекламе, которого вы искали, а вовсе не врач. Доктор — это имя, которым меня нарекли при крещении; однако вы, как и следовало ожидать, решили, что это моя профессия. Некоторые и вовсе сразу же начинают показывать мне место, где у них поясничный прострел. Можно мне войти? У нас с вами масса работы.

Чесс, ошеломленная его быстрой, безостановочной речью и фонтанирующей самоуверенностью, невольно посторонилась, пропуская его в комнату. На какую-либо иную реакцию у нее просто не было времени.

Ей только что был преподан наглядный урок, как надо рекламировать товар. Доктор Фицджеральд был одновременно и рекламным агентом, и товаром, который этот агент рекламировал.

— Я велел, чтобы в номер принесли кофе с печеньями, — сказал он. — Пока мы будем есть, я расскажу вам все о себе, а вы расскажете мне все о вашей фирме. Итак, где мы сядем? Пожалуй, вот здесь, в гостиной, здесь очень мило. Прошу вас — он указал рукой на стул, — присаживайтесь.

— Я села, — рассказывала позднее Чесс Нэйту, — поскольку ничего другого мне не оставалось. Я была совершенно ошарашена. Когда принесли кофе и печенья, я увидела, что на подносе, кроме них, есть еще яичница с ветчиной, овсяная каша и сосиски, но не сказала по этому поводу ни единого слова.

Нэйтен, ты глазам своим не поверишь, когда увидишь, как этот человек ест. Я бы могла поклясться, что он ничего не жует, и более того — не глотает. Пища попадает в его рот, а затем просто исчезает, меж тем как он продолжает без умолку говорить.