Моя дорогая Чесс, мне было бы весьма любопытно узнать, перечитывала ли ты в последнее время сказки Ганса-Христиана Андерсена? У него есть сказка с названием, которое почему-то никак не выходит у меня из ума — «Огниво».

— Причем здесь сказки? — удивился Нэйт. — На что он намекает?

— Он интересуется, не мы ли сожгли машину Бонсака. — Чесс вдруг подняла голову и пристально посмотрела на мужа. — Не может быть, чтобы ты…

— Почему не может быть? Именно так бы я и поступил, если б узнал, что машину Бонсака оставили на ночь без присмотра. Но к Линчбергу я и близко не подъезжал. К тому же от этого поджога все равно не было толку — ведь Бонсак просто взял и изготовил другую машину. А вот мне это было бы не под силу. Я и одну никак не могу собрать.

В конце своего письма Огастес Стэндиш без ложной скромности замечал, что конструкция его машины не имеет ни одного из тех недостатков, коими изобилует изобретение Бонсака.

— Во всех недостатках виноват я, — с ожесточением сказал Нэйт. — Но я их одолею, даже если это будет стоить мне жизни.

Одиннадцатого декабря они смололи больше зерна, чем когда-либо прежде — фермерские повозки подъезжали одна за другой. Наплыв клиентов объяснялся просто — день был воскресный, а по воскресеньям из всех мельниц округи работала только мельница Ричардсонов. Работа в священный день Отдохновения, который следовало посвятить Богу, многими порицалась, но зато давала немалый доход.

К концу дня Чесс уже с великим трудом удерживала на лице приветливую улыбку и обрадовалась раннему зимнему закату. Когда она махала рукой вслед удаляющейся повозке последнего клиента, небо на западе было уже красным. Голова у нее раскалывалась, потому что она с самого рассвета ничего не ела, на это просто не было времени. Дома она с сознанием выполняемого долга выпила свою яично-молочную смесь, но на ужин пришлось довольствоваться остатками обеда. Правда, Нэйтен этого не заметил.

Чесс легла спать, а он еще несколько часов работал, обстругивая и шлифуя детали машины. Когда он наконец лег, то сразу же заснул как убитый, едва его голова коснулась подушки. Однако через полчаса он вдруг проснулся и сел на кровати. Это резкое движение разбудило Чесс, она повернула голову к мужу, но в темноте не могла различить его лица.

— В чем дело? — спросила она, но он тут же зажал ей рукой рот, а вместе с ним и нос.

— Тсс, молчи, — прошептал он, наклонившись к ее уху. Потом убрал руку с ее лица, и она снова смогла дышать.

По чуть слышным звукам она поняла, что он натягивает на себя джинсы и вынимает из сумки револьвер. Но она не могла взять в толк, что означает другой звук — тупые, тяжелые удары, доносившиеся со стороны мельницы. Чесс села и опустила ноги на ледяной пол.

От внезапного шепота Нэйтена она вздрогнула всем телом. Она не слышала, как он подошел.

— Возьми дробовик, — прошептал он, вкладывая оружие ей в руки. Сталь стволов была такой холодной, что в первое мгновение обожгла ее пальцы.

— Сядь на корточки за матрасом и целься в дверь. Если кто-нибудь попытается войти, прострели в нем дырку, и неважно, куда попадешь, главное — попасть. Если это буду я, то сразу же выкрикну твое имя. Если услышишь его — не стреляй.

Чесс осознала, что безотчетно затаила дыхание, только когда от недостатка воздуха перед ее глазами заплясали разноцветные точки. Она глубоко вздохнула, и тотчас услышала выстрелы. Бах! Бах-бах! Бах! Бах!

Ее руки вдруг сделались скользкими. Неужели она вспотела — в таком-то холоде? Все тело ныло от неподвижности. Но вокруг снова было тихо. Потом она различила шаги на мосту. Кто-то шел к дому, ступая почти бесшумно. Чесс вытерла руки о ночную рубашку: сначала одну ладонь, затем другую, вскинула дробовик и прижала приклад к плечу.

«Ненавижу дробовики, — подумала она. — От выстрелов на плече наверняка будет синяк».

Она едва удержалась, чтобы не хихикнуть.

— Чесс!

Она была уже готова выстрелить, когда услышала свое имя. Ее тело непроизвольно дернулось, и она опустила ружье.

Нэйт торопливо вошел в дом и кинул горсть щепок на тлеющие в очаге угли. Сухая растопка мгновенно вспыхнула и затрещала. Ее треск показался Чесс очень громким. Когда Нэйт бросил в очаг полено, от него взвился рой искр.

— Когда в следующий раз к нам посреди ночи явятся непрошеные гости, напомни мне, пожалуйста, чтобы я встретил их в сапогах.

Он улыбался, но при свете огня было видно, что улыбка эта вымученная.

— Что случилось? С тобой все в порядке?

— Положи ружье. Хватит с нас стрельбы!

Он вдруг резко наклонился, словно его скрутила острая боль.

— Ты ранен! — Она уронила дробовик на матрас, вскочила на ноги и бросилась к нему.

Он вскинул руку, показывая ей, чтобы она не приближалась.

— Нет, я не ранен. Я не дал им такой возможности — вообще не дал им ни одного шанса. О Господи… — В его голосе звучало отчаяние и мольба о прощении. — Их было двое. Один прижимал одеяло к двери загородки, где я собираю машину, а другой бил топором по замку.

Они меня даже не видели, Чесс. Я убил их выстрелами в спину.

Он смотрел на нее так, словно она его в чем-то обвиняла. Лицо его было перекошено от стыда.

— Ну скажи, что мне было делать? Вызывать их на дуэль? Я просто взял и застрелил их, как будто это были хорьки или вонючие скунсы. Ничего другого эта дрянь не заслуживала.

Он смотрел на Чесс расширенными, потрясенными глазами.

— Сегодня я в первый раз в жизни выстрелил в человека, — тихо проговорил он, и его начала колотить дрожь. Чесс крепко обняла его и левой рукой прижала его голову к своему плечу.

Она чувствовала странную успокоенность и безграничную любовь к этому человеку. Она закрыла глаза и изо всех сил пожелала, чтобы ее спокойствие передалось ему.

Овладев наконец собой, Нэйт вытер лицо краем ее юбки.

— Прости меня, — пробормотал он.

— Простить? За что, Нэйтен? Напротив, я горжусь тобой. Горжусь потому, что ты сделал то, что должен был сделать, и потому, что от этого у тебя так скверно на душе. А куда ты денешь трупы?

— Я уже сбросил их в ручей. Течение унесет их далеко. Когда достаточно развиднеется, я вымою пол.

— Я помогу тебе.

В эту ночь они больше не ложились спать. Чесс сварила кофе, потом они пили его и разговаривали. Первая загадка: откуда посторонние могли узнать про их машину? В том, что тем двоим нужна была именно она, сомневаться не приходилось, ведь дневную выручку они не тронули — деньги оставались в кассе, откуда Чесс из-за усталости забыла их взять.

И вторая загадка: кто послал их и зачем? Чтобы украсть модель? Чтобы уничтожить машину?

В конце концов Нэйт сказал, что хватит строить догадки. Им все равно никогда не узнать точных ответов. Одно ясно: кто бы ни послал тех двоих и какую бы цель им ни поставил, он никогда не дознается, что с ними стало. А самое главное — вот что: кто-то знает про их машину и считает ее настолько серьезной угрозой своим интересам, что даже нанял тех двоих и отправил их на ночной разбой.

— Помнишь, что случилось с первой машиной Бонсака? — сказала Чесс. — Ее сожгли в Линчберге.

— Помню. Возможно, за всем этим стоит один и тот же человек. Как бы то ни было, впредь мы должны быть вдвойне осторожны. И мне надо съездить в Дерхэм, чтобы послушать, о чем там говорят.

После тщательного мытья и посыпания мукой, кровавые пятна на полу сделались совсем незаметными. Об убийстве никто не узнал.

Но по ночам Чесс стали сниться сны, старые страшные сны, которые не тревожили ее вот уже много лег.

Ей снилось, что ей пятнадцать лет, кругом весна и везде: и у ее ног, и на ветвях деревца над ее головой — цветут цветы. Это кизиловое деревце и его белые-белые цветки осыпаются, срываемые душистым ветерком. Вниз, вниз — на бесформенную, мокрую, красную массу — и белые лепестки вмиг алеют… Рядом лежит серая, в красных брызгах шляпа, а вот мундир, тоже мокрый и красный, и на красном — золотые точки пуговиц… И чуть поодаль — откинутая в сторону изящная рука с золотым кольцом на мизинце.