В 1884 г. «Отечественные записки» были закрыты как «орган печати, предоставляющий свои страницы для распространения опасных идей и тесно сотрудничающий с членами тайных обществ»³⁰.

Лучшим способом избежать опасностей, которые таила в себе новая ситуация, было придерживаться умеренно неприспособленческих взглядов, за которые власти не смогли бы открыто преследовать, не противореча своим собственным принципам. Использование нединастической разновидности русского национализма было в таких случаях излюбленным средством, особенно в периоды войн или обострения международных дипломатических отношений.

Во время балканского кризиса 1875–1878 гг. многие газеты начали кампанию в поддержку «наших братьев славян и православных», несмотря на то что официальная политика стремилась к урегулированию османской проблемы. Этим настроениям потворствовал генерал Михаил Скобелев, гарцуя на белом коне. Отставной генерал Михаил Черняев отправился в Сибирь командовать добровольцами. Дипломатическое унижение России на Берлинском конгрессе в 1878 г. вызвало волну неистовых обвинений официальных властей в трусости Эту кампанию в печати возглавлял главный редактор ежедневной газеты «Московские ведомости» Михаил Катков³¹.

И это не было журналистской уловкой: такие редакторы, как Катков, а также редактор ежедневной газеты «Новое время» А.С. Суворин, верили в то, что Россия сможет сохранить за собой статус великой державы, выработав четкое демократическое национальное сознание, подобное тому, что возникло в объединенной Германии. Они оба разделяли веру в то, что всеобщая преданность царю сможет создать и поддерживать эту разновидность политического национализма даже среди многочисленных народностей Российской империи. Они также гордились миссией России на Кавказе и в Средней Азии, которая, по их мнению, была недостаточно оценена на Западе.

Еще одним эффективным направлением печати было освещение общественных проблем. В этом особенно преуспел издатель дешевой, «копеечной» газеты «Русское слово» И.Д. Сытин, последователь Льва Толстого. Статьи «Русского слова» живо и подробно описывали криминальные происшествия, проблемы алкоголизма, проституции, болезни и страдания крестьян, рабочих и иммигрантов — всех жертв эксплуатации и насилия. Такие издания поддерживали в простых русских людях чувство собственного достоинства, а также сострадания к ближним. Возможно, властям не нравились подобные репортажи, но их вряд ли могли запретить при условии, что они были достаточно точны.

К концу XIX столетия в России с помощью газет и журналов начало формироваться определенное общественное мнение по вопросам имперской, национальной и социальной политики. Оно не зависело ни от правительства, ни от радикалов. Суть его сводилась к тому, что неповторимое своеобразие России заключается в ее способности мирно управлять многочисленными народностями и в склонности к коллективизму, вдохновляемому то ли Православной церковью, то ли завуалированным социализмом³², в решении социальных задач.

Самые горячие споры вызывала военная реформа Александра II. Она вводила воинскую повинность для всего взрослого мужского населения страны. Это положение входило в силу с 1874 г. Военный министр Дмитрий Милютин поставил задачу создания хорошо оснащенной, профессионально управляемой армии, состоящей из сознательных граждан России. Сторонник Милютина, министр внутренних дел Петр Валуев, писал: «Военная служба — это разновидность национального начального образования граждан»³³.

Образцом для создания новой российской армии была армия Наполеона, а позже — прусская армия, объединившая Германию. И в том и в другом случае армии нового образца появились после революции или всеобщего национального унижения. Россия не оказалась исключением. Однако даже после поражения России в Крымской войне потомственное дворянство не желало отказываться от своей монополии на офицерский корпус. Великие князья не могли смириться с тем, что высшие командные посты в русской армии больше не будут автоматически принадлежать им. Императорский двор был связан с армией теснее, чем с любым другим общественным институтом, и эти связи были более прочными.

И тем не менее Милютину удалось ввести всеобщую воинскую повинность для достигших совершеннолетия мужчин. И только образовательный уровень, а не социальное происхождение определял срок и характер службы.

Рекруты, не имевшие начального образования, должны были служить полные шесть лет, в течение которых обучались, помимо прочего, чтению и письму, так как все солдаты российской армии должны были быть грамотными.

После окончания срока службы солдаты возвращались к гражданской жизни. Они обязаны были ежегодно проходить переподготовку и в случае необходимости явиться в свои полки.

Кадетские корпуса были распущены. Вместо них было создано несколько военных училищ, поставивших перед собой задачу подготовки офицеров из недворянских сословий. Курсанты таких училищ, помимо военной подготовки, получали среднее образование³⁴.

И все-таки дворяне продолжали бороться за сохранение собственных элитных военных училищ. При Александре III (1881–1894) кадетские корпуса были восстановлены. Тогда же уроки грамоты для простых солдат были отменены. Вплоть до 1917 г. высшее армейское командование находилось под патронажем императорского двора, а офицеры более низких чинов и происхождения боролись за признание своего статуса и профессиональной квалификации в атмосфере снисходительности и презрения вышестоящих офицеров³⁵.

К концу XVIII в. православное духовенство превратилось в закрытую касту, хотя официальных ограничений на вступление и выход из духовного сословия не существовало. Дворяне очень редко становились священниками. Вступление дворян в духовное сословие означало резкое понижение социального статуса, и в этом случае они получали не столь хорошее образование. У простых же крестьян и мещан не было средств для обучения в семинарии. В результате большинство священников были сыновьями священников, а дочери священников, как правило, становились женами священников. Если сын священника избирал себе другое занятие, это означало его понижение в разряд низших налогоплательщиков, и, кроме того, ему грозила служба в армии в качестве рядового.

Во избежание подобной участи священники изо всех сил старались подыскать приходы для своих сыновей и зятьев. Эта задача становилась все труднее по мере того, как число священников в России быстро увеличивалось, а количество православных приходов и епархиальная казна оставались прежними. К тому же отставные священнослужители не получали пенсии.

Пожилой священник Владимирской губернии писал с необычайной прямотой своему епископу в 1791 г.: «…позаботьтесь обо мне и моей обедневшей семье. Прикажите студенту суздальской семинарии жениться на моей дочери и назначьте моего зятя на мое место»³⁶. Об этом же хлопотали, возможно более скрытно, многие русские священники.

Из-за этих проблем церковь превратилась в агентство по трудоустройству и социальному обеспечению многочисленных полууниженных семейств духовного звания. Эта вспомогательная и в то же время жизненно необходимая деятельность препятствовала нескольким попыткам сократить число церковных приходов, где прихожане вынуждены были материально поддерживать священников, чтобы улучшить положение остальных. Такие попытки предпринимались в 1820-х, 1840-х и 1860-х гг. Священники боролись против сокращения их численности и даже против переводов в другие приходы. Это стало бы катастрофой для их семей, и епископы обычно старались не прибегать к принуждению³⁷.

Православная церковь отражала неопределенность отношения русского народа к своему положению в «собственной» империи. Ей не удалось воплотить русский мессианский национальный миф. Это намного эффективнее делали староверы. Они к тому же были грамотнее и теснее связаны между собой³⁸.