Однако Россия в отличие от Индии была не колонией, а суверенным государством, одной из сильнейших европейских великих держав. Характерный для культуры колониальных стран разрыв между элитой и массами был в России особенно неуместен. Некоторые историки рассматривают русское дворянство как инопланетян в своей собственной стране. Василий Ключевский писал о дворянах как о людях, которые старались, будучи дома, окружать себя иностранцами и сами были иностранцами в собственной стране. Марк Раев также предполагал, что опыт европейских путешествий и образования «денационализировал» русских дворян¹⁴.

Рассуждая на эту же тему, Мишель Конфино указывал на то, что дворяне продолжали служить в российских учреждениях. По истечении срока службы они могли удаляться в свои поместья и посвящать себя местным делам. Многие оставили нежные воспоминания о своем деревенском детстве, когда их воспитывали крепостные няньки и они росли вместе с крепостными детьми¹⁵.

Конфино, несомненно, прав: русское дворянство оставалось абсолютно русским, и его трудно упрекнуть в отсутствии любви к своей родине. На самом деле, это были первые сознательные патриоты России. Хотя Ключевский и Раев тоже по-своему правы. Дворянская «русскость» очень сильно отличалась от крестьянской и в не меньшей степени от купеческой или церковной. Это была «русскость» имперская, сосредоточенная в кадетских корпусах, гвардейских полках и императорском дворце. Она была насыщена общественными и культурными ценностями, усвоенными во Франции и Германии.

Дворянские поместья были своеобразными островками европейской культуры, хотя самим дворянам они зачастую казались варварскими поселениями. Атмосфера русской деревни была важна для них, но это было нечто другое. Существовала разница между «российским» и «русским», между имперской и этнической Россией, и эта разница станет решающим обстоятельством для развития страны в XIX в. Русская нация не могла состояться без слияниях этих двух составляющих, но давление империи в дальнейшем все больше и больше разделяло их.

Основным механизмом сбора налогов, посредством которого правительства Петра I и его преемников оплачивали огромные военные расходы, была подушная подать, в окончательной форме введенная в 1724 г. Ею облагались все мужчины тягловых (подлежавших обложению налогом) сословий. Это были крестьяне, включая крепостных, и горожане.

Вопрос о том, насколько сильно возросло налоговое бремя в результате введения этого налога, остается спорным, но три аспекта абсолютно очевидны. Во-первых, с тех пор как подушный налог начал взиматься с каждого в одинаковом размере, невзирая на количество земли и собственности, он стал чрезвычайно несправедливым, и тем, кто едва мог платить его, было очень тяжело.

Во-вторых, с того времени, когда общины были повязаны «круговой порукой», они должны были сообща восполнять недостачу. Это обстоятельство поддерживало стремление к тому, чтобы никто не опустился ниже уровня бедности. Другими словами, подушная подать порождала и усиливала фискально мотивированный эгалитаризм.

В-третьих, несмотря на то что этот налог было довольно легко подсчитать, для большей эффективности приходилось проводить постоянные переписи населения, что было трудно и дорого. К тому же проведение их в полном объеме требовало, чтобы налогооблагаемое население, сельское и городское, закреплялось на тех местах, где оно жило и работало. Для этого в 1724 г. были введены внутренние паспорта, и Петр начал официальную кампанию по регистрации «всех нищих, бродяг и беглых» и возвращению их в общины, где бы они стали облагаться налогом¹⁶.

Военная и сопутствующая ей налоговая реформы наглядно демонстрируют, каким образом Петр I продолжал укреплять старые учреждения, вместо того чтобы создавать новые. Он использовал относительно простую и беспорядочную структуру русского общества, чтобы достичь своих целей, тогда как конкурирующие европейские монархи вынуждены были бороться с сильными привилегированными сословиями.

Но отсутствие посреднических учреждений имело и свои негативные последствия. Например, отсутствие местных чиновников, которым можно было бы доверить проведение полной переписи населения. Эту функцию приходилось выполнять самим землевладельцам, которым, совершенно очевидно, выгодно было занижать количество своих крепостных. Поэтому переписи проводились армейскими офицерами, руководившими также расквартированием своих солдат, что было похоже на взимание дани с оккупированных земель¹⁷.

Развитие промышленности также имело парадоксальные последствия. Петр был меркантилистом по убеждению, иными словами, он поддерживал частные экономические предприятия такими средствами, как гарантированные контракты и протекционистские тарифы.

Когда возникла необходимость в строительстве новых текстильных фабрик по выпуску военной формы, оружейных заводов и металлических мастерских по производству оружия и амуниции, он пригласил предпринимателей и, когда те не смогли найти достаточно наемной рабочей силы, «ассигновал» им рабочие руки из близлежащих крестьянских общин.

Такая система «частных» предприятий, поддерживаемых и подпитываемых государством, укомплектованных заводскими крепостными, хорошо зарекомендовала себя на протяжении XVIII в. Она позволила России снабжать огромную армию и сделала страну ведущим экспортером железа в Европе. В то же время она укрепила производственную систему, основанную на протекционизме и примитивном уровне технологии, что в дальнейшем затруднило переход к промышленной революции¹⁸.

После налоговой и промышленной реформ российская экономика на полтора столетия впала в косное и неподвижное состояние. Тем не менее завоевание новых плодородных земель на юге и западе позволяло повысить производительность как сельского хозяйства, так и промышленности.

Причина такого противоречия заключалась в отношениях между землевладельцами и крепостными крестьянами. В XVIII в. дворяне получали от царя подарки, порой весьма щедрые. Это были земли и «черные» крестьяне, которые таким образом превращались в крепостных. Богатства, попавшие в распоряжение дворян, должны были бы дать им возможность стать выдающимися предпринимателями и начать освоение обильных естественных ресурсов. Однако их официальные обязательства и зависимость от отсталой крестьянской экономики помешали извлечь выгоды из этой ситуации.

Землевладельцы прежде всего были государственными служащими, и поэтому по большей части не отличались компетентностью в области сельского хозяйства. К тому же они подолгу отсутствовали в своих поместьях, командуя полком или управляя отдаленной провинцией.

Снабжение орудиями труда, тягловой силой и семенами ложилось на плечи самих крестьян. Во всем, что касалось управления поместьями, землевладельцы зависели от своих управляющих и от тех отношений, которые они могли установить с крестьянскими общинами. Некоторые землевладельцы вели дела при помощи выбранных ими самими сельских старост, но многие общины имели своих собственных кандидатов на этот ответственный пост, и управляющие обычно соглашались с их кандидатурами, так как нуждались в поддержке человека, которому доверяют крестьяне¹⁹.

Таким образом, большинство поместий управлялись как гигантские крестьянские наделы, земля возделывалась устаревшим методом чересполосицы, который обеспечивал пропитание крестьянским общинам в прошлом, но препятствовал введению более прогрессивных новшеств.

В общей сложности эти земельные угодья были обременены налогами даже больше, чем в прошлом. Дворяне стремились приобретать предметы роскоши, которые они видели у своих более богатых соседей или за границей, будучи на дипломатической или военной службе. Они украшали свои поместья по западной моде: изящной мебелью, живописью и всевозможными предметами интерьера; создавали художественные садовые композиции. Они одевались по французской моде и импортировали французские вина.