Декабристы колебались между империей, которой они были обязаны своим высоким положением в обществе, и народом, которому они хотели служить, пусть даже с позиций покровительства. Они не смогли выработать приемлемой политической программы. Втянутые в события помимо собственной воли, они не имели ни четко сформулированных целей, ни уверенности в своих силах, ни поддержки народа.
Представители российского высшего общества в большинстве своем поддерживали устремления декабристов, но они были против восстания как метода борьбы. Так думал, например, и Александр Пушкин.
В результате поспешных, плохо спланированных действий декабристы стали смертельными врагами существующего режима, чьи идеалы во многом были им близки. С тех пор русские цари стали рассматривать гражданское общество и правовые нормы как прямую угрозу своему собственному существованию. К расколу между образованной частью общества и народом добавился раскол между обществом и правящим режимом.
Правление Николая I (1825–1855)
Николай I был напуган тем, как закончилось царствование его брата. Он с глубоким вниманием следил за допросами участников декабрьского восстания. Его особенно беспокоили причины недовольства, возникшего среди поместного дворянства, на которое государство возложило функцию управления империей.
Секретарь комиссии по расследованию А.Д. Боровков составил резюме взглядов декабристов на положение дел в империи. Николай хранил его у себя и относился к нему как к программе действий. Это не означало согласия со взглядами декабристов, но он понимал, что их устремления были важным индикатором необходимых перемен.
Боровков снабдил свой доклад Николаю I следующими рекомендациями:
«Надобно даровать ясные, положительные законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию, улучшить положение земледельцев, прекратить унизительную торговлю людьми… словом, исправить неисчисленные беспорядки и злоупотребления»48.
Это была великолепная программа. Она подразумевала завершение создания правового государства и открывала дорогу к созданию гражданского общества и продуктивной экономики.
С самого начала Николай решил, что имперская бюрократия не сможет выполнить эту задачу. Он не доверял высокопоставленным чиновникам. Все они были поместными дворянами и доказали свою ненадежность в декабре 1825 г.
Николай пришел к выводу, что необходимо восстановить личностный элемент в монархии. Он не упразднил министерства, а создал помимо них собственную личную канцелярию. Первое отделение императорской канцелярии было чем-то вроде отдела контроля над гражданскими службами.
Третье отделение канцелярии представляло собой политическую полицию. Чиновникам Третьего отделения было разрешено действовать по собственному усмотрению, нарушая нормы судопроизводства. Николай I провозглашал, что, где бы ни действовали чиновники Третьего отделения, они раскрывали заговоры, восстанавливали справедливость или защищали слабых: «…сколько злоумышленных людей, жаждущих воспользоваться собственностью ближнего, устрашатся приводить в действие пагубные свои намерения, когда они будут удостоверены, что невинным жертвам их алчности проложен прямой и кратчайший путь к покровительству его императорского величества»49.
Третье отделение, таким образом, должно было стать инструментом бдительного и повсеместного монаршего благоволения. Такое положение вещей восстанавливало моральный и личностный подход к управлению страной, который Петр Великий (в теории, а не на практике) пытался уничтожить и заменить прагматическим и институциональным подходом.
У Второго отделения императорской канцелярии была абсолютно противоположная цель. Казалось, оно должно было уравновесить персонифицированное правительство. Второму отделению было поручено составить и опубликовать первое полное собрание законов, вышедших со времен Уложения 1649 г. В его задачу входило также составление сборника, в котором было бы отражено состояние законодательства в России.
Была проделана колоссальная работа, обнародованы десятки тысяч законов, указов, декретов и других законодательных актов. Многие из них противоречили друг другу. И тем не менее к 1833 г. задача, поставленная перед Вторым отделением во главе с Михаилом Сперанским, была выполнена: были опубликованы и полный свод законов, и сборник текущего законодательства.
Николай I основал также Императорскую школу юриспруденции. Она существовала по тем же принципам, что и Кадетский корпус, то есть являлась средним учебным заведением, предоставлявшим отобранным кандидатам специальное юридическое обучение наряду с общим образованием.
Выпускники школы вскоре составили основу юридических факультетов университетов и начали работать в высших судах. Новый свод законов и штат квалифицированных юристов новой формации способствовали тому, чтобы законы стали не просто орудием для манипуляций со стороны власть имущих, но и были способны объективно отразить состояние дел и защитить слабых и беззащитных.
К концу правления Николая I сформировался большой штат высших чиновников, которые хорошо разбирались в законах, были достаточно квалифицированны, чтобы выносить и осуществлять решения суда. Была заложена основа «регулярного» государства. Ее создание проложило дорогу реформам Александра II. Несмотря на возвращение к персонализированной власти, Николай I был по-своему конструктивным государственным деятелем50.
Реформы, проводимые министром государственных имуществ графом П.Д. Киселевым, были направлены не столько на достижение лучшего положения, сколько на исправление недостатков российского общества.
Киселев стремился дать государственным крестьянам то, что мог бы дать им так и не осуществившийся указ Екатерины II: закрепление за ними законных прав и обязанностей, включая самоуправление и поощрение предпринимательской деятельности.
Реформа должна была наделить каждого хозяина участком земли, способным обеспечить его семье прожиточный минимум и выплату государственных налогов. Для выполнения этой программы в некоторых случаях Киселев даже был готов забрать небольшое количество земель у дворянства. Власти способствовали улучшению санитарного состояния и медицинского обслуживания населения.
Мотивы проведения киселевских реформ были те же, что лежали в основе военных поселений (о чем будет сказано ниже). Если бы реформы удались, их распространили бы на крепостных крестьян, и это стало бы первым шагом на пути к их освобождению. Однако проведению реформ мешали коррумпированность и эгоизм администрации наряду с подозрительностью и возникающими время от времени вспышками сопротивления со стороны крестьян.
В 1840–1843 гг. вышел декрет, предписывавший выращивание картофеля для создания общественного продовольственного резерва на случай голода. Министерство государственных имуществ разослало циркуляры, обязывавшие государственных крестьян выращивать картофель. Были выпущены руководства по выращиванию, хранению и приготовлению картофеля. Священников обязали убеждать население в достоинствах новой сельскохозяйственной культуры.
Многие крестьяне тем не менее не хотели рисковать, выращивая неизвестный продукт. Некоторые из них сопротивлялись силой, чтобы не сажать картофель на своих землях. Заметную роль в этом сопротивлении играли староверы, называвшие картофель дьявольским яблоком. Повсеместно начались крестьянские картофельные бунты, вынудившие правительство отложить свой план51.
Николай понимал, что безграничное господство дворян над крепостными, которые составляли почти половину населения страны, ослабляло государственную власть и подрывало правовые нормы. Однако он не сделал практически ничего для того, чтобы улучшить положение крестьян. Не имея достаточно четкого представления о том, какая общественная структура может заменить крепостничество, Николай не решался его трогать. Он понимал, что любая попытка что-либо изменить может пробудить надежды, которым не суждено будет сбыться, и породить волнения. В 1842 г. он заявил Государственному Совету: «…крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным»52.