Итоги Семилетней войны показали, что Россия являлась не только полноценным членом союза великих европейских держав, но и потенциально главенствующей силой. Это означало, что ее армия была по меньшей мере равной любой европейской, но ее военачальники все еще сталкивались с трудностями в осмыслении и формулировании некой постоянной идеи государства и его интересов, независимых от семейных владений и связей правящей династии.

Одной из самых животрепещущих проблем в русской имперской и внешней политике оставалась проблема слабых государств, граничивших с Россией. Подобные государства, с одной стороны, представляли угрозу, а с другой — открывали определенные возможности. Угроза заключалась прежде всего в их внутреннем беспорядке, способном перекинуться и на саму Россию. А их гибель могла привести к тому, что создавшийся вакуум заполнила бы другая, более мощная держава. Классическим примером стала Польша XVIII в., чья граница располагалась на Восточно-Европейской равнине (и именно с этого направления великие европейские державы грозили напасть на Россию).

Известно, что в первой половине XVII в. Речь Посполитая сама угрожала существованию независимого Российского государства. Однако ее сила и статус заметно упали в конце XVII — начале XVIII в. Ставшая к концу XVI в. выборной, монархия потеряла контроль над армией и превратилась в игрушку группировок знати и иностранных интриганов. Бастионом знати являлся сейм, где республиканская конституция позволяла одному-единственному депутату наложить вето на резолюцию. И хотя это право не использовалось слишком широко, оно тем не менее ослабляло способность государства принимать решения, особенно по спорным вопросам. Конституция давала также право конфедерациям, объединяющим группы граждан, поддерживать закон силовыми методами.

Внутреннее положение Польши позволило России использовать то, что она применяла и раньше при подготовке к конфликту с одним из степных ханств: поддерживать отношения с той или иной группировкой государства-соперника и, если возможно, склонить ее на свою сторону. В каком-то смысле это было повторением того, что в свое время предприняла Польша по отношению к униатской церкви. В XVIII в. Россия при поддержке православных священнослужителей несколько раз выступала в защиту интересов православных и других некатоликов, проживавших в Польше. Кроме того, Россия решительно участвовала в каждом избрании короля, продвигая кандидата, готового в дальнейшем представлять ее интересы. Таким образом, Россия всячески старалась помешать возрождению Польши посредством реформирования конституции и даже посылала войска в сейм для ареста неугодных ей депутатов.

Польша, однако, была не степным ханством, а европейской державой, а следовательно, другие европейские державы испытывали законную, хотя и далеко не альтруистическую, озабоченность ее судьбой. России была выгодна слабая Польша, существующая как буферное государство. Другие страны отрицали особый статус России, и в итоге соседи Польши приняли окончательное решение — разделить Речь Посполитую на три части, в 1772, 1793 и 1795 гг., между Пруссией, Австрией и Россией и прекратить ее существование как независимого государства. Так в XVIII в. европейское «содружество» поступило с одним из ослабевших его участников²⁴.

Сложившаяся ситуация поставила Россию перед новыми трудностями, но и предоставила новые возможности. Она получила свою долю Польши (которая после 1815 г. включала столицу, Варшаву) в виде целой зоны украинской культуры и всех территорий, некогда принадлежавших Киевской Руси, за исключением Галиции (все еще являвшейся частью габсбургских владений). Теперь притязания России на статус «собирателя русских земель» себя оправдали. Но в результате на нее легла ответственность за два народа, которых оказалось очень трудно ассимилировать, — большую часть поляков и большинство европейских евреев.

Самой желанной для России XVIII в. являлась огромная степная территория между южной линией укреплений и северным побережьем Черного моря. В стратегическом и экономическом отношениях эти земли имели решающее значение для закрепления за Россией статуса евразийской империи и европейской великой державы. До тех пор, пока Россия не могла быть уверена в защищенности или по крайней мере стабильности границ, она постоянно оставалась уязвимой со стратегической точки зрения. Крымские татары не имели такой мощи, как монголы, но все же на протяжении более чем двух веков их набеги несли разорения и жертвы. Противостояние татарам превратилось в основное содержание военной политики России и даже влияло на формирование ее социальной структуры.

Огромной была и экономическая роль региона: степь простиралась на самых обширных и плодородных землях в Европе, включая большую часть чернозема, с теплым климатом — гарантом долгого сельскохозяйственного сезона, причем землю из-за геополитической уязвимости региона практически не эксплуатировали. Для империи, занимавшей в основном менее плодородные земли и с более суровым климатом, перспектива захвата этой территории казалась весьма заманчивой.

К тому же перед Россией открывались новые перспективы, связанные с преимуществом ведения торговли и прохода военно-морского флота через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Новые пути давали возможность выйти из замкнутого круга замерзающих морей и начать многообещающую левантийскую торговлю, которая могла бы заменить более раннюю, проходящую вдоль Евразийского континента.

Наконец, Россия, помня о тех столетиях, когда ислам выступал против христианства, могла бы взять исторический реванш. Теперь выдался случай «сбить полумесяц» и вновь воздвигнуть крест на соборе Святой Софии в Константинополе. Русские государственные деятели отказались от идеи главенствующего положения России в восстановлении восточно-христианской экумены, но все же отголоски этих надежд вызывали сильнейшие культурные и религиозные отклики, что прибавляло рвения военным и дипломатам.

Османская империя являлась сильным и упорным противником. В течение двух с половиной веков она вызывала постоянную озабоченность России и часто находилась с ней в состоянии войны. Но в каком-то смысле она являлась единомышленником России, ее вторым «я» (alter ego), таким же многоэтническим государством, колебавшимся между христианством и исламом и включавшим в себя множество субъектов с двумя верами. Как и Россия, Османская империя была автократией с мнимой религиозной миссией, а на практике спокойно взирала на различные верования. Помимо этого, она обладала другим, менее очевидным, сходством с Россией: преобладающий численно и официально главенствующий народ, турки, чей язык использовался в официальной документации, по сути дела, представлял подчиненных крестьян, а его культура и традиции казались чуждыми правящей элите.

С XV по XVII в. Османская империя достигла пика своего могущества. Неудачная осада Вены в 1683 г. ознаменовала начало продолжительного падения. В ходе ряда войн XVIII — начала XIX в. Россия установила свою власть сначала на северном побережье Черного моря, затем вдоль Кавказской горной цепи и ее южных отрогов. Эти успехи дали России право посылать торговые суда через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море, т. е., выражаясь дипломатическим языком, эти проливы обеспечили торговую связь с остальным миром. К тому же ей досталась важнейшая территория между Черным морем и Каспием, где таким образом встретились три империи — турецкая, персидская и собственно российская.

Итак, в период между концом XVII и началом XX в. России сопутствовал больший успех, чем Османской империи. Причины ее преобладания и успехов определялись отличительными чертами Российской империи. Во-первых, русское дворянство (а позже интеллигенция) было куда более европеизированным, чем турецкая знать. Радикальные социальные, культурные и образовательные реформы Петра I по временным рамкам совпали с коротким периодом поверхностного заимствования Османской империей некоторых художественных европейских форм обстановки и ландшафта, получившим название «период тюльпана». Ассимиляция же турками европейской культуры и техники началась позже и протекала с большими трудностями, чем в России. Как заметил в 1721 г. один из дипломатов Георга I: «Русских стоит опасаться больше, чем турок. В отличие от последних они не пребывают в полном невежестве и не отступают после причиненных ими разрушений. Наоборот, они все больше и больше набираются опыта в военных и государственных делах, превосходя многие нации в умении все рассчитывать и лицемерить»²⁵.