— Как можно сравнивать! Ты — другое дело. Ты... не знаю. Когда на тебя кто-то смотрит, даже издали, у меня все внутри переворачивается. А уж если ты на кого-то взглянешь, просто задушить хочется.
— Такое уже описано в одной великой трагедии.
— Да. Я, когда потерял тебя из виду, чуть с ума не сошел — с кем сейчас моя Аленушка? Перечитал «Отелло» заново. Знаю же, что это только пьеса, а сам думаю — чистая правда! Как в детстве, когда за Колобка переживал. Терпеть не мог эту сказочку. И до сих пор не люблю.
— Потому что плохо кончается?
— Потому что похоже на историю одного Алексия, Человека Божьего, в честь которого меня так и нарекли. Только Колобок от бабушки с дедушкой ушел, а этот дурачок — от родителей и молодой чудесной жены.
— От родителей я бы тоже с удовольствием ушла. Да вот на все лето и ухожу.
— Если бы у меня была мама! — мечтательно проговорил Алеша. — Нет, не подумай, у нас в детдоме было очень хорошо, все такие добрые. Но мама... Мне ее всегда не хватало.
— Наверно, потому ты и ревнивый такой.
— Какая тут связь?
— По-моему, прямая. Ты маленьким недополучил любви, вот теперь и боишься ее потерять.
— Боюсь! Болезненно боюсь. А я... не потеряю? Ведь тебе придется меня постоянно ждать, я вынужден буду исчезать часто и надолго. Я — морской Колобок.
— Перекати-море?
— Вот-вот. Хорошо сказано.
— Ничего, подожду. Не менять же тебе профессию! Ты бы не смог без воды.
— Могу купить абонемент в бассейн.
— А кто бы тогда меня спас?
— Пришлось бы тебе тонуть не в море, а в хлорке.
Оба рассмеялись, а потом Алексей снова стал серьезным:
— А знаешь, Аленушка, хочешь, верь, хочешь, нет, но ты — моя первая любовь. Самая первая. В жизни. Смешно, да? Такой великовозрастный...
Алена молчала, тихо и блаженно улыбаясь. Она поверила. Точнее, и раньше чувствовала это сердцем, а теперь окончательно убедилась, что была права.
— Кстати, я ведь так и не спросила, сколько тебе сегодня исполнилось.
— Двадцать восемь.
— И уже доктор наук! Какой же ты умный!
— Какой же я дурак...
— Иногда.
— Когда рядом — ты. Голову теряю...
На дворе тысяча восемьсот семьдесят восьмой год. А за окнами — аккуратненькая и чистенькая улочка Баден-Бадена.
Князю стукнуло восемьдесят пять, и он знает, что никогда не увидать ему больше ни заросших, неухоженных и роскошных в своей пышной дикости остафьевских садов, ни легких мостов Петербурга, ни кривых московских переулков, то и дело упирающихся в глухие тупики.
«В воспоминаниях ищу я вдохновенья... Одною памятью живу я наизусть...» Память да поэзия — вот две верные спутницы, которые проводят старика до самой могилы, бережно поддерживая под локти.
Старые письма... черновики... наброски...
Он давно вдов. Он похоронил четырех сыновей и дочь. Остались внуки, но Петр Андреевич их почти не знает: уже несколько лет не был он в России.
Вот детский альбомчик Пашеньки, самого любимого из детей. Странички пожелтели, но сохранились записи. Вот запись, сделанная быстрым косым почерком Пушкина. Это озорное назидание:
Душа моя, Павел,
Держись моих правил:
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно.
Прощай, мой прекрасный.
«Прощайте, мои прекрасные, — думает князь. — Родные и друзья. Моя жена, моя любимая, хорошая моя! И вы, товарищи мои, вышедшие без меня на Сенатскую площадь. И ты, курчавый обидчивый Пушкин. Как бурно ты жил и как мирно, с улыбкой, умирал в своем кабинете... Нет, не прощайте. Час нашего свидания недалек. Я уж надолго в этом мире не задержусь...»
Строчки просятся на бумагу... Быть может, это стихотворение окажется последним?
Жизнь мысли в нынешнем, а сердца жизнь в минувшем.
Средь битвы я один из братьев уцелел:
Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем
Я занят набожно прибраньем братских тел.
Хоть мертвые, но мне они живые братья:
Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат.
И ждут они, чтоб в их загробные объятья
Припал их старый друг, их запоздавший брат.
Алена чувствовала себя древней старухой, сгорбленной, морщинистой и безобразной.
Куда старше бабушки! Бабуля полна жизни, а для внучки жизнь потеряла всякий смысл.
И это окончательно.
«Я сижу у разбитого корыта. А моя золотая рыбка лишь хвостом во воде плеснула и ушла в глубокое море...»
Она перебирала в памяти подробности той отвратительной сцены, после которой ничего вернуть и исправить уже было нельзя. После которой дача опостылела ей еще сильнее, чем московская квартира, и она поспешно уехала из Красикова, даже не собрав чемоданов.
Бежала из этого ада, чтобы больше туда не возвращаться...
А ведь до этого злосчастного дня жизнь текла так безмятежно!
Особняк уже засверкал на солнце венецианскими окнами, и Алена сама выбирала для них гардины. Для этого не надо было тащиться в магазин. Алексей принес кучу каталогов, чтобы она могла отметить галочками то, что больше понравится.
Трудная задача, потому что нравилось ей решительно все! Кто же из женщин, рожденных под созвездием Тельца, не придет в телячий восторг при виде десятков и сотен уютных интерьеров, да еще воспроизведенных на плотной глянцевой бумаге! Кто из них не потеряет голову при виде всех этих люстр, покрывал, паласов и сборчатых штор!
— Уф! — сказала она наконец. — Не могу! Давай погадаем!
— Конечно! — беспрекословно согласился Алеша.
Она открыла каталог наугад и ткнула пальцем в верхний угол левой страницы. Попались розовые занавески со ступенчатым ламбрекеном.
— Замечательно! — одобрил Алексей. — Такие и закажу.
— А ничего, что они немножко женские? Тебя это не смущает?
— А разве в этом доме не будет жить женщина?
— А разве будет? Интересно, кто это?
— Попробуй угадать...
Чтобы оформить заказ, Алексею пришлось-таки самому поехать в Москву. Заодно и разобраться с материалами последней экспедиции, которые как раз были присланы его друзьями.
И надо же было случиться такому, что именно в этот день прибыл долгожданный печник!
Мужичок был хоть куда, забавный до невозможности! Лет тридцати пяти, а может, чуть старше, загорелый не дочерна, а докрасна. Он был похож на индейца, но не настоящего, а на такого, какими их рисуют в детских книжках. Сходство дополняла повязка поперек лба, удерживающая длинные волосы. За нее были заткнуты, правда, не разноцветные перья, а шариковая ручка и остро отточенный карандаш.
Разговаривать попросту он, похоже, просто не умел — так и сыпал шутками-прибаутками, как будто какой-нибудь герой фольклорного фильма. И ходил пританцовывая. Гармошку бы ему в руки — и на смотр народного творчества!
В первую минуту Алена даже испугалась, когда он еще с порога безапелляционно заявил:
— Не протопишь — не погреешься. Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем, хоть сверчок в горшок, а все с наваром!
— Это вы о цене говорите? Ваш друг меня предупреждал, что дорого берете.
— Какова от пса ловля, такова ему и кормля, — с достоинством сообщил он. — Цыплят, хозяюшка, по осени считают, а день хвалят вечером. Работай до поту, так и поешь в охоту!
— То есть об оплате потом, да? Когда все сделаете?
— Не много думано, да хорошо сказано, — одобрил он. — Не колдунья, да отгадчица!
— Ладно, пошли фронт работ осматривать, умник! — И Алена повела его к развалинам старой печки, чтобы изложить свои пожелания.
