Одна из коробок битком набита фотографиями, и я откладываю ее в сторону, потому что не могу справиться с воспоминаниями, которые нахлынули на меня мощной волной. Вторая коробка, по-видимому, посвящена моей маме. Я вижу письмо, написанное ее почерком, и вытираю слезы, когда кладу эту коробку поверх первой, с фотографиями. Наберусь ли я когда-нибудь мужества, чтобы на них посмотреть? Уже не первый раз жалею о том, что со мной нет Сэм. Она бы помогла мне собраться с духом и взглянуть на письма и фотографии.

Третья коробка тяжелее. В ней лежит оружие.

Пистолет завернут в промасленное, когда-то белое, кухонное полотенце. Я пялюсь на него и чувствую, как дрожат руки. Об оружии мне известно только то, что необходима лицензия и что владелец должен хранить его под замком в безопасном месте. А не в обувной коробке.

Не знаю, чему больше удивляться, то ли тому, что у отца был пистолет, то ли тому, что он нарушил закон.

С благоговейным страхом я вынимаю оружие, держа его обеими руками, как верховный жрец в фильме про Индиану Джонса. Пистолет тяжелый. Я осторожно взвешиваю его, чувствуя тяжесть, затем кладу перед собой на ковер, чтобы как следует рассмотреть, а сам устраиваюсь поудобнее, скрестив ноги.

Видел ли я до того момента настоящее огнестрельное оружие? Конечно, мне доводилось стрелять из пневматического пистолета по банкам из-под газировки. Но этот пистолет, который будто дремлет, укутанный в полотенце, выглядит совершенно иначе. И даже пахнет по-другому – маслянисто, как написали бы в книге. А еще он примерно в два раза больше воздушек, которые мне попадались в детстве.

Я впервые в жизни близко вижу самый настоящий пистолет, из которого можно убить человека. Смешно, в кино и по телевизору оружие показывают так часто, что оно кажется чем-то обыденным, но когда видишь его в реальной жизни, потрясение неизбежно. Я смеюсь – это почти как встретить в своей комнате кинозвезду.

Я слегка разочарован, когда наконец осторожно разворачиваю полотенце и достаю пушку. Она в полном порядке, хотя и не такая крутая, как мне бы хотелось. Конечно, вряд ли стоило ожидать чего-нибудь вроде суперсовременного навороченного «глока», который не могут обнаружить даже металлоискатели в аэропорту, но эта пушка выглядит просто древней. Подобно моему отцу, она принадлежит к другой эпохе. Я видел похожее оружие в фильмах, действие которых происходит где-нибудь в пустыне во время Второй мировой войны. На его рукояти петля, куда можно продеть ремень – если я правильно помню – и повесить оружие на шею, как бинокль.

Тем не менее пушка явно в рабочем состоянии. Очевидно, что за ней тщательно ухаживали – промасленная тряпка тому свидетельство. Вдобавок оружие хорошо вычищено. Не то чтобы я ожидал, что на нем будут пятна крови или что-то в этом роде, и все же казалось, что годы обязательно должны были оставить на нем следы, хотя бы в виде ржавчины. Но нет, об оружии кто-то заботился регулярно и с любовью.

Мой отец.

Я держу его, обхватив рукоять, словно собираюсь выстрелить в порыве ярости, однако убираю палец подальше от курка. Затем поворачиваю, чтобы найти предохранитель, и обнаруживаю, что правша может управляться с ним при помощи большого пальца. Пусть у меня и нет опыта тесного общения с оружием, сейчас я даже горжусь временем, проведенным перед телевизором. Оно кое-чему научило. Это один из револьверов, у которых нужно «переломить» раму для того, чтобы засунуть патроны в барабан; наверняка где-то спереди есть защелка, и если я потяну за нее – револьвер откроется. Скорее всего он не заряжен – сквозь отверстия виден свет, однако рисковать ни к чему, поэтому я аккуратно заворачиваю оружие в полотенце, потом укладываю сверток в коробку и накрываю ее крышкой. Возвращаюсь к двум первым коробкам и вскоре нахожу то, что искал, – коробочку патронов в старом бумажном пакете; она выглядит совершенно так же, как в фильмах, и прячется на дне коробки из-под обуви. Я чувствую себя профессионалом, когда вначале рассматриваю патроны – на вид вполне пригодные к употреблению, а потом осторожно кладу туда, откуда взял.

Револьвер. Патроны. Мой отец.

Конечно, если бы сейчас со мной была Сэм, она бы сумела объяснить, зачем отец хранил оружие и патроны. Наверное, как сувенир, сказала бы она. Как редкую и ценную вещь. Она бы отогнала мысли, которые одолевают меня, мысли о маме и о том человеке, который ее сбил. Сэм обняла бы меня и убедила, что все будет хорошо. Но ее здесь нет, и потому подозрения только усиливаются.

Затем я обыскиваю весь дом на случай, если там затаились еще сюрпризы. Заглядываю под матрасы, шкафы, выдвигаю ящики. Поднимаю ковер и пытаюсь найти тайник под половицами, заглядываю в чулан и даже простукиваю стены, прислушиваясь к звуку. Ничего. Тогда я беру три обувные коробки, запихиваю их в пластиковый пакет, а потом, не глядя, хватаю книги, музыкальные записи и семейные фотоальбомы и стаскиваю их к входной двери, чтобы отправить позднее. Делаю это больше для вида. Напоследок заглядываю в свою бывшую спальню. Не знаю почему, но отец ее перекрасил после того, как я уехал. Не назло, а просто так. Все же я вхожу в комнату и несколько минут смотрю в окно на задний дворик размышляя, когда же он отнес детскую горку на свалку.

– Все собрал, сынок?

Мы с дядей и тетей стоим у передней двери дома. У меня в руках пакет с тремя коробками, в одной из которых лежит нелегальное оружие, а в другой – патроны к нему.

По идее, я должен был спросить: «Дядя Джек, а вы знаете, что у папы был револьвер?»

На что он ответил бы: «Да ну, неужели он хранил это старье? Господи, эту дрянь ему подарил… Должно быть, ему сто лет. Лучше его сдай…»

Но я молчу, так как чувствую – честно говоря, тревожное чувство,- что дядя Джек знает об оружии ровно столько, сколько и я два часа назад. И что мои подозрения оправданны – револьвер вовсе не сувенир и не семейная реликвия, и отец так тщательно поддерживал его в рабочем состоянии вовсе не из любви к порядку. Существовало две причины, по которым он мог хранить оружие. Ему не понадобилась пуля, чтобы умереть, значит, оставалась одна.

Поэтому я ограничиваюсь вежливым вопросом:

– Хорошо пообедали?

– Да, спасибо, – говорит тетушка Джин, – мы нашли ресторанчик «Харвестер». По-моему, там раньше была старая гостиница «Берни».

– Они что, ее перекупили? – произносит Джек, и какое-то время мы морщим лбы, пытаясь воссоздать в памяти коммерческие метания ресторанного бизнеса.

Безуспешно. Джек показывает на сложенную наспех кучу вещей сзади меня и спрашивает:

– Так ты только это забираешь, да?

– Да. Больше ничего. А это заберу прямо сейчас, – я поднимаю пакет с оружием внутри, – несколько фотографий и всякая мелочь. Кое-что из маминых вещей…

Они удивлены.

– Может, мы отправим тебе это со всем остальным?

– Нет, я возьму пакет прямо сейчас, если можно. Сэм наверняка захочет посмотреть некоторые фото.

– А как она? Все в порядке? – спрашивает тетушка Джин. Ее лицо озаряется улыбкой. Им с Джеком нравится Сэм. Конечно, нравится. Сэм все любят.

– Замечательно, – лгу я. – Поехала к матери на выходные.

– Ясно, – они обмениваются понимающими взглядами, – а то мы никак не могли понять, что случилось.

– Да, она сейчас у матери.

Повисает пауза. Я пытаюсь сообразить, что бы такое сказать; все, что приходит на ум, кажется глупым. В конце концов Джек приходит на выручку:

– Не слишком много после него осталось.

– Точно, – отвечаю я.

– Пора трогаться, сынок.

Они высаживают меня у вокзала минут за двадцать до отправления поезда, так что у меня еще есть время пропустить стаканчик. Я жду, пока их машина скроется из виду, и направляюсь в близлежащий паб. Из-за того, что заведение находится рядом с вокзалом, здесь полно жуликоватых типов. При нормальных обстоятельствах я бы, наверное, в него бы и носа не сунул, прошел бы лишние несколько сотен ярдов до другого. Но обстоятельства нельзя назвать нормальными. Думаю, вы понимаете почему.