Через четверть часа Краснов был дома. Вскоре подъехала жена с Чеботарёвым и командиром Енисейской сотни, есаулом Коршуновым.

Когда в штабе походного атамана Краснову говорили, что на Дону не всё в порядке, Пётр Николаевич и не предполагал, чем завершится судьба генерала Каледина и какие события ожидают Донщину.

Подобно магниту Новочеркасск притягивал все контрреволюционные силы России. Противники новой власти пробирались на Дон, ехали под своими и вымышленными именами в теплушках, на крышах вагонов.

Уже 2 ноября в Новочеркасск прибыл генерал Алексеев. С вокзала он сразу же отправился в особняк атамана Войска Донского к генералу Каледину.

Одетый в солдатскую шинель и не узнанный охраной Алексеев долго добивался, чтобы пропустили.

Всю ночь длилась его беседа с Калединым. Никто не знал, о чём говорили генералы. Однако на вторые сутки в Быхов к Корнилову пошла телефонограмма: казачий Дон обещал дать мятежному генералу приют. С Дона выдачи нет: как говорили в старину, так и сейчас заверили Корнилова и других арестованных генералов. Заручившись согласием Каледина, быковские заключённые покинули гимназию-тюрьму и разными путями подались на Дон. Из всех только один генерал Корнилов отправился под собственным именем, сопровождаемый Текинским конвойным полком.

Генерал Корнилов ехал на юг, вынашивая большие планы. Донской край, казачья область должны, как считал Корнилов, стать не только его прибежищем, но и послужить основой для будущего похода на Москву и Петроград.

Слухи о свержении Временного правительства быстро распространились среди казаков. Хорунжий Любимов в кругу собравшихся разглагольствовал:

   — Коли Керенский дерьмо, то и Ленин не лучше. Кто такой этот Ленин? Сказывают, его германцы подкупили и в Питер заслали.

   — Не говори так, хорунжий. Керенский права дал, казак вон как живёт ноне, хочешь — честь офицеру отдавай, хошь — пошли его подале. Нет, Керенский нам по душе.

Казачок из хопёрцев чубом тряхнул:

   — Ты вот, товарищ дорогой, в офицеры выбился, в хорунжии. Не на наших ли глазах? Генералу Краснову сапоги лизал. А нам ленинская правда глаза помогла открыть. Ведь кто, как не Ленин, снял нас с фронта, сказал, что хватит воевать... А? То-то!

Толпа одобрительно загудела:

   — В окопах вдосталь поморили. Не, ребята, с вас довольно. Эвон нашего брата под Пупковым как потрепали.

   — В науку... Пущай Краснов за нас ответ даёт...

   — И даст, за какой надобностью его в Смольный повезли? Не иначе с самим Лениным разговаривать будет.

Алексей Любимов плюнул сквозь зубы. Сказал с пренебрежением:

   — Тёмный вы народ, казаки. Поживёте — поймёте. — И покинул толпу...

Казаки возвращались с фронта. Потрёпанные войной, окопной жизнью. Многие были заражены большевистской агитацией. Возвращались десятками, сотнями, полками, с винтовками, пулемётами, батареями. Разъезжались по станицам и хуторам, сохраняя свои полковые хоругви.

Захар Мироныч допытывался о своём Ваньке: может, видали, встречали. Однако никто вразумительного ответа не давал.

Совсем сник Захар Мироныч. Жена убеждала: погоди, не всё ещё вернулись, бог даст, заявится и наш Иван.

Первый снег прикрыл землю и озимые всходы, затянул мороз ледком Дон по краям, оставив темнеть воды на стремнине.

По базам ревела скотина, и ветер гулял по хуторским улицам, выдувая тепло из куреней. Утром дым вставал над крышами, и по хутору пахло кизяками — извечной казачьей топкой.

Вечерами при свете каганца[13], Захар Мироныч шорничал, чинил сбрую или сапожничал, тачал сапога либо шил для лета чирики[14]. Мишка, пристроившись на лавке у стола, ладил силки: скоро по снегу пойдёт заяц озоровать, сады портить.

Иногда перейдёт Захар Мироныч через дорогу, заглянет к куму. Посидит, помолчит и домой воротится. А что ему у Уса делать? Чужому счастью завидовать? Так Шандыба не из тех.

Совсем поседел Захар Мироныч. Ноги быстро уставать стали, и только голова ясной оставалась. Часто вспоминал, как на хутор перебирались, впервые землю пахали. Помнил запах перевёрнутого сошкой пласта... Рождение Ваньки, первенца, не забылось. И как тот на коня сел, за гриву держался...

Сына бы повидать, тогда и смерть не страшна. Хоть, однако, пожить ещё хочется. Эвон как жизнь ноне по-чудному заворачивает, дедовские заветы рушит. К старикам у молодых почтения нету. Стёпка Ус, едва в атаманы выбился, как говорить начал свысока. Да и Мишха порой отцу перечит.

На той неделе в Вёшки человек десять атаманцев воротились. Уходили ягнятами, а пришли волками.

Норов показывают, горлопанят. Управы на них нет. В прежние лета стариков побаивались, а теперь ни Бога, ни черта не признают. Да ещё права свои норовят доказать, каких-то большаков поминают, те, мол, за справедливость стоят. Мало им, сукиным детям, видишь ли, воли поболе захотелось...

Пробуждался Захар Мироныч затемно. Поворочается, поохает по-стариковски, к подслеповатому оконцу пришкандыбает, к стеклу припадёт.

В то раннее утро глянул он в окно и ахнул: от первого снега земля побелела. Снег Захар Мироныч любил — к урожаю, а с другой стороны — езда на санях-дровнях в радость. Особенно по морозу: тишина, только полоз поскрипывает...

Накинув кожушок на плечи и обув ноги в растоптанные валенки, Захар Мироныч вышел из сеней. Ветер распушил седую бородёнку, залез под полы. Но Захар Мироныч холода не ощутил: стоял, смотрел вокруг.

В курене через дорогу загорелся у Усова огонь. Видно, работник, какого Сергей Минаевич нанял, на базу управляется. А может, Варька стряпает?

О Варьке подумал Захар Мироныч, и на душе осадок горький появился. Раньше думал — Иван вернётся, Варьку в невестки возьмут. Ан Степан опередил.

Постояв ещё во дворе, старый казак медленно отправился в хату...

Ростовский вокзал, деливший город на две части — рабочую окраину и центр, несколько раз переходил из рук в руки. То его занимали отряды Красной гвардии, то в атаку переходили калединцы.

Шесть дней длились бои за Ростов, до тех пор пока атаман Каледин не прибегнул к помощи добровольцев генерала Алексеева. Тогда только очистили город от большевистских отрядов.

На ростовский вокзал приходили поезда с беженцами из Москвы, Питера» Харькова, Киева. Вчерашние банкиры, купцы, офицеры, юнкера наполняли город.

Из Новочеркасска прибыли генералы Деникин, Лукомский, Эрдели, Марков. Явился и Корнилов, взял в свои руки руководство по дальнейшему формированию Добровольческой армии.

Войсковой атаман Каледин слал телеграммы на австро-германский и румынский фронты, требовал отослать на Дон казачьи полки. Им было предписано встать по железной дороге Новочеркасск — Чертково — Ростов — Тихорецкая. Казачьи полки, заражённые большевистскими идеями, решено было расформировать.

2 декабря Добровольческая армия генерала Корнилова полностью овладела Ростовом.

В Новочеркасске в атаманском штабе на заседании правительства было решено: часть казачьих полков выступит к Царицыну, к границе Саратовской губернии. Одновременно началось формирование новых частей.

В условиях, когда к Донской войсковой области подходили красногвардейские отряды, на эти части Каледин возлагал большие надежды.

Из окна особняка войскового атамана был хорошо виден новочеркасский собор. По праздникам сюда стекался люд со всего города. Казаки собирались у памятника Ермаку Тимофеевичу, обсуждали новости, судили войсковое правительство, перемывали кости Керенскому, Ленину, Корнилову... Многие требовали защищать город от приближавшихся красноармейских частей.