Вечерами сумерничали при свече, но чаще при лунном свете, проникавшем в подвальную комнату. Шандыба рассказывал, что в эту пору уже обычно отсеивались, яровые всходили, а что до озимой, то она скоро уже в колос войдёт. И рыба на плёсах гуляет... И так захотелось в эти минуты Ваньке домой, что так бы и полетел, да жаль, крылья ему война обрубила...

Матвей приходил вечерами поздно с новостями. Брусилов-то генерал негодный. Керенский смещает его, Корнилова назначает.

Однажды Матвей сообщил, что в Питер подтягиваются войска: и юнкера, и казачьи отряды, и пулемётчики. Даже орудия поставили.

   — И все против народа, — возмущался Матвей, — но народ не запугать. Комитет большевиков постановил поднимать люд, если чего не так.

Савелий Антипыч заметил:

   — Не горячитесь, тесто ещё не взошло, из кадки не полезло. Как бы народ под пули не подставить...

Краснов прибыл в расположение полка, получив арочное уведомление: 16-й Донской казачий полк вышел из повиновения. Разобрали из цейхгаузов обмундирование, переоделись и, нацепив красные банты, бахвалятся:

Мы сами себе офицеры, не хуже их могем командовать!

   — Офицеры ноне поутихли, боятся!

И гуляют по селу...

Краснов с коня соскочил, бросил повод ординарцу. Урядник подбежал.

От походных кухонь шёл густой запах наваристых щей.

   — Где мясо взяли?

   — Дак, ваше благородие, казачки расстарались. Кабанчика завалили.

   — Построить полк! Где командир полка?

   — Заарестован, ваше благородие.

С великим трудом собрали полк: иные обедали, иные гуляли.

   — Казаки, — заговорил Краснов, когда шум немного улёгся. — Вы нарушили дисциплину и воинский долг. Где командир полка?

   — А мы его в трибунал отправили, — ответили нестройно. — И тебя могем сдать! Казака ноне не тронь, хоть ты и енерал!

Рассмеялись весело. Кто-то лихо свистнул.

   — Прекратить безобразие!

Краснов побагровел от злости. Казаки притихли. Но тут в село дикой ордой ворвался пехотный полк. Солдаты влились в толпу казаков, закричали:

   — Братцы, да он вас стращает!

   — Мы ящик с патронами в Стыре утопили!

   — Не желаем воевать!

   — Казаки! Солдаты! — снова подал голос Краснов. — Вы нарушили присягу!

   — А чего-то он рот-то раскрыл? День ноне велик! Пасха Христова!

Позже Краснову рассказали: солдаты пехотного полка накануне потребовали от своих офицеров разговения. Офицеры ездили по всем ближним деревням в поисках куличей и яиц, а когда не нашли, то солдаты едва не застрелили своего полковника. Седой командир полка перед всем строем стоял на коленях, вымаливая жизнь...

   — Братцы, пущай энтот енерал прощение у нас попросит!

   — Надо арестовать его и в трибунал отправить!

   — Верна-а-а! Энтот енерал войны хочет до победного конца!

Несколько солдат с ружьями наперевес повели Краснова в Витиборгский комитет, позвав с собой одного из казаков.

   — Эй, Воронков, айда с нами, обвинять будешь!..

Из Витиборгского комитета Краснова повезли в Минск на суд армейского трибунала. В комитете Петру Николаевичу было сказано просто:

   — Что ты командующий, нам плевать...

С трудом удалось Краснову через начальника станции связаться с командующим Западным фронтом генералом Гурко. Тот велел немедленно освободить Петра Николаевича и отправить в дивизию...

Всё это ещё раз убедило Краснова, что армия окончательно разложилась. Он написал новый рапорт. Но в штабе Петра Николаевича не поддержали. В военном же министерстве, во главе которого стоял Керенский, заявление Краснова об отставке в очередной раз не утвердили и предложили принять 1-ю Кубанскую казачью дивизию.

День начался как обычно: Матвей, едва сполоснув лицо, отправился в свой комитет, Савелий Антипыч затемно ушёл на завод, а Иван, съев кусок хлеба с воблой и выпив вместо чая кружку горячей воды, зашагал в госпиталь на перевязку. В прошлый раз сестра милосердия Сняла бинты и заметила:

   — Совсем скоро рана затянется. Однако ни о каком фронте не думайте. А вот работать — ещё немного, и мы вам позволим. Домой, на Дон — не те сейчас условия, чтобы добираться. Сами видите, что творится...

Шандыба брёл, глядя по сторонам. Хотя утро было раннее, народ уже собирался небольшими группками. Особенно людно было у булочных. Повсюду сновали ораторы: слышалось одно: «Хлеба!»

Проехал отряд драгун. За спинами болтались винтовки, сабли в ножнах били о стремена. Сытые кони шли лёгкой рысцой. Иван подумал: хорошо бы поговорить с ними. Может, кто с Дона, земляки.

До госпиталя было далековато. Шандыба шёл, задумавшись. Сейчас бы в родной курень, то-то радости было бы. Отец, поди, и не знает о ранении сына, думает, погиб Иван. Мать все глаза выплакала. А может, и в поминальник его вписала. Хотя нет, не должна...

Чем ближе подходил Иван к госпиталю, тем становилось люднее. Вот бравый прапорщик провёл юнкеров. Покрикивал весело:

   — Равнение! Равнение!

А юнкера и без того чётко печатали шаг. Винтовки на ремне, гранёные штыки покачиваются.

«С какой стати юнкеров на улицу вывели?» — подумал Шандыба.

В госпитале Иван задержался надолго. Медицинская сестра была занята в операционной. Врач, который делал операцию, ещё не появлялся.

Время подбиралось к полудню, когда улицы неожиданно заполнили толпы народа: несли транспаранты и пели «Марсельезу». В окно Иван видел — демонстрация мирная. Но почему столько войск?

Офицер, рука на перевязи, быстро прошагал по коридору госпиталя, резко бросая:

   — Предатели! Бунтовщики!

Кого он бранил, Шандыба не понял. Неожиданно раздались беспорядочные выстрелы. Народ побежал. Особенно частая слышалась стрельба ближе к Невскому. Зацокали копыта по мостовой, проскакала сотня казаков-уральцев. Где-то затрещал пулемёт. Улица очистилась, бежали редкие прохожие. Вскоре стрельба начала стихать.

Появилась сестра милосердия и принялась перебинтовывать Ивана. Руки у неё дрожали. Шандыба спросил:

   — Что случилось?

Сестра бросила в сердцах:

   — Антиправительственная демонстрация. Смутьяны подбивают людей к неповиновению.

   — Но кто стрелял?

Сестра отвечать не стала, закончила перевязку, после чего сказала:

   — Ехал бы ты, казак, к себе на Дон, любыми путями. Смутные дни наступают...

На квартиру к Савостиным Иван добрался лишь к вечеру. Савелий Антипыч был уже дома, сидел у стола, обхватив голову руками. Рассказал коротко, зло:

   — Народу собралось. Шли с требованием отставки правительства. Передачи власти в руки Советов. Довольно воевать, нет проку. В люд стреляли... Из пулемётов, из винтовок. Мирно ведь шли...

Вбежал Матвей, припав к кружке с водой. Пил долго, большими глотками. Отёрся рукавом, вытащил табурет, сел.

   — Коли они так, то и мы тем же ответим. А твоих земляков, Иван, повидал я в деле. Лихо орудуют нагайками...

Шандыба промолчал, за него Савелий Антипыч ответил:

   — Ты Ивана не тронь. Те казачки в Питере с народом воюют, а он на фронте. Чуешь, Матвей, разницу...

Той ночью Иван долго не мог уснуть, слышал — и Савелий Антипыч ворочается с бока на бок. Наконец сел на койке и, свернув самокрутку, закурил. Едкий дым разошёлся по комнатке.

Матвей ушёл с вечера, даже не сказав куда. Такое с ним случалось часто.

Старший Савостин, видя, что квартирант не спит, сказал:

   — Ты, Иван, на Матвея не серчай. Это в нём злость заиграла.

   — Да я не злюсь. Казака послали усмирять, он приказ исполняет.

   — А ведь он думать должон, что за приказ. Приказ приказу рознь. Казак тоже человек, головой соображать надо.