Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:
— Дорогая Ирина, — проговорил он, — для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.
Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление — она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.
— Мне не понравился рассказ, — вдруг подала голос Эльфрида. — Он слишком точный, в нем все на местах и нет недоговоренностей. Кроме того, мне вообще не нравятся рассказы. Литература должна быть медленной и протяженной, как жизнь, должна иметь размытые края, незавершенности и больше внимания уделять частностям, а не большим формам. Жизнь по преимуществу бессмысленна — потому мне всегда кажется, что рассказы, основанные на одном глубокомысленном главном элементе, — это лукавство и коварное искажение действительности. А от искажения правды жизни посредством литературы недалеко до преступления, поскольку тем самым писатель может исказить и чье-то понимание жизни. По мне, желание видеть знаменательный смысл или подтекст во всем окружающем, в любом поступке, в любом событии просто ужасно!
Эльфрида замолчала, слегка смущенная своей речью, которая по сути дела напрямую противоречила строгой определенности ее жизни.
— Дорогая, ты приняла этот рассказ слишком всерьез. В конце концов, это всего лишь писанина, чья-то выдумка. По моему мнению, все это крайне легковесно. Пустышка. А коли так, то почему нельзя, невинной забавы ради, придать чему-то полную законченность, симметричную завершенность? Дайте же хоть иногда форму бесформенному лику жизни. Что скажете, мистер Орел?
— Я не стал бы утверждать так уверенно, — ответил Взлетающий Орел. — Все зависит от того, верите ли вы в то, что все малые круги мира неким образом соединены между собой, или нет.
— Нет, нет, нет и еще раз нет, — подал голос Грибб. — Вы совсем не так все поняли. Суть вот в чем: понятие «смысл» всегда связано со словом «нести». Так же понимают и термины «серьезный» или «важный». Эльфрида, считающая литературу весьма важным предметом, желает видеть ее менее серьезной и без обязательного стремления доказать и донести «смысл» явлений. В то же самое время графиня, которая смотрит на всю эту литературу, «писанину», рассказы легко, ждет от них отточенности и завершенности, считая, что авторы должны ваять из единого «бесформенного» глиняного кома жизни, вкладывая в него смысл и серьезность понятия. Таким образом наши дамы, по собственному мнению, представляя две противоположные точки зрения, противоречат сами себе. Все дело в семантическом подходе, если вы уловили мою мысль. Если рассказ претендует на серьезность, он должен быть внятным и завершенным. В противном случае допустимо обратное. И наоборот.
Игнатиус замолчал. Взлетающий Орел потерял нить его рассуждений еще где-то в самом их начале и, как он подозревал, Ирина с Эльфридой тоже. Повернувшись, он обнаружил, что граф Черкасов и Мунши уже появились в дверях гостиной. Внешность Мунши поразила его — пронзительный кликушеский голос вовсе не вязался в нем с густой бородой и солидной осанкой.
— Мистер Мунши зашел засвидетельствовать свое почтение, — объявил Черкасов. — Он сейчас же уходит.
— Я действительно зашел сказать, что ухожу, — подхватил Мунши, — но совсем не для того, чтобы свидетельствовать свое почтение. В особенности вот ему. — Мунши мотнул головой в сторону Игнатиуса Грибба. — Самодовольный лицемер — вот кто он такой. Ваши идеи, мистер Грибб, связывают нас по рукам и ногам. Вы идеологический оплот тирании. А теперь я ухожу, — закончил он, повернулся на каблуках и действительно вышел вон.
– Вот так, — весело заключила Ирина.
— О чем он говорил? — удивленно спросила Эльфрида. — Неужели он имел в виду, что опровергнутый Игнатиусом миф об острове Каф на самом деле правда?
— Я всегда знал, — подал голос Грибб, — что главный опиум для народа — это суеверия.
Взлетающий Орел продолжал рассматривать Ирину и Эльфриду. Черкасов принялся утирать лоб с еще энергичнее, чем обычно.
— Не обращайте внимания на его слова, — торопливо проговорил он. — У этого человека затуманен разум.
Грибб прав. Если только суеверия не основываются на фактах. Но даже отвергая суеверия, мы не освобождаем себя.
За стеной снова начали бить в гонг.
Ирина Черкасова встала.
— Если все уже закончили с обедом, — проговорила она, — то, думаю, вы извините нас, если мы вас покинем. Эльфрида?
Дамы удалились. Игнатиус, граф Черкасов и Взлетающий Орел перешли в соседнюю комнату, где у графа, очевидно, был устроен кабинет и спальня. Под сводами опустевшей гостиной по-прежнему разносились звон и грохот, производимые протестующим борцом за права угнетенных.
Взлетающий Орел был погружен в свои мысли — он думал о том, как бы половчее представить для обсуждения предмет своего основного интереса; присутствие Грибба позволяло завести разговор на эту тему почти непринужденно, тем более что, как он понял, граф предпочитал сводить свою деятельность в островном сообществе к роли скрепляющей печати.
— Я представляю себя историком острова Каф, — объяснил Орел. — Как вы понимаете, я очень долго жил без корней; и коль скоро я решил теперь пустить корни здесь, то для начала мне будет полезно как можно больше разузнать о городе. А также и о самом острове и о горе.
— Да, да, конечно, хорошая мысль, — отвечал граф.
— Кроме того, — продолжил Взлетающий Орел, — я хорошо работаю руками. Разбираюсь в механике и строительстве. За время своих странствий я много узнал. Буду рад предложить в К. свои услуги любому, кто решит построить дом или кому понадобится ремонт. Таким образом я смогу быстрее узнать людей.
— Очень хорошо, — отвечал Черкасов. — Замечательно.
После этого граф ненадолго удалился с Гриббом в дальний конец комнаты, где они о чем-то тихо переговорили. По поведению Грибба было заметно, что в таких вопросах к его мнению прислушиваются, хотя в остальном он стоял на социальной лестнице гораздо ниже русского аристократа.
— Мистер Орел, — объявил наконец граф, — я одобряю ваш выбор. Игнатиус считает, что ваши изыскания никому не причинят вреда, и я присоединяюсь к его мнению. Мистер Грибб весьма уважаемый в городе человек, он очень много для нас сделал, если вы еще не в курсе. Помог нам основать здесь… нормальное… управляемое сообщество. И все благодаря его проницательному уму, развеявшему немало мифов.
— Благодарю вас, — ответил Взлетающий Орел, — и мистера Грибба.
— Добро пожаловать в К., — объявил Александр Черкасов, выставляя для пожатия большой палец.
«Вот я и дома», — подумал Взлетающий Орел.
Они вернулись в гостиную, и к ним присоединились дамы. Эльфрида бросилась к мужу с вопросом. — Игнатиус, только что я спрашивала Ирину о странном случае прошлой ночью. Ты не просыпался, ничего не чувствовал? Так и проспал спокойно до утра?
— О чем это ты, дорогая? — с вежливым терпением в голосе поинтересовался Игнатиус.
— Ну как же… какое-то затмение, провал. Словно все куда-то исчезало, но тут же вернулось на место.
— Любопытно, — ответил Грибб.
— Миссис Грибб совершенно права, — подал голос Взлетающий Орел, — это напоминало провал во времени… и пространстве.
— Но послушайте, послушайте, послушайте, — заторопился Игнатиус, — подобное совершенно невозможно. Этому нет логического объяснения. Утверждая, будто прошлой ночью был момент, когда все перестало существовать, вы сами себе противоречите. Если все прекратило существование, следовательно не было и времени, поэтому говорить о моменте всеобщего несуществования нельзя, как нельзя говорить и о «коротком» периоде небытия.
— Но это действительно было, — упрямо настаивала на своем Эльфрида.
— Но, дорогая, — начал раздражаться Грибб, — как ты можешь, утверждая, что на секунду мир прекратил существование, говорить об этом как о событии? Если не было ничего, то и отсутствие всего просто не могло иметь место. Само понятие события связано с сутью существования; небытие не может существовать, таким образом, момента несуществования тоже быть не может.
