— Кончай свою всенощную по братьям, Фелисия. Уже скоро четыре, и я вижу, что тебе холодно.

Я пошла за ним, словно пристыженная школьница, и там, на лестнице, остро, как никогда, вспомнила нашу с Эрлингом встречу двадцать три года назад — мы тогда тоже вместе поднимались по лестнице.

В ту ночь Ян напугал меня, это было единственный раз. Он набросился на меня, точно ландскнехт в завоеванном городе, который, бряцая оружием и скрипя кожей, бежит из комнаты в комнату в каком-нибудь доме, пока наконец в последней комнате не находит девушку…»

Вечером Эрлинг рано ушел к себе и лег. Немного позже Фелисия зевнула и собрала свое рукоделие. Она устала и сказала, что хочет спать. Вскоре послышался слабый шум воды — это она набирала ванну. Ян тоже поднялся наверх и прошел к себе, он принимал ванну сразу после работы.

Фелисия вышла из ванной голая и на цыпочках пробежала по широкому коридору в свою комнату. Быстро накинув ночную сорочку, она, блаженствуя, забралась в кровать и даже подосадовала на себя, что засыпает, не успев насладиться своей удобной постелью. Ей сразу же приснился сон: она шла летом по еловому лесу, пахло хвоей, теплое солнце ласкало кожу. На ходу Фелисия, немного откинувшись назад, поддерживала руками груди, от этого у нее возникло чувство приятного равновесия. Хорошо в двадцать лет идти голой по Японии. Японцы, бедняги, были заняты на работе в такую прекрасную погоду, лучше бы они были с нею в лесу и тоже наслаждались этим замечательным днем. Вдруг у нее защекотало левую руку, она остановилась и увидела, что кожа на руке вздулась, лопнула и оттуда высунула голову коричневая жареная рыбка. Фелисия ухватила ее за жабры и вытащила наружу, ей было приятно, но она не знала, что делать в полдень с этой маленькой жареной форелью. В растерянности она положила форель на траву и пошла дальше. Лес расступился, и впереди показалась Фудзияма со своими острыми и в то же время плавными линиями. Небо стало более синим и высоким после того, как Ян заставил русских и американцев общими усилиями приподнять его. В точно такой же солнечный день им позвонил по телефону Бог и сказал, что хотел бы поговорить с Яном.

Стены кратера были отвесные, и Фелисия видела внизу овальное отверстие, откуда шел столб светлого дыма. По склонам Фудзиямы люди, конечно, поднимались, но еще никому не удалось вскарабкаться по столбу этого дыма и сверху сесть на него. Это смог сделать только Ян. Фелисия засмеялась и покачала головой. Только посмотрите, каким робким он выглядит в своем новом красном костюме и шляпе на этом столбе дыма, что поднимается над Фудзиямой!

Потом ей стало стыдно, и она даже покраснела, оттого что смеялась над Яном в Японии, да к тому же у подножия священной горы. Оттуда следовало уйти. Она спустилась к веселому ручью и легла в траву, сперва на спину, потом перевернулась на живот, потом — опять на спину, надо следить, чтобы загар ложился равномерно, подумала она и вспомнила коричневую поджаренную форель. С Фудзиямы спустился лось. Он остановился на другом берегу ручья и смотрел на Фелисию, потом опустил голову и начал пить прозрачную воду. Напившись, лось опять поднял голову. С его морды в ручей капала вода. Фелисии было странно, что она не испугалась этого огромного лося, стоявшего всего в двух метрах от нее, к тому же она была голая. Она опять покраснела. Не бояться неженственно. Она попробовала испугаться, но не сумела. Лось подмигнул ей. Заигрывание старого грешника — а он наверняка был старый грешник — было таким смешным, что Фелисия не удержалась, задрыгала в воздухе ногами и улыбнулась старому доброму садоводу, который рассказал ей столько нового и удивительного, что ночью она долго не могла заснуть и все думала о том, какой он добрый и что ей тоже хочется стать садоводом. Он так хорошо отнесся к ней, и оказалось, что даже в четырнадцать лет может быть очень весело. С ее тела слетали птицы и кружили в воздухе. Она чувствовала на груди дуновение их крыльев, колибри сверкали и переливались, но все-таки она была злая, ведь она смеялась над Яном в Японии. Лось прыгнул через ручей, она хотела закричать, но у нее вырвался лишь глухой рев, и она проснулась…

Фелисия медленно приходила в себя. Она закричала, это верно, но закричала только для вида, на самом деле она чуть не задохнулась от радости, когда лось прыгнул к ней через ручей. К сожалению, ее разбудил собственный лицемерный крик.

Она зажгла свет и села в постели. Ее мучили угрызения совести оттого, что она наслаждалась тут в одиночку. От нее не укрылось, что Ян смутился, когда она пожелала ему доброй ночи. Но она устала и потому сделала вид, что не заметила этого. Смутить Яна после пятнадцати лет супружеской жизни! Устала — не устала, хватило же у нее сил, так сказать, пойти в Японии в кино одной и вообразить, что ей двадцать лет!

Фелисия встала, пополоскала рот и прошмыгнула по коридору к Яну. Он читал, но, увидев Фелисию, опустил книгу. Его глаза чуть-чуть прищурились, это был верный признак, что он рад ей.

Она взяла у него из рук книгу и забралась к нему под одеяло.

— Знаешь, Ян, я еще не разучилась краснеть. Веришь ли, я два раза покраснела сегодня вечером.

— Не может быть.

— А еще я уже побывала в Японии и смеялась там над лосем, который торжественно спустился с Фудзиямы. Он подмигнул мне правым глазом, поэтому я не заметила, был ли у него левый. Он кого-то напомнил мне, потом уже я сообразила, что он похож на старого садовода в Слемдале, того, с птицами…

Она вдруг замолчала.

— Сейчас для нас более важен другой садовник, — проговорил Ян после недолгого молчания

Фелисия замерла. Следовало что-то сказать, что-нибудь придумать. Ян удивится, если… Но, может, он уже все знает?…

От волнения она не могла говорить.

По-видимому, Ян ничего не заметил, потому что произнес ровным голосом:

— Меня бесит, что он не спускает с тебя глаз. Мне даже хочется попросить его держать себя в руках. Он похож на самца в период гона.

Фелисия осторожно перевела дух.

— Отвратительный человек, — сказал Ян, — и никто не знает, что копошится у него в мозгу. Но если ему что-то втемяшится в голову, он не отступит. Во время войны мы пользовались им, как инструментом… Понимаешь, Фелисия, что-то в нем мне не нравится. Когда он приехал к нам в сорок пятом, было очень странно, но… Не думаю, что я взял бы его к себе, если б он приехал на месяц или на два позже. Я взял его на очень выгодных для него условиях, заключил с ним очень выгодный для него договор, теперь это, правда, уже неважно, но это так.

Фелисия прокашлялась, пробуя голос.

— Что ты имеешь против него?

— Трудно объяснить. Он делает все, что требуется. И всегда делал. Ты знаешь, я люблю, чтобы работники не ждали моих указаний. Меня тошнит от людей, которые не чувствуют себя взрослыми и не исполняют своих обязанностей, если им каждый день не напоминают о них. Помнишь нашего первого скотника?

Конечно, Фелисия его помнила. Яну стоило больших усилий каждый день повторять ему, что следует сделать, иначе тот не сделал бы ничего. Однажды утром, когда голодные коровы мычали так, будто скотный двор был объят пламенем, Ян прогнал этого работника. Его терпение лопнуло. Он заплатил работнику неустойку, это все равно вышло дешевле…

— Туру Андерссену не нужно давать никаких указаний. И все-таки мне хотелось бы, чтобы его тут не было. — Ян заложил руки под голову и смотрел в потолок. — Иногда все понимаешь, а сделать ничего нельзя. Мне бы хотелось расстаться с Туром Андерссеном. Он никогда не знал женщины, и от него за версту разит насильником. Такие, как он, находятся на самом дальнем рубеже от морали.

Он вздрогнул и прислушался.

— Что там? — спросила Фелисия и тоже прислушалась. — Мне показалось…

Ян спрыгнул с кровати и бесшумно подкрался к двери. Фелисия смотрела сзади на его крепкие мышцы и думала о том, что Ян очень сильный — человек из железа. Он открыл дверь и выглянул в коридор, прислушался. Потом легким, упругим шагом добежал до лестницы и спустился вниз.