— Садится иней, падает роса -

Отдам тебе я шелковую ленту.

- Так Бог судил, когда я родилась -

Малютка Кирстен плакала навзрыд,

— Садится иней, падает роса -

В усадьбе это Педер услыхал.

— Так Бог судил, когда я родилась -

И, выходя из розовых кустов,

— Садится иней, падает роса -

С кровавой пастью волка повстречал.

— Так Бог судил, когда мы родились -

Отважный Педер обнажил свой меч,

— Садится иней, падает роса -

И оборотня на куски рассек.

— Так Бог судил, когда мы родились -

Он в землю меч сверкающий упер,

— Садится иней, падает роса -

И в сердце жало острое впилось.

— Так Бог судил, когда мы родились -[2]

Эрлинг собирал разные предания о падшем человеке, воплотившемся в образе Оборотня.

В прежние времена он встречал людей, которые считали себя христианами и изучали вопросы, по его мнению близкие к богословию, однако все они начинали как-то странно юлить, когда он спрашивал их, верят ли они сами в то, что говорят. Добиться от них ответа было невозможно. Тогда он пришел к выводу, что ни во что они не верят и все их слова только пустая шелуха, они лишь жонглировали постановкой бессмысленных вопросов, чему научились в каком-нибудь молельном доме или в другом подобном месте.

Теперь он понимал: в ту пору ему не хватало зрелости, чтобы найти во всем связь, а может, они и сами ее не улавливали. Или, если улавливали, то полагали, что он не заметит, что свои важные проблемы они облекают в одежды собственного опыта, — и потому были честны, как и вообще все верующие. Всего каких-нибудь пятьдесят лет назад поэты выражали свои мысли с помощью греческой мифологии именно потому, что не верили в нее, не были ею связаны и не совершали никакого святотатства, наполняя ее своими мыслями и пользуясь по своему усмотрению ее символами. Однако греческая мифология была слишком тесна и далека, и потому стало естественным пользоваться вместо нее христианской мифологией с ее широко известными символами и образами. Ослабленное уже христианство открыло Библию для неверующих и профанов. Они смогли черпать в ней сокровища так же, как люди черпают их в классической литературе, когда наконец забывают школьную зубрежку и банальные истины. Люцифера можно понять, лишь пригласив его к себе и внимательно изучив, как сконструирован этот светоносец, ставший великим человеконенавистником и подаривший людям ту тьму, о которой они мечтали, напуганные светом.

Эрлингу казалось, что он много раз видел Оборотня. И неважно, что тот порой являлся ему в обличье саблезубого тигра.

Когда африканцы пьют кровь на своих ритуальных обрядах, они предпочитают заворачиваться в шкуры леопардов и других хищников. Эрлинг верил в Оборотня, как верят в мифологические образы, но в то же время и не совсем так. Старый Оборотень превратился в современного Сатану, Разрушителя, и тогда служители и почитатели прежнего божества, опережая друг друга, поспешили вовремя оказаться в нужном месте. Добрый Бог слишком поздно обнаружил, что его лагерь переполнен перебежчиками и квислинговцами. Наверное, ему показалось, что кроме них, у него на небесах уже никого и не осталось. Зато Эрлинг узнал, что истина никогда не бывает новой.

«Und wie des Teufels einziges Ziel und Streben Verderben ist, so treten nun auch beim Werwolf alle anderen Interessen vor dem Drang nach Mord und Zerstцrung zurьck. Er nimmt die Thiergestalt an, einzig und allein um Schaden zu stiften»[3].

Нет ничего истинно дьявольского, до чего не додумались бы люди и чего они не совершали бы и не совершают по отношению друг к другу:

«In der christlichen Zeit, wo man die Existenz der heidnischen Gцtter zugab, um sie zum Teufel erklдren zu kцnnen, wurde der heidnische Cultus zum Greuel der Teufelsanbetung, die Diener der Gцtter zu Teufelsdienern (1 Corinter X, 20–21), und hier entstand mit dem Hexenglauben die Vorstellung von Menschen, die sich mit Hilfe des Satans aus reiner Mordlust zu Wцlfen verwandelen. So wurde der Werwolf in dьster poetischer Symbolik das Bild des thierisch Dдmonischen in der Menschennatur, der unersдttlichen gesammtfeindlichen Selbstsucht, welche alten und modernen Pessimisten den harten Spruch in den Mund legte: Homo homini lupus»[4].

Оборотень — детоубийца, он чует плод в утробе женщины и вырывает его, он всегда чует источники жизни. Во все времена он совершал то, чего люди не хотели видеть, отталкивали от себя, и в конце концов стал более реальным, чем сам человек.

Но вместе с тем, какими бы окольными путями ни ходила мечта человека об искуплении грехов, она тоже никогда не исчезнет. Однажды крестьянин с женой работали на своем поле. В полдень они расположились на опушке, чтобы поесть. Тут из леса вышел волк. В нем было что-то необычное. Крестьянин с женой не испугались его. По глазам волка они поняли, что он не опасен, но как будто чем-то огорчен. Какой он грустный, сказала жена. Может, нам следует дать ему хлеба?

Крестьянин дал волку хлеба, тот отошел в сторонку и стал есть. И тут же превратился в старика с усталым и грустным лицом. Старик опустился на колени перед крестьянином и его женой и поблагодарил их за хлеб. Оказывается, ему было обещано, что он умрет не Оборотнем, а человеком, если кто-нибудь, ни о чем не спрашивая, просто по доброте сердечной даст ему кусок хлеба.

Фелисия принесла поднос с завтраком. Кофе, яйца, джем и поджаренный хлеб. Эрлинг держал поднос, пока она, сняв кимоно, взбивала подушки, чтобы им было удобно сидеть. Потом она тоже забралась под одеяло и устроилась рядом с ним.

— А теперь, пьяница, тебе надо поесть. Мы, как послушные дети, будем пить кофе в постели.

Когда они поели, Эрлинг отнес поднос на кухню и, прихватив какую-то книгу, снова лег.

— Ты собираешься читать? — удивилась Фелисия. — А я-то надеялась, что в твоем организме уже не осталось ни капли коньяка.

— Мне хочется прочитать тебе одну вещь, — ответил он. — Слушай внимательно. Это Хольберг[5]. Вот кто умел находить нужные слова для каждого случая. Слушай! «Так или иначе человеку приходится подавлять свои чувства. Существуют даже правила, каковыми следует руководствоваться. Правда, коли кровь горяча и жизненные соки бьют через край, соблюдение подобных правил почти ничего не дает. Коли огонь попадает в порох, порох взрывается, и, коли жизненные соки по той или иной причине начинают бродить, брожение сие будет продолжаться, пока соки не иссякнут. Я прекрасно понимаю, что многие не согласятся со мной и найдутся даже такие, кто, опираясь на собственный опыт, будет свидетельствовать, будто, следуя упомянутым правилам, смогли преодолеть себя и изменить свой характер. Я допускаю, что на свете существуют такие гиганты. Допускаю также, что кое-кто чванится тем, что одержал победу над собой без особой борьбы. Вполне вероятно и то, что человек, долго боровшийся со своими страстями, преодолел их в такой мере, что они почти перестали вырываться наружу».

— Жизненные соки бродят, Фелисия, — сказал Эрлинг и бросил Хольберга на пол, за Хольбергом полетели подушки. — Ты неотразима с этим жемчугом на шее и часиками на руке.

Фелисия ненадолго задремала, но, вздрогнув, проснулась: кто-то похожий на дьявола — может, это был садовник Тур Андерссен — склонился над ней и хотел впиться когтями ей в грудь. Вся дрожа, она плотнее закуталась в одеяло.

— Тебе приснилось, что ты упала с дерева? — спросил Эрлинг. — Говорят, это воспоминание передалось нам от наших прародителей — детеныш обезьяны падает с дерева.