Прежде всего ему захотелось узнать, замужем ли Фелисия, и он осторожно спросил у норвежца, сидевшего за соседним столиком:

— Та женщина у колонны? Я забыл ее фамилию… Кто она?

— Это Фелисия Ормсунд.

— Совершенно верно. Но это ее девичье имя. Разве она не замужем?

— По-моему, нет, ей лет двадцать пять, не больше, но на отсутствие женихов она пожаловаться не может.

Эрлинг не поднимал глаз. Как она еще молода, а ведь та история случилась в 1934 году! Если б не ее умудренный опытом взгляд и уверенная манера держаться, она могла бы сойти за двадцатилетнюю.

Он понял, что Фелисия сразу узнала его, и все время чувствовал на себе ее взгляд. Хорошо еще, что она не застала его врасплох. Люди ходили от столика к столику, о чем-то беседовали. Краем глаза Эрлинг видел, что несколько раз она оставалась за своим столиком одна. Но подойти к ней он не решался. Еще неизвестно, как она встретит его, а здесь было много людей, которые знали их обоих. Тот случай не делал ему чести, хотя у него и были смягчающие вину обстоятельства, если, конечно, Фелисия сочла бы Сесилию Скуг смягчающим вину обстоятельством.

К тому же Эрлинга постоянно мучил страх. Он начал поглядывать по сторонам, ища возможности улизнуть, не поздоровавшись с нею.

Наконец Фелисия встала, подошла к его столику и остановилась перед ним. Он поднял на нее глаза, как на чужую, и не сразу позволил себе узнать ее.

— Господи, вот так встреча!..

Она стояла и смотрела на него:

— Как поживаешь?

Взгляд у нее был внимательный и настороженный. Небось наслышалась сплетен обо мне, сердито подумал он, его закрутил вихрь чувств — стыд, горечь, детская обида и готовый вырваться наружу гнев.

— Что ты смотришь, будто вот-вот проглотишь меня? — дружелюбно спросила она. — Можно мне сесть?

— Конечно, конечно! — Он засуетился. — Ради бога, садитесь! Как дела? Когда… когда ты перешла через границу? — Он вспомнил, что она обратилась к нему на «ты», а он на «вы» — среди беженцев это было не принято.

Эрлинг помрачнел и снова насторожился. Бледность в ее лице уступила место румянцу. Должно быть, она чего-то боялась.

Мужество покинуло его, он что-то бессвязно залепетал. Она откинулась на спинку стула, ее глаза с удивлением смотрели на него.

Эрлинг замолчал и стал глупо шарить по столу руками.

Фелисия медленно встала. Страх и недоверие делали Эрлинга проницательным, он прочел мысли Фелисии — она собралась уходить, но еще смотрела ему в глаза: он не пьян, он болен, и очень серьезно.

Эрлинг не смел поднять головы, но следил за ее быстрыми шагами. Взяв по пути со столика свою сумку, она покинула кафе, он сидел, заточенный в себе самом, и не смел смотреть по сторонам. Ему вдруг стало жалко себя: неужели здесь нет ни одного человека, который захотел бы помочь мне? Почему никому нет до меня дела?

И тут ему в голову пришла гениальная мысль: надо куда-нибудь уехать, где нет норвежцев, и там сделать себе подтяжку кожи. Тогда он не будет каждый день видеть в зеркале, как его лицо все больше становится похожим на застывшую лаву. Вот выход! Он снова станет молодым!

Однажды на пороге весны 1934 года в Театральном кафе в Осло собралась компания, состав которой все время менялся, — одни приходили, другие уходили. Фелисия попала туда с одной знакомой, знавшей кого-то из этой компании. Стулья то приносили, то уносили. Одни обедали среди всей этой сумятицы, другие только выпивали. Кассой за столиком в тот день распоряжался Эрлинг. В нее, как в кружку для пожертвований на благотворительные цели, стекались перехваченные взаймы деньги, все занимали у всех, одни бродили по кафе и возвращались, раздобыв десятку, другие — с пустыми руками. Юная Фелисия, потерявшая к тому времени свою провожатую, несколько раз оставалась без места, наконец она оказалась на кожаном диване тесно прижатой к Эрлингу. Было уже восемь, Эрлинг сидел в кафе с одиннадцати. Ему хотелось глотнуть свежего воздуха, подвигаться, уйти в какое-нибудь другое место. Он подговорил Фелисию, и вскоре они уже стояли на тротуаре, вдыхая чистый прохладный воздух. Голова у него начала проясняться, впрочем, особенно пьяным он и не был. Он предложил ей пойти в «Блом», но она отказалась — ей хотелось прогуляться, и чем дальше, тем лучше. Прогуляться, и чем дальше, тем лучше, — это было последнее, что могло прийти ему в голову.

Судьба распорядилась так, чтобы в тот вечер дома у Фелисии никого не было. Поэтому она и могла позволить себе так долго сидеть в ресторане, первый раз в своей жизни. Они пошли пешком к Майорстюен, а оттуда на трамвае поехали в Слемдал. Около пяти утра он вернулся в город на такси и вечером должен был снова встретиться с Фелисией. Он не собирался нарушать уговор, но в тот день ему предстояло прочитать одну лекцию, о чем он, будучи у Фелисии, совершенно забыл. Эрлинг позвонил ей по телефону, чтобы пригласить ее с собой, однако ему никто не ответил. Он мог бы оставить ей записку в кафе, однако почему-то не оставил. Проспав несколько часов, он с двенадца-ти бродил по городу, пока в пять вечера не рухнул у кого-то из друзей, его обещали разбудить в половине восьмого. В половине девятого он, как и было условлено, уже стоял на кафедре — он успел принять ванну, побриться, и все было в порядке. В то время он был еще молод и полон сил.

Встреча с Фелисией Ормсунд была лишь эпизодом, правда, она могла бы перерасти и в нечто более серьезное. Впрочем, для Фелисии это уже не имело значения, она знала одно: этот человек попользовался ею и нарушил их уговор о следующей встрече. Теперь-то Эрлинг понимал, как она смотрела на случившееся, какое это было для нее унижение. Единственное, что говорило в его пользу, — он не пытался оправдать себя, но это мало утешало его, он понимал, что никогда и не стал бы оправдываться.

Он уже не помнил, почему позволил уговорить себя прочитать эту лекцию, ведь он знал, что для него такие лекции всегда кончаются неудачей. Плохо кончилось и на этот раз, но не совсем так, как всегда. Все, что он говорил, потом долго и горячо обсуждалось. Из трехсот присутствовавших он не довел до бешенства лишь одного человека, но зато этот единственный повеселился от души и вынес из лекции Эрлинга кое-что полезное — между прочим, мысль о разводе. Эрлинга все это мало тревожило. Он не принял случившееся близко к сердцу, зато через много лет принял близко к сердцу слова Фелисии, сказанные ему в Венхауге однажды ночью, о том, что ей с самого начала было ясно, чем закончится их встреча. Он и теперь еще ощущал ее боль. Фелисия употребила тогда странный образ. В те дни, сказала она, я чувствовала себя новым нарядным платьем, которое кто-то испачкал и изорвал.

Его лекция была посвящена сексу. В то время марксизм и психоанализ, совокупившись, дали жизнь некоему злокачественному, непристойному ублюдку, похожему на того, который получается при спаривании христианства с национализмом в народных университетах, когда от Девы Марии отказываются в пользу Чертовой Бабушки. Масло и вода сами по себе прекрасны, но смешайте их, и отделить потом одно от другого вам уже не удастся.

В лекции Эрлинга не могло не обнаружиться, что он не совсем ясно представляет себе, в какой точке этого сексуального пейзажа находится он сам со своими постулатами. Он посещал иногда лекции и доклады, посвященные проблемам секса, и знал, что публика никогда не ждет от них ничего интересного. Ведь те теории, которые им обычно преподносили докладчики со своей кафедры, как правило, уже давно были приняты и одобрены обществом. Некоторые из присутствовавших обладали солидным опытом по части секса и получили отпущение грехов задолго до того, как лектор открыл им несколько избитых истин. Эрлинг процитировал про себя Стига Шёдина[15]: «…подумайте, что началось бы, если бы кафедры обрели голос!..»

Ящик для вопросов и ответов, каким был в то время «Журнал по сексуальному просвещению», вел свои спасательные работы в сексуальных трущобах — это была целая Армия Спасения, состоящая из молодых учителей, пылавших праведным гневом.