Я сразу узнала, когда между Сесилией и Эрлингом все кончилось, но это не прибавило мне надежд. Я вообще многое узнала тогда. Прежде всего, что у мужчины бывают периоды, когда любая попытка приручить его обречена на провал. И именно тогда, когда такие попытки бессмысленны, женщины выступают в роли ангелов-хранителей. Их уделом всегда бывает позор. Все остальное — сказки для детей. Если мужчину занесло на таком вираже, никому его оттуда не вытащить, ни добром, ни силой, он мгновенно снова окажется в вираже, как только связи ослабнут. Спустя много лет с Эрлингом произошло нечто странное. Он единственный из известных мне людей прошел принудительный курс отвыкания от алкоголя, даже не подозревая о принуждении, а тот, кто не чувствует принуждения, не противится отвыканию. Трезвенником он так и не стал, но и беспробудное пьянство осталось в прошлом. Прежде он обычно бывал пьян, после этого курса — обычно бывал трезв. Это произошло после того, как мы с ним встретились в Швеции.

Домашние не заметили того, что случилось со мной, но в день моего восемнадцатилетия папа сказал, что я вдруг стала взрослой. Можно было назвать это и так, если чувство, что тобой пренебрегли, и постоянное чувство стыда означают, что человек стал взрослым. Я изучала работы по сексуальному просвещению с прилежностью школьницы и нашла в своем поведении все мыслимые ошибки, ибо была активна или пассивна как раз тогда, когда следовало вести себя наоборот. Это меня не обнадежило. Лишь два года спустя до меня вдруг дошло, что тот, кто вел себя искренне и естественно, как я с Эрлингом, не должен потом заглядывать в эти протоколы с двойной бухгалтерией. Я точно знаю, что много здоровых молодых людей пострадали только потому, что приняли это лекарство, которое предназначалось для больных. Странные были времена, мы не могли согласиться с тем, что нас не хотят и нужно просто перетерпеть боль. И глупо искать объяснения, потому что половину объяснений, или почти все, унес с собой исчезнувший человек. Ни в одной книге ты не найдешь объяснения, почему вместо того, чтобы встретиться с тобой, как было условлено, он встретился с Сесилией Скуг.

Странно и то, что я очень редко, почти никогда, не думала о его жене Эллен и детях. Странно? Но так бывает всегда. С женой можно смириться, с любовницей — никогда. То же происходит и с мужчинами. Они терпят мужа любимой женщины, но ни за что не смирятся, если у нее есть другие мужчины. Эрлинг чуть не умер, когда Эллен, а она никогда не была верна ему, сделала последний шаг и вышла замуж за другого. Тот, кто хочет получить все, что видит, часто плачет, когда другие смеются.

Только через две недели после отъезда Эрлинга Фелисия снова разыграла в своей теплице отнюдь не тот спектакль, для которого она была предназначена. Желание встретить волка овладело ею еще утром. Несколько часов она не находила себе места. Сначала она пыталась сопротивляться этому желанию, потом уступила ему и позволила увлечь себя целиком. Она даже не заметила, что Юлия все утро внимательно наблюдает за ней — Эрлинг из Лиера не звонил и приехать как будто не собирался.

Уступив желанию устроить в теплице свой одинокий таинственный праздник, Фелисия с мрачной радостью оттягивала его, сколько могла. Ее тревожило лишь одно: иногда она, правда редко, напрасно ждала эту нежить, из-за чего потом чувствовала себя такой подавленной и несчастной, что это замечали даже ее близкие. Фелисия считала, что подобное желание никак не вяжется с ее природой. Она боялась смотреть на себя в зеркало, чувствовала себя отверженной и презренной сестрой Каина. Все осложнялось тем, что в душе она бунтовала против этого, — Фелисия не терпела никакой зависимости и не желала чего-либо стыдиться. Она стремилась вырваться из этих пут, не участвовать больше в этой комедии, но через некоторое время все кончалось тем, что она снова мучила Тура Андерссена, и его страдания доставляли ей радость. Пусть только попробует изменить ей!

Все это накатывало волнами и напоминало супружескую жизнь, которая после многих трудностей приняла свою определенную форму. Иногда Фелисия подолгу не вспоминала о своем волке, так женщина, подавленная депрессией, устает от мужа и равнодушно смотрит на него, как и на всех окружающих, но вот все накатывает снова, и она подныривает под эту волну, как купальщик, застигнутый врасплох на берегу моря. Если волк приходил к ней, то есть смотрел на нее через форточку вентилятора, все было хорошо, но если его не оказывалось поблизости и он упускал свою возможность, Фелисия чувствовала себя примерно так, как в те мучительные дни в Слемдале, когда поняла, что больше не увидит Эрлинга Вика. Ее мысли гнулись и ломались, словно ветви под снегом, голова кружилась. Однажды она даже поехала в Осло и посетила сперва гинеколога, а потом — психиатра. Может быть, у нее начался климакс? Ни один из врачей этого не нашел. Они посовещались друг с другом и твердо сказали «нет». Психиатру она рассказала о мучивших ее желаниях и не скрыла, в чем они выражаются. Он как будто не нашел в них ничего особенного, и это ее обрадовало, но когда он посоветовал ей в виде противоядия придумать себе какую-нибудь работу, она насторожилась. Мой рабочий день длится иногда по шестнадцать часов, сказала она, спать меньше шести часов в сутки я не могу. Очевидно, доктор считает, что жены фермеров не работают. Он засмеялся, виновато и удивленно: Как бы там ни было, душа и тело у вас совершенно здоровы, а все эти ваши причуды носят очень невинный характер. И если они вас напугали, то прежде всего именно потому, что вы очень здоровая женщина.

Фелисия вернулась домой. В результате посещения врачей она стала совершенно равнодушна к Туру Андерссену. Однако прошел месяц, и все вернулось на круги своя. И ей было только приятно, если… если она не обманывалась в своих ожиданиях в тот день, когда ей хотелось светом лампы привлечь этого мотылька. Главное, чтобы он клюнул на приманку, хотя у него, как и у нее, было много других дел.

Иногда спокойный период длился довольно долго. Наш медовый месяц уже кончился, поддразнивала себя Фелисия. Теперь ее охватывало радостное возбуждение, когда она шла на свидание с ним, и все проходило так, как ей хотелось и, как она надеялась, будет происходить еще долго. Она изобретала разные приемы, чтобы свести к минимуму редкие неудачи (если такие неудачи и случались, они уже не мучили ее, как вначале). Кроме света, который постоянно горел в теплице, чтобы ускорить рост растений, Фелисия зажигала там настольную лампу, стоявшую на столике возле печки. Она следила, чтобы лампа никогда не горела, если ее самой в теплице не было, и зажигала ее, как только приходила туда. Ей было безразлично, что подумает об этом Тур Андерссен, он все равно не поверил бы, что это делается ради него, и считал бы, будто она экономит электричество. Тур Андерссен скоро заметил лампу и принял посланный ему сигнал. Фелисия пользовалась и другими приемами, привлекавшими садовника к форточке, когда ей этого хотелось, — слава богу, она не часто бывала в этом угаре и ее не всегда волновало, смотрит он на нее или нет…

Фелисия стояла у форточки и ждала. Наконец она увидела знакомое движение в пихтах, осторожно отведенные в сторону ветки и его глаза, устремленные на форточку. Усы Тура Андерссена свисали на ветку. Он выпрямился и медленно огляделся — принюхивающееся, настороженное животное, — потом снова замер, и замер надолго. Охотник и дичь опасались, что могут пропустить какое-нибудь движение в окружающей их природе. Несколько минут садовник не двигался, потом осторожно повернул голову и посмотрел на форточку. Он был бледен. Он всегда был бледен, когда стоял там. Фелисия читала в его взгляде опасение — а не видно ли меня изнутри через эту форточку? Наконец он двинулся к углу теплицы и на какое-то время скрылся из виду. Она, пока могла, следила за его мешковатой и жадной фигурой, потом пробежала по среднему проходу между ящиками с цветами. Вокруг порхали птицы. Она взяла шланг с длинным тонким наконечником, посылавшим струю воды между листьями и ветвями точно туда, куда ее направляли, — к корням растений. У печки Фелисия остановилась и закурила сигарету. Она знала, что выглядит привлекательной в желтом облегающем фигуру джемпере и широкой клетчатой юбке, делающей ее похожей на танцовщицу. Пустив к стеклянной крыше два колечка дыма, она отложила сигарету и расстегнула пояс. Ей показалось, что голод садовника доносится до нее, словно шорох ветра.