Эрлинг опрокинул в рот рюмку, чтобы опохмелиться, и попытался вспомнить, куда он мог засунуть письмо, полученное от Виктории много лет назад. Он был тогда неприятно поражен этим письмом. Виктория написала его в 1946 году, когда после ухода Стейнгрима прошло уже много лет и, можно сказать, только что закончился пятилетний мировой пожар. Обычно он не хранил таких писем, но это не выбросил, потому что его прислала бывшая жена Стейнгрима. Наконец он нашел письмо Виктории. Да, оно было написано одиннадцать лет назад и через девять лет после того, как Стейнгрим ушел от нее. Эрлинг пробежал письмо, читать все подряд он был не в силах.

«Почему мне всегда стыдно? — писала Виктория. — Вы все всегда заставляли меня испытывать чувство стыда. Но чего мне стыдиться? Я все делаю лучше других. Хорошо справляюсь с работой, слежу за своей внешностью. Я никому ничего не должна. И тем не менее, стоит мне что-то сказать, вы все сразу странно смотрите на меня. Биргит, та вообще мне не отвечает. У этой ведьмы Фелисии начинают подрагивать уголки губ. Стейнгрим ненавидит меня, но нельзя же просто взять и уйти, как сделал он. Он сказал, будто я извращенка, но я читала, что в определенных рамках это допустимо. Что мужчинам это даже нравится. Вы не имели права отнимать у меня мужа! Если он порядочный человек, он должен немедленно вернуться ко мне. Должен помогать мне материально. Конечно, я и сама неплохо зарабатываю, но он должен понять, что ему лучше жить со мной, чем платить мне. Я не могу допустить, чтобы он тратил эти деньги на других женщин. Вы считаете, что ему не придется платить мне, если он передаст это дело в суд, но ведь он не передает. А это значит, у него нет уверенности, что он хочет развестись со мной. В доме так некрасиво без его книг. Почему бы ему не читать их здесь, раз он мой муж? Не знаю, что обо всем этом думают люди. Я при встрече вежливо со всеми здороваюсь. А они отворачиваются. Я веду себя безупречно, но вы все против меня. Я понимаю, эти девицы боятся меня, потому что я красивее их. Мужчины сами говорили мне об этом. Но они только задирают носы. Вспомни, как ты сам однажды ушел от Эллен. А потом как миленький вернулся обратно, потому что она не отпустила тебя. Вы разошлись по-настоящему, когда этого захотела сама Эллен. Я тоже охотно вернула бы свободу Стейнгриму, если б нашла себе другого мужа. Но он не смеет требовать от меня, чтобы я согласилась быть брошенной женой. Никому из нас от этого лучше не станет. Моя мать говорит, что это возмутительно, и она совершенно согласна со мной. Пусть ваши бабы не очень важничают, я переспала со всеми их мужьями, им тоже нечем похвастаться. Я все обо всех знаю. Эйстейн Мюре смотрит на меня словно с высокого облака, а он не такой уж сильный мужчина, как кажется некоторым. Стоило ему выпить, как он отключился, а утром исчез, не оставив даже записки. Ему нечего стыдиться, я читала, что с мужчинами такое бывает, зря он теперь пускается в бегство всякий раз, как завидит меня, я могла бы его успокоить и сказать, что все понимаю. Неправда, будто я имела какое-то отношение к национал-социалистам, хотя и между ними встречались приятные люди. Между прочим, я совершенно согласна, что интересы общества должны стоять выше интересов личности, да и все с этим согласны, просто наши нацисты ошиблись, избрав своим предводителем Квислинга. Вчера я встретила Яспера Арндта, это оказалось последней каплей, неважно, что он сказал, только на месте Веры я бы не верила, что он постоянно задерживается на деловых встречах, есть люди, которым кое-что известно…»

Эрлинг отложил письмо и задумался о феномене Виктории.

Был у него такой порок — неутолимый интерес к глупым людям, к их носорожьей силе, неуязвимости, к тому, что глупых не останавливает даже стыд и что у них не ноет сердце, если кому-нибудь становится за них стыдно. У них мозги из веревок, а сердца из каучука, они могут ходить по воде, потому что не знают, что можно утонуть, у них толстая кожа, а душа как гнездо, свитое из чертополоха.

Эрлинг снова побывал в Венхауге, и Фелисия отвезла его на машине в Конгсберг. Она проводила его до билетной кассы и стояла рядом, пока он покупал билет до Лиера. Потом она долго смотрела вслед поезду. Может, позвонить вечером в Лиер? Нет, не стоит. У нее нет подходящего предлога. Попросить Юлию позвонить отцу тоже нельзя. Кто бы ни позвонил из Венхауга, Эрлинг одинаково отнесется к этому звонку. Он может сказать: я не люблю, когда мне звонят, чтобы проверить, дома ли я. Если только он окажется дома. Но, скорей всего, его дома не будет. И что тогда? Если же ей повезет и она застанет его дома, у него в голосе появятся ледяные нотки, и потом он даст знать о себе лишь через месяц, а то и через два. Хватит и того, что она дошла с ним до кассы, это было глупо. Она же видела, что он понял, почему она это сделала, и, конечно, взял билет до Лиера.

На этот раз запой начался неожиданно. Обычно Фелисия угадывала его приближение дня за два, за три, иногда ей удавалось даже предотвратить его. В противном случае оставалось только позволить ему уехать. Она не все могла бы стерпеть в Венхауге, тем более что в один прекрасный день Эрлинг все равно бы исчез.

Нынче утром Эрлинг рано пришел в Новый Венхауг, он как неприкаянный бродил по дому и часто поглядывал на часы. Пришел Ян, он мельком взглянул на Эрлинга и прошел на кухню к Фелисии.

— Где Юлия? — спросил он.

— Наверное, в своей комнате.

— Я так и думал. — Несколько минут Ян стоял, засунув руки в карманы, и смотрел в окно.

Наконец он кашлянул и сказал:

— Я все заметил, как только вошел. Ты, конечно, волнуешься…

— Да, — не оглядываясь, ответила она.

В Драммене Эрлинг не пересел на местный поезд, он вообще не вышел из вагона и купил у кондуктора билет до Осло. В Лиер он вернулся только через две недели. Тяжело поднялся по склону к своему дому. Чемодан был нелегкий. Внутри у Эрлинга все заледенело, и он с тупым удивлением увидел, что погода еще почти летняя. Поспешно, насколько ему позволяла владевшая им вялость, он разжег камин.

Стоя у огня, Эрлинг впитывал в себя тепло, ожидая, когда на плите закипит вода. Он сам себе казался призраком. Из зеркала на него смотрело посеревшее лицо, покрытое глубокими складками. Оно было жестким, Эрлинг все знал о демонах, с которыми ему предстояло встретиться. Хорошо, что он уже дома.

Это не было похоже на болезнь. Просто он был пуст. Зубы словно железные, желудок наполнен песком. Следовало бы поесть, но даже мысль о еде претила ему. Он бы выпил кофе, хотя знал, что у кофе будет противный привкус. Спать, спать! Эрлинг медленно подошел к кровати, взял одеяло и повесил его поближе к теплу. Потом так же медленно прошел в угол и открыл тайник. Вернулся к камину с бутылкой виски. Внутренний голос напомнил ему, чтобы он выключил плиту, не дожидаясь, пока закипит вода…

Выключив плиту, Эрлинг сел у камина. Он весь сжался и чувствовал себя мертвым. После большого бокала виски у него началась изжога, и он потащился к аптечке за содой. Пожар сразу погас, и Эрлинг налил себе второй бокал. Виски прошло в желудок, но не подействовало. Нервы были напряжены, словно его подстерегала опасность. Он знал, что алкоголь грозит ему кровоизлиянием в мозг, и испытывал странное удовольствие от необходимости обмануть его. Ему предстояло пройти по канату с шестом для равновесия. Пробалансировать мимо демонов. Что там происходит в углу возле его тайника? Или это в шкафу? Он взглянул туда и обомлел: в углу стояла табуретка. Раньше он ее там не видел. Кажется, ее там не было, когда он доставал бутылку? У него вообще не было такой табуретки. Конечно, это самая обычная табуретка, но откуда она там взялась?…

Он весь покрылся испариной и вдруг догадался, что эту табуретку ему привезла Фелисия, когда проезжала мимо. Напрасный труд. Не нужна ему никакая табуретка. В голове у него что-то кольнуло. Он медленно шел по улице, зная, что нельзя делать резких движений и поворачивать голову. Надо идти медленно и глядеть прямо перед собой. Впереди что-то возникло и повисло в воздухе, расстояние между ним и этим предметом все время оставалось одним и тем же, предмет был похож на старинный барометр. Эрлинг отчетливо видел черные деления. Сто черных делений. Он не мог бы описать тяжесть, которую ощущал во всем теле, словно его заполнили чем-то тяжелым, что тут же застыло. Боли ему это не причиняло, и он не сказал бы, что это было неприятное ощущение. Напротив, оно давало чувство удовлетворения, вроде того, какое испытывает человек, несущий на плече бревно и знающий, что это должно произвести на всех впечатление. Перед ним маячили деления барометра. Красный столбик медленно поднимался, приближаясь к сотне. Осталось всего несколько делений. Эрлинг внимательно следил за красным столбиком, без всякого страха он прочитал, что над верхним делением написано: Удар на почве алкоголя. Лучше идти еще медленней.