Что обо всем этом думала сама Юлия, ему было неизвестно, но это и не имело значения, если учесть ее печальное детство, которого она еще не забыла. Несколько раз он слышал, как они с Фелисией иронично и дружелюбно-недобро шутили по его адресу. Такой тон мать и взрослая дочь могли позволить себе по отношению к чудаковатому хозяину дома. Эрлинга это не волновало, хотя у него и возникало не совсем приятное чувство, что с помощью Фелисии Юлия составила себе несколько искаженный образ отца, которого она, однако, находила забавным.

— Я видел в камине конверт, на адресе было написано Юлии Венхауг, — сказал Эрлинг.

— Да, иногда меня так называют.

Эрлинг выждал. Больше она ничего не сказала. Так было всегда. Никакое его замечание не могло послужить началом разговора. Эрлинг как будто обращался в официальную инстанцию и получал ответ только на свой вопрос, и то не всегда. Ответ был отмерен с точностью до грамма. Ему было безразлично, будет ли Юлия носить фамилию Венхауг или какую-нибудь другую, лишь бы это не было бранное слово. Он хотел только расшевелить ее. Она же лишь подтвердила то, что он видел, и замолчала. Эрлинг сердито взглянул на верхушки деревьев.

— Ты собираешься взять фамилию Венхауг?

— Нет.

— Но тогда это глупо!

— Почему?

— Юлия, милая, объясни же!

— Что я должна тебе объяснить?

Эрлинг взглянул на нее. Он никак не мог привыкнуть к тому, что Юлия была его точной копией. Он как будто смотрел в глаза самому себе, только двадцатилетнему.

— Сразу видно, что ты моя дочь.

— Да, все говорят, что мы с тобой похожи.

— Юлия, пожалуйста, расскажи мне о себе. Если бы мы с тобой не были близкими родственниками, тебе это было бы даже интересно. Все любят поговорить о себе. Не могу же я флиртовать с тобой, чтобы вызвать тебя на откровенность.

— А мне кажется, что отцы недопустимо мало флиртуют со своими дочерьми. К сожалению, они вообще этого не делают.

— Я об этом как-то не думал.

— Вот видишь.

— В твоих словах что-то есть. Отцам тоже было бы приятно, если б дочери немного флиртовали с ними.

— Я много наблюдала за семейной жизнью здесь в округе, и хотя у меня нет матери, которая жаловалась бы на отсутствие внимания, я знаю, что жены часто жалуются на мужей. Мужья недостаточно внимательны к ним. Они имеют в виду, что мужья больше не флиртуют с ними. И дочери, с которыми отцы не флиртовали вообще никогда, онемев от изумления, слушают их.

Все-таки я немного расшевелил ее, подумал Эрлинг. Ее интересно слушать.

— Отец смотрит на дочь сверху вниз, и еще хорошо, если он не бранится. И дочери начинает казаться, что она обуза. Я сразу разведусь с мужем, если наши дочери не смогут забираться к нему на колени или он перестанет флиртовать с кем-нибудь из нас.

— И в Венхауге тоже так?

— Нет, в Венхауге не так. Девочки флиртуют с Яном потому, что им нравится, что это нравится ему, и еще потому, что он всегда находит время, чтобы пофлиртовать с ними. Кажется, это и называют баловством.

Юлия сорвала на ходу ветку и стала отгонять ею комаров, которых не было.

— Ты все просишь, чтобы я рассказывала о себе. А сам приезжаешь в Венхауг и беседуешь только с Фелисией и Яном, а я как воспитанная девочка должна молча вас слушать. Мне ты велишь рассказывать о себе только на прогулках. И при том сам о себе ничего не рассказываешь. Признаюсь, мне бы даже хотелось поговорить с тобой о многом. Но не потому, что у меня что-то накопилось в душе, а потому, что после твоих отъездов я всегда думаю, что мужчины не очень внимательны к женщинам, которые приходятся им дочерьми. Хорошо, если хозяин дома внимателен и заботлив по отношению к прислуге, но дочери сразу видят разницу между его отношением к ним и к прислуге. Может быть, мужчины и не осознают этого, но прислуга для них всегда является дичью. А дочь — нет. И жена тоже. Если жена и дочери стали для отца семейства всего лишь необходимым злом, камнем на шее, они должны в тот же час уйти от него. Во времена Норы[13] женщины не могли этого сделать, но Нора стала предтечей. Однако на нас что-то не обрушился поток разводов. До сих пор из семей уходят только дочери.

— Ты во многом права, Юлия, но такие отношения между отцом и дочерью, о каких ты мечтаешь, для нас с тобой невозможны. Было бы странно, если б отец, который раньше был весьма сдержан, вдруг начал флиртовать со своей двадцатитрехлетней дочерью. Наши обстоятельства мешают осуществлению твоего идеала.

— Я понимаю, но я была уже большая девочка, когда попала в Венхауг, и все-таки Ян с первого дня обращался со мной как с родной дочерью. И не думаю, что когда-нибудь это изменится.

Эрлинг растерялся. Ведь все зависит от того, какими глазами на это смотреть.

— Когда-то я очень ревновала тебя к Фелисии. Но мне хочется, чтобы ты знал — этого давно уже нет.

Может быть, следует сказать Юлии, что и Фелисия могла ревновать его к ней, но он не знал, как она отнесется к его словам, и вообще у него не было желания говорить об этом.

— Яну проще, — сказал он. — По отношению к тебе у него совесть чиста.

Юлия усмехнулась:

— Никогда не замечала, чтобы тебя мучили угрызения совести, и это хорошо. Я сама приехала сюда с нечистой совестью. Если у человека совесть нечиста, ему остается утешаться только тем, что она из прочного материала… А вот проще ли Яну, этого, строго говоря, не знает никто. Или ты со мной не согласен?

— Не знаю. Признаюсь, твои слова не очень способствовали поднятию моего настроения. Но тем не менее я рад, что ты мне это сказала и что мы в кои-то веки поговорили с тобой по душам. Постараемся стать лучше, а? Я и не жду, что ты будешь говорить мне только комплименты. Да я и не привык к ним. Но могу обещать, что отныне многое изменится, и по доброй воле, а не по приказу. Ты права, я смотрел на тебя немного сверху вниз, мне и самому это не нравилось, но я не знал, как избавиться от этого. Ты говоришь, что раньше ревновала меня, а теперь не ревнуешь. Если это сказано искренне, значит, ты поняла, что любовь, скажем так, может быть очень сильной, даже если она совершенно не похожа на все, что мы видим вокруг.

— Это мне ясно уже давно. Просто я вроде и дочь и не дочь…

— Зато у тебя для равновесия два отца.

От внимания Эрлинга не укрылась тень, скользнувшая по ее лицу, и он пожалел о своих словах. Ему стало неприятно. Он знал, к какому выводу они могут подтолкнуть Юлию: другая женщина получила в Венхауге обоих мужчин и позволила им обоим быть отцами Юлии, у которой не было матери, а отец был лишь с большими оговорками.

Он видел: Юлия либо выдала то, что уже знала сама — свою любовь к Яну, — либо только что поняла, что любит его. Однако она удивительно быстро взяла себя в руки, по ней ничего не было заметно. Эрлинг хотел заманить ее в одну ловушку, но она попалась в другую. Тем временем к ней опять вернулась ее беспечная смелость трясогузки. Она либо болтала о чем угодно, либо просто молчала.

— Юлия, меня заинтересовала твоя мысль о том, что отцы должны флиртовать со своими дочерьми.

— Меня это тоже интересует. Я многое повидала, и здесь, и в других домах. Фелисия не прятала меня под крылышком. А кое-что я вычитала из книг. Конечно, больше всего я узнала от Фелисии, нехорошо говорить об этом задним числом, но если на то пошло, безразлично, каким образом человек узнает то или другое. Я где-то читала, что отцы часто влюбляются в своих дочерей, а матери — в сыновей и что это бывает обоюдно. Может, это правда, но тогда надо признать, что их любовь проявляется довольно странно.

— Мне трудно это выразить, — продолжала Юлия. — Люди защищаются множеством оговорок и любят отказываться от собственных слов. Они защищаются от того, в чем никто и не собирается их обвинять, а это всегда вызывает подозрения. Например, нельзя считать, что отец так любит свою дочь или что дочь так любит своего отца, нет, они любят так и так, но что означают все эти «так и так», они и сами не понимают. Все это пустая болтовня. Если они влюбляются друг в друга, то это будет так, а не «так и так». Само собой, они знают предел, и не нужно выставлять еще множество «так и так», чтобы мы не заподозрили, будто здоровые, нормальные люди имеют какие-то отношения со своими малолетними детьми. Мне случалось видеть, как отцы тискали своих дочерей, и смотреть на это было отвратительно, потому что такое лапанье отвратительно само по себе, независимо от того, состоят ли эти люди в родстве. Такое зрелище может доставить удовольствие только нездоровому человеку.