Фелисия поцеловала его и долго молчала. Наконец она заговорила, и ее слова не удивили, но разочаровали его, он ждал совсем другого:

— Ты сказал, что Турвалд Эрье отравил твой дом, и это напомнило мне о том, о чем я много думала в последнее время: тебе надо поселиться в Венхауге. Не потому, что твой дом осквернили, он осквернен не больше, чем если б в него проникли воры и нагадили там, я слышала, воры любят так развлекаться. Твоих мыслей об осквернении я не разделяю, но я просто подумала, что Старый Венхауг стоит у нас пустой, а для дома это плохо. Сдавать его я не хочу. Подумай еще раз, Эрлинг. Переезжай к нам. Тебе не надо покупать этот дом. Ян не расстанется с ним ни при каких обстоятельствах. В этом доме прошло его детство. Дом принадлежал многим поколениям его родичей, он важная часть полученного Яном наследства, нечто большее, чем просто собственность. В этих вопросах Ян настоящий сноб, благослови его Бог. Но ты будешь жить в Старом Венхауге, как жил бы в своем собственном доме. Можешь сохранить и дом в Лиере, чтобы иметь, так сказать, запасные рубежи, если тебе покажется, что ты здесь не прижился. Будешь встречаться там с другими женщинами, если захочешь, потому что я не стерплю, если ты привезешь в Венхауг какую-нибудь подружку. Подумай и о Юлии.

— Пользуешься случаем, чтобы снова поднять этот вопрос? По-моему, мы с тобой уже все обсудили и ничего нового больше не скажем. Если я поселюсь здесь, я буду уезжать отсюда терзаемый угрызениями совести, а ты будешь воображать себе всякую всячину гораздо больше, чем раньше. Я не хочу повторяться, но боюсь, если я перееду сюда, между тобой и мной встанет какая-нибудь преграда. И между Яном и мной. И между Венхаугом и мной. Я давно привык жить один, только так я могу работать. Ты ревнуешь меня к моему одиночеству, Фелисия, но если ты отберешь его у меня, ничего хорошего из этого не получится.

— Да, мы много говорили об этом, но так ни до чего и не договорились. Единственный твой аргумент, который произвел на меня впечатление, это то, что ты здесь не сможешь работать. Но я не верю тебе. Можно все устроить так, что тебе будет прекрасно работаться и в Венхауге… Дело в другом, и мне кажется, что все очень просто. Большую часть своей жизни ты прожил в тяжелых условиях, у тебя не было настоящего дома. В молодости ты был вынужден жить с людьми, которые были тебе неприятны. Тебе очень хотелось жить одному, чтобы никто тебе не указывал, что делать, чтобы все решал только ты сам. Ты не терпишь даже намека на вмешательство в твои дела. Дошло до того, что тебе мерещатся призраки, если в доме находится посторонний. Ты так боишься, что кто-нибудь сделает тебе замечание или позаботится о тебе, что заранее начинаешь огрызаться. Не сердись на меня, но сейчас в тебе говорит сын бедного портняжки из Рьюкана, и в глубине души ты больше боишься вмешательства с моей стороны, чем со стороны кого-либо другого, потому что я — великосветская барышня, как ты изволил выразиться, то есть принадлежу к тем людям, которым в последнюю очередь может быть дозволено вмешиваться в твою жизнь. По-моему, тебе пора избавиться от остатков пролетария в своей душе. Я прекрасно понимаю, что полностью ты никогда от этого не избавишься, да мне и не хочется, чтобы ты был другим. Мы все тебя очень любим. У тебя нет более близких людей, чем мы. И никогда не будет. И если мы предлагаем тебе переехать к нам и поселиться в Старом Венхауге, значит, и я в этом не сомневаюсь, мы все устроим так, чтобы тебе было хорошо. Нравится нам это или нет, твоя свобода никогда ничем не будет ограничена.

Эрлинг молчал, лаская Фелисию. Эта паутина становится все гуще и плотней, думал он. В один прекрасный день я не смогу даже пошевелить рукой.

— Ну еще лет десять, — сказал он, поглаживая Фелисию. — А там я буду уже стариком. Все-таки ты почти на двадцать лет моложе меня. Надо смотреть в будущее, Фелисия.

— Я и смотрю, и даже гораздо дальше, чем ты думаешь! Где, скажи, ты собираешься жить, когда состаришься?

Она прижалась к нему.

— Я люблю тебя таким, какой ты есть. И тебе надо бы немного больше любить меня такой, какая я есть, и забыть все свои отговорки. Мы не выбираем, где нам родиться. В тебе всю жизнь будто торчит раскаленная игла, но, по-моему, сыну бедного портняжки пришло время сдаться.

Эрлинг чуть-чуть отстранился от нее:

— А по-моему, мы говорим о том, что к нам с тобой почти не имеет отношения. Я смирился с тем, что было в Швеции. Во всяком случае с тем, что касалось меня, я смирился. Мне хотелось отбить тебя у Стейнгрима, и когда мы с тобой снова оказались в одной постели, я решил, что добился своего. Но ошибся. Ты предпочла мне Яна и вышла за него замуж. Я был на твоей свадьбе. И может быть, ты помнишь, что я ничего не пил, только нюхал вино. Я защищался от самого себя, хотя и не думал, что что-то может произойти во время этой треугольной свадьбы. Ни на одной свадьбе не было более мрачного гостя. Я смотрел на тебя и читал про себя стихотворение Вельхавена[11]. Помнишь «Летящие духи»? Хорошо, что я был трезвый, когда мне пришло в голову это стихотворение. Опьяненный алкоголем мозг мог бы от него вспыхнуть. Духи вытащили бы меня за волосы через каминную трубу и унесли бы с собой, а испуганные женщины окружили бы окровавленного жениха. Я сидел и думал, не спятила ли ты. К концу праздника на нем оставалось лишь три трезвых человека. Ты, Ян и я. Ты родила от него двух детей. Я всегда подозревал, что ты не вышла за меня замуж потому…

— Почему?

— Потому, что я был болен. Потому, что сам считал себя душевнобольным. Потому, что ты ошиблась в моем неврозе, который и правда легко было принять за что угодно и который ты спутала с душевной болезнью. Хотя, с другой стороны, ты и сжалилась надо мной именно потому, что считала меня больным. По одной и той же причине ты и пожалела, и оттолкнула меня, но замуж вышла все-таки за Яна…

— Опять начинаешь? Уже давно ты не защищался от меня своей болезнью. Я в ней не ошиблась. Ты был не более безумен, чем сотни других норвежцев, которые во время войны жили в Швеции. Твоя болезнь никак не повлияла на мое решение. Просто мы со Стейнгримом договорились, что я буду жить у него. Я сама была тогда в тяжелом состоянии. Перестрелка на границе, бесконечные допросы… мне нужна была ванная, мне нужно было отоспаться, и к тому же я покончила с тобой много лет назад. Твоя болезнь внесла, конечно, свою лепту, но решающей она не была никогда.

Фелисия всхлипнула:

— С Яном мне было так спокойно. Он никогда не был нашпигован требованиями, как большинство мужчин. То, что ты сейчас мне сказал, недостойно тебя. Мы с той молоденькой француженкой — куда, между прочим, она тогда делась? — помогли тебе справиться и с болезнью, и с запоями, и не думай, что это было легко. Но замуж за тебя я бы никогда не вышла, даже если б не было Яна. Никогда. Тебе не везло с женщинами. Это видно по твоей жизни. Сперва ты много лет их боялся. Потом много лет они без памяти влюблялись в тебя. И то и другое одинаково плохо. Я фигурировала в твоей жизни в обеих ролях.

Когда ты соблазнил меня и я по уши влюбилась в тебя, я была слишком молода, а ты был тогда чем-то вроде Мартина Лейре…

— Фелисия!

— Да, ты был тогда только чем-то вроде Мартина Лейре! А когда до меня дошла очередь в Швеции, у тебя был уже другой период и ты просто хотел украсить мною свою жизнь. Ты был болен, это верно, но в тебе еще сидело столько старой глупости, что тебе хотелось не поправиться, а идти напролом. Ты даже не стремился поправиться. Тебе нужна была Фелисия Ормсунд, чтобы все говорили: посмотрите на Эрлинга Вика, у него еще есть порох в пороховницах, вон он идет с Фелисией Ормсунд! Но так не получилось. Ты был мне не нужен, пока в той или иной ипостаси оставался сыном бедного портняжки из Рьюкана. Мне был нужен здоровый и зрелый Эрлинг Вик, который больше не кидается напролом. Мало того, я не хотела быть зависимой и от такого Эрлинга Вика. Потому что, признаюсь, прекрасно понимала, что когда-то сделала для тебя. Я была совсем юная, но именно я дала тебе мужество встречаться с женщинами. Ты был в два раза старше меня, тебе было тридцать четыре, а мне — семнадцать. Я была очень молода, и меня переполняли ожидания. Ты все разбил вдребезги, хотя я помогла тебе. Ты отправился к другим женщинам новым человеком, каким стал благодаря мне. Он, боится? — удивились бы они, узнав о твоем страхе перед женщинами. Этот мужчина боится женщин? Да, ты боялся женщин, и ты ушел от меня, злоупотребив, как обезьяна, представившейся тебе возможностью. Потом прошло много лет, и мы снова встретились в Швеции, и ты, в своей слепоте, больной, решил, что можешь злоупотребить мною еще раз. Но это не получилось, Эрлинг. Ты говоришь, что все принимаешь как есть и что это для тебя — главное. Я смогла все простить тебе потому, что поняла причины и связи, и еще потому, что любила тебя, но если ты покопаешься в себе, то увидишь, что так и не простил мне зла, которое я причинила тебе, пусть и в целях самозащиты. Может, мне хотелось выйти замуж именно за тебя. Но больше я не буду напоминать тебе об этом. Здесь, в Венхауге, живет твоя дочь, которая нежно любит тебя. Где же тебе и жить, как не здесь?