— Это никогда не обсуждалось в нашей семье. Нам не позволялось спрашивать у матери, почему она не приняла причастия. Она ходила в церковь только потому, что нужно было отводить туда нас. — Чарли уронил голову, обнял ее руками и сгорбился. Говорил приглушенным голосом, в котором звучала боль.

— О Боже милостивый! Они бы схватили мою мать, мою мамочку и превратили бы ее в одну из этих… они схватили бы моих братьев и сестер и меня и… О Боже, Бенни! Когда смотришь на этих узников концлагеря, неужели ты не представляешь на их месте себя, свою семью…

Бен не произнес ни слова, пока Чарли рыдал, закрывая лицо руками. Наконец, после того как Чарли взглянул на него, давая понять, что с ним все в порядке, Бенни произнес тихим, но твердым голосом:

— Вот почему я хочу наказать как можно больше этих сволочных немцев. А как насчет тебя?

На территории лагеря царило необыкновенное возбуждение. Распространялись слухи, которые получили официальное подтверждение — для личного осмотра лагеря должны приехать Эйзенхауэр и генерал Бредли. О Боже!

Полковник, отвечающий за сектор, где содержались пленные немецкие офицеры, — тридцатилетний человек с провалившимися щеками и красными глазами, выглядящий гораздо старше своего возраста, — отдавал приказы. Не должно быть никакой показухи, никакой торжественности. Таков приказ. Но надо, по крайней мере, побриться и привести в порядок одежду. Должен быть почетный караул — минимальное количество людей. Осмотр лагеря не займет много времени.

Немцы, пленные эсэсовские офицеры, узнали новость почти одновременно с американцами. Они быстро построились в шеренгу. Одетые в помятую, грязную форму, стояли по стойке «смирно», как и положено военным. В конце концов, они же были немецкими офицерами и знали, как нужно себя вести не только в дни, когда им сопутствует победа, но и тогда, когда приходит поражение.

Некоторые американские солдаты прихватили с собой фотоаппараты, зная, что им никогда не удастся получить официальные фотографии. Боже, об этом событии они потом будут с гордостью рассказывать своим внукам, если только им суждено вернуться домой, жениться, иметь детей и прожить долгую жизнь.

Кортеж прибыл раньше, чем ожидался, и состоял из нескольких изрядно помятых машин. Это были грязные штабные джипы. Охрана приехала на грузовике. Солдаты были в затрапезном виде, потому что их сняли прямо с линии фронта, но держались молодцами.

Последовал обмен приветствиями. Все проходило очень быстро. Чарли видел, как полковник разговаривает с Эйзенхауэром. Боже, это действительно был тот самый знаменитый генерал. Встреча скоро закончилась. Генерал хотел приступить к осмотру лагеря. Он кивнул и пошел вслед за полковником в сопровождении Бредли и Паттона.

Когда они проходили мимо барака, где содержались пленные эсэсовцы, те стояли, застыв, как военные в книжке с картинками. Они по-военному приветствовали генерала, но Эйзенхауэр не обратил на них никакого внимания. Бредли бросил на офицеров быстрый взгляд и тотчас же отвел его.

Паттон, одетый с иголочки и даже с аксельбантами на мундире, посмотрел на выстроившихся военнопленных, поднял руку вверх, кивнул и отдал им команду «вольно».

По крайней мере, он-то знал, как нужно вести себя перед лицом побежденного врага.

Не замедляя шага и не меняя выражения лица, Эйзенхауэр осмотрел барак за бараком, затем тела мертвых узников, после чего прошел в госпиталь, где находились едва живые люди, а оттуда направился к вырытым братским могилам. Казалось, ему безразличен запах мертвых тел.

Генерал хорошо знал, что ему надо увидеть, и обменивался с полковником, который вел его к складу, где немцы хранили вещи, оставшиеся от убитых узников, короткими фразами.

Здесь стояли бочки, наполненные человеческими волосами, в каждой волосы определенной длины и определенного цвета.

Там были коробки с табличками, где хранились золотые зубы, которые вырывали у людей до того, как помещали в газовую камеру, или после экзекуции. Тут же находилось некоторое количество золотых украшений, несколько золотых колец и часов. Одному только Богу было известно, почему эти вещи хранились здесь в течение такого длительного времени. В одежде живых и мертвых были обнаружены ассигнации и монеты.

Всему велся строгий учет в бухгалтерских книгах — даже количество очков записывалось туда.

Самое ужасное предстояло увидеть в последней комнате. Там грудами лежала всякая обувь. Маленькие ботиночки разных размеров — одни явно принадлежали младенцам, другие — детям четырех-пятилетнего возраста. В бухгалтерской книге было написано — детская обувь. Состояние разных ботинок подробно описано. Чем меньше дети, тем в лучшем состоянии их обувь. Ведь годовалый младенец не так уж много ходит. Ботинки таких детей практически новые. Обувь взрослых была, как правило, в очень плохом состоянии.

Тут же собрана одежда, каталогизированная по размерам. Отдельно мужская, женская, детская и одежда грудных младенцев. В основном жалкие лохмотья.

Полковник передал генералу Эйзенхауэру документы, содержащие договор, заключенный между комендантом Аушвица и текстильной фабрикой, находящейся неподалеку от лагеря, так что на ней вовсю использовался рабский труд. Те заключенные, мужчины и женщины, кто еще не стар и силен физически, не подлежали немедленному уничтожению. Пока у них были силы трудиться, они должны, согласно договору, работать на фабрике.

Эйзенхауэр побледнел, читая этот договор, но ничего не сказал. Молча протянул документы полковнику. Бредли просмотрел и покачал головой.

Паттон быстро прочитал договор и пробормотал себе под нос:

— Надо было вручить его этим негодяям-эсэсовцам. Действовали они эффективно.

Кажется, никто, кроме полковника, его не слышал.

После обмена приветствиями с почетным караулом генералы покинули лагерь. Они только на минуту задержались, пока фотографы делали снимки для истории. На фотографиях Эйзенхауэр выглядел злым, Бредли — удивленным, а Паттон — пораженным.

Их экскурсия так быстро закончилась, будто вообще не начиналась.

Капитан-эсэсовец распустил своих подчиненных, поблагодарив их перед этим за примерное поведение. Американцам в смысле дисциплины было чему поучиться у немцев, по сравнению с кем они были все-таки варварами.

В задание, которое выполнял Бенджамин Херскель, входил допрос офицеров-эсэсовцев из числа военнопленных. Согласно его донесениям, начальство определяло, какое наказание следует назначить тому или иному. Почти с первого дня Бен знал, что выполняет особое задание. Офицеры содержались отдельно от других военнопленных, находящихся в лагере. Судя по их поведению, с ними обращались не так, как с другими.

Сначала Бен думал, что их подвергают допросам перед тем, как отдать под трибунал. Он слышал, что многим нацистам, начиная с занимавших высокие посты, и кончая теми, чьи должности не столь значительны, надлежало ответить за преступления против человечности. Но судя по тем вопросам, с какими ему следовало обратиться к этим пленным, они не должны были предстать перед судом.

Их предполагалось использовать в качестве агентов. Каждый из них утверждал, что у него имеются сведения о планах русского командования. Они все были специалистами в области биологии, физики, математики. Работали вместе с русскими учеными из числа военнопленных. Обладали информацией, которая могла очень пригодиться американцам. Все эти люди должны быть засекречены. После начала сотрудничества с американцами им должны выдать документы на новые имена.

Их участие в тех событиях, что происходили на территории лагеря, было случайностью. Их призвали в армию в ходе тотальной мобилизации, когда немцы уже терпели поражение за поражением. Они были вынуждены заниматься уничтожением людей. Одним словом, их знания нужны американцам. Они знали о русских планах то, чего не знал никто другой.

Да, конечно, они занимались уничтожением людей. Но взгляните на тех, кто остался в живых. Когда эти эсэсовцы прибыли сюда, те люди уже дышали на ладан. Им было приказано — хотя уже и стало ясно, что война проиграна, — очистить лагерь, закончить то, что начато здесь другими. Узники больны заразными болезнями, и контакты с ними были опасны.