Он прошел на кухню, мать тоже вошла туда. Налила ему стакан молока, велела переодеться и снять ботинки.
Отец работал с четырех часов до полуночи и не знал, что она будет ждать его с работы и копить свой гнев. Когда отец вернулся, Чарли заткнул уши и стал напевать какую-то песню. Не хотел слушать, о чем они будут говорить. Конечно, это не сработало.
Сержант Чарльз О’Брайн покачал головой из стороны в сторону, потом резко сел в кровати. Нет, это не был сон. Он просто вспоминал. Он не думал об их вечных ссорах, которые продолжались годами. Но теперь, под воздействием алкоголя, все это нахлынуло на него. Он вспомнил все услышанные им слова, которые были произнесены в тот вечер. Все началось как обычно.
Усталый после дежурства отец сразу почувствовал, что мать не в себе.
— Послушай, у меня был трудный день. Парочка сумасшедших…
— Кстати, о сумасшедших, Том, — сказала мать. — Они опять приходили. Сегодня днем. Эти две святоши. Том, я тебе говорю. Побеседуй с отцом Келли. Пусть он скажет им, чтобы держались от меня подальше, черт возьми.
— Мири, это же простые женщины. Они думают, что желают тебе добра. Искренно верят, что…
— Что после того, как все члены моей семьи умрут, то все они соединятся на небесах, и только я одна не смогу присоединиться к вам. Я попаду в ад, потому что…
— Послушай, Мири, я знаю, что ты расстроена. Что мучаешься и думаешь об этом весь день. Да забудь ты все это, ради Бога. Они невежественные женщины, но не желают тебе зла.
— Не желают мне зла? Да они как вампиры. Их радует, что они будут с небес смотреть на меня, которая могла бы спастись, но предпочла отдаться дьяволу. Послушай, Томми, я с ними поговорила по душам. Пусть держат свои глупые средневековые идейки при себе и не высказывают их у меня на кухне. Да как они смеют?
Теперь изменился голос отца. Она зашла слишком далеко. Никогда не умела вовремя остановиться.
— Не оскорбляй мою религию. Можешь нести все что угодно про этих бедных женщин, которые, кстати, посвятили свои жизни тому, во что верят. Но не говори дурно о моей религии.
— Как я могу говорить дурно о твоей религии? Все мои дети воспитаны в духе твоей религии. Я не мешала тебе и улыбалась им, когда они получали первое причастие. Боже… никто из них…
— Никто из них? Так вот чего ты хотела? Сохранить для себя хотя бы одного из них. Чтобы научить его тому, что когда девушка выходит замуж за нееврея, никчемного человека, то она все равно что мертвая? Тогда отец рвет на себе волосы и предается трауру в течение семи дней, а потом навсегда забывает о такой дочери, вычеркивая ее из своей жизни? Ты хотела, чтобы один из них был воспитан в этой чудесной традиции?
— Не смей так говорить. Не смей. Хочешь знать мое мнение о том мусоре, которым забили головы моих детей? Эти святые, которых пронзали копьями, поджаривали и варили заживо — и это все ради чудесного воскресения после смерти. О, Томми, я все знаю.
Как мог он вспомнить это? Откуда все взялось так неожиданно?
Это случилось потому, что с первого дня пребывания на территории концентрационного лагеря, где столько мертвых и еле живых узников, он увидел лицо своей матери, парящее, как маска, над мертвыми и полумертвыми. Мать присутствовала здесь.
Его мать была сиротой. Она жила где-то в сельской местности, и у нее не было семьи, не было биографии. Бедная Мири.
Ее отец брал одежду напрокат и справлял поминки по своей мертвой дочери, вышедшей замуж за ирландца, Тома О’Брайна, которому обещала, что все ее дети будут католиками.
Его мать бесилась по поводу выступления отца Кофлина на радио и заявила, что слушать не хочет этого фанатика. Давала взбучку детям, которые, приходя из школы в день, когда впервые шли в первый класс, говорили, что евреи убили Христа. Так, мол, сказала им сестра.
Мать отправили бы в концентрационный лагерь, если бы она оказалась в Европе, ее морили бы голодом, пытали, а потом отправили бы в газовую камеру.
Мать и всех ее таинственных родственников.
Чарли хотел бы быть пьяным, но стал абсолютно трезв, и чувствовал себя ужасно, не зная, что делать. Ему хотелось увидеть свою мать и поговорить с ней.
Он встречался с Беном каждый вечер, если у них было свободное время. Но Чарли больше не пил, а на Бена виски не действовало, сколько бы он ни выпил.
Они говорили о детстве, о друзьях детства, о соседях — где они сейчас находились, в каких частях служили, в каком районе военных действий находились. Говорили о том, кто из их друзей или соседей мог бы оказаться среди мертвых в этом лагере.
Они называли соседей по именам. Бен сжал голову руками, а затем сцепил ими колени:
— Моя семья, конечно же, оказалась бы здесь. Мать, отец и младшая сестра. Моя тетя, дядя и все двоюродные братья и сестры.
Потом он изучающе посмотрел на Чарли, как будто тот задал какой-то вопрос. Выражение лица было непроницаемо:
— Да, друг, ты тоже оказался бы здесь, равно как и твои братья и сестры. Даже Юджин, хотя он и священник. Для них это не играло никакой роли.
— Из-за моей матери, — сказал Чарли.
— Ты родился от матери-еврейки, парень. У немцев ты считался бы евреем. Если бы твой отец был евреем, а мать нет, то тебя не тронули бы. На какое-то время ты был бы спасен.
— Не понимаю этого.
Бенни протянул руку и растрепал волосы на голове Чарли:
— Немцы усвоили кое-что из еврейских предрассудков. Когда рождается ребенок, все знают, кто его мать, правильно? Ребенок ведь появляется прямо из нее. Что касается отца, то мы предположительно знаем, кто он, но не можем быть уверены на все сто процентов, как в случае с матерью. Таким образом, если мать — еврейка, то и ребенок — еврей.
— Католики почитают мать…
— Ну, а что до евреев, то они каждое утро читают молитву, где есть такие слова: «Слава Богу, что я родился мужчиной, а не женщиной». Когда ты узнал, что твоя мать еврейка? Она что, рассказывала об этом всем детям, когда они достигали определенного возраста? Меня такой вопрос всегда интересовал.
Чарли провел рукой по лицу и почесал затылок.
— Откуда ты знаешь, что моя мать еврейка? — тема была очень болезненная, но спросил он без колебания: в глубине души давно уже догадывался о том, кем была на самом деле его мать.
— Ах, Чарли. Ты знаешь, наш район все равно что небольшой городок. Все живущие по соседству знают любые тайны друг о друге, поэтому…
— Я не знал об этом, Бен.
— Что?
Чарли покачал головой.
— Чарли? Ты не знал? Она тебе не сказала? Тогда как…
— Только после того, как попал сюда, я начал вспоминать то, что слышал в детстве. Я слышал всякие разговоры родителей по вечерам и забывал их, ни о чем никогда не спрашивая и не думая. Но прошлой ночью вдруг вспомнил, о чем они говорили. Я все сопоставил — приход монашенок к матери, ее ярость по этому поводу, то, как она выставила их из дома. Как не позволяла им лупить нас в школе. Черт, они ее боялись. Бенни, а как ты узнал?
— Чарли, твоя мать — дочь раввина. У него была большая семья. Они эмигрировали из Польши и жили в Истсайде. У твоего деда было три жены. Они все умерли при родах. Боже, мне кажется, у него было двенадцать или четырнадцать детей.
— Мой дед? — Сама мысль о неведомом дедушке, раввине, старом еврее с бородой была невероятной. Какое отношение это все имело к нему, Чарли О’Брайну?
— Твоя мать часто приходила к нам и пила кофе с моей матерью вечерами, если твой отец был на дежурстве допоздна, а вы, ее дети, играли где-нибудь в баскетбол или занимались еще чем-нибудь.
И однажды в пятницу мать спросила ее, не хочет ли та зайти в квартиру, где уже зажгли свечи в честь саббата, и твоя мать пошла туда и покрыла голову платком, и молилась вместе с моей матерью и сестрой. А потом заплакала. Моя мать и твоя обнялись, и твоя рассказала моей о себе, о своей семье, о том, как отец справил по ней поминки и считал ее мертвой. Меня там не было, но… Я слышал это, сопоставлял вещи и знал историю твоей матери. Но я также знал, что все это должно остаться в тайне и никому нельзя об этом говорить. Даже вам, ее детям. Особенно вам. Но я думал, что вы все знаете.
