— Я думала, это мой отец. У тебя его глаза.

— Правда, мама?

— Странные глаза. Когда я родила тебя, я увидела… глаза своего отца. — Она вздрогнула, крепче сжала руку Джина и прошептала что-то. Джин еще ниже склонился к ней.

— Я должна сказать тебе. О, Джин. Мой дорогой сын, Джин. Простишь ли ты меня?

Его поразили ее слова и тот тон отчаяния, с которым она их произнесла.

— Мой отец умер, когда я была беременна тобою. Он проклял меня. Джин, ты знаешь, что такое «дуббук»?

— «Дуббук» — повторил он тихо, — да. Это что-то вроде дьявола. Дух мертвого человека, который вселяется в живого.

— Он проклял меня, Юджин, когда я вышла замуж за твоего отца. Проклял меня и моих детей. Я искала признаки проклятия в других детях, но они все были здоровыми и нормальными. Но когда увидела тебя, твои глаза, я испугалась. Я боялась тебя, его, дьявола. Прости меня, пожалуйста, Джин. Можешь ли простить?

Он хотел объяснить ей, что ему нечего прощать. Мог бы объяснить, что такое предрассудки, но ей не нужны были объяснения. Матери требовалось его прощение.

— Да, мама, я прощаю тебя, но и ты должна простить меня.

— Мне не за что прощать тебя, Юджин. Ты был лучшим моим сыном, которого я боялась… любить. Боялась!

— Прости меня, мама, за то, что я пытался изменить тебя. Обратить тебя в другую веру. Я не имел права. Я был неправ. Ты имела право искать своего Бога. Ты была самой замечательной женщиной из тех, каких я знал. Ты разрешила нам быть католиками и никогда не вмешивалась в наши религиозные дела. Ты была так добра…

Она пристально смотрела на него. Если кто-то и может дать ответ, то только он, стоящий так близко к Богу.

— Джин, ты считаешь, что Тот, чье имя я боюсь произносить, ты думаешь, он простит меня за то, что я вышла замуж за нееврея?

Он хотел взять ее на руки, благословить ее, сказать ей, что она необыкновенный человек, чистый и лишенный всякого эгоизма.

— Он простит тебя, мама. Я в этом уверен.

— А ты, Юджин, простишь ли ты меня за все, в чем я была неправа по отношению к тебе?

— Да, мама. Я прощаю тебя. Я люблю тебя, мама.

Он держал ее руку и чувствовал, как она слабеет. В палату вошел Чарли. Они смотрели на нее. Мать вздохнула в последний раз и испустила дыхание.

Джин отошел в сторону, а Чарли склонился над матерью и поцеловал ее. Потом дрожащей рукой он закрыл ее глаза. Он взглянул на Джина, который шептал слова молитвы.

— Ты помирился с ней, Джин? Не знаю, что там между вами было.

— Да, мы помирились.

Чарли удивили слезы на щеках брата. Он никогда не видел брата плачущим.

Чарли начал молиться об упокоении души матери:

— Иис-гад-дал вис-кад-даш шме раб бо бол-мо…

Он прервал молитву и посмотрел вверх, откуда раздался прекрасный голос, столь знакомый ему. Брат присоединился к нему и читал еврейскую молитву.

Братья некоторое время оставались в палате рядом с телом их матери.

— Джин, я не знал, что ты знаешь наши молитвы.

— Я же изучаю разные религии, Чарли. На всякий случай я выучил и эту молитву.

— Мы похороним ее утром, после отпевания в синагоге. Похороним в фамильном склепе Херскелей, где похоронят и нас с Деборой.

Джин кивнул. Он придет на похороны.

— Поминки будут в моем доме.

Будучи уже двадцать пять лет женатым на дочери Альдо Сантини, Данте Данжело все еще побаивался своего тестя. Сантини выглядел, в общем-то, так же, как и тогда, когда он его увидел в первый раз. Возраст на нем не очень отражался. Его волосы были по-прежнему густы, хотя и с проседью. Он не пополнел, но и не похудел. Все в его облике говорило об умеренности и аккуратности.

В его доме царил полный порядок. Во всем чувствовался спокойный, уравновешенный характер владельца. Он любил, когда люди оказывали ему знаки почтения, но с Данте предпочитал держаться на равных.

Сантини тщательно выбирал вино, которым хотел угостить Данте. Это был какой-то необычный сорт, совсем не из тех вин, которые поставлялись церкви. Он продал свой бизнес двум племянникам несколько лет назад, но занимался куплей и продажей недвижимости. Альдо Сантини по-прежнему жил в доме на Пелхам-Бей.

Он протянул сверкающий бокал Данте, который закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Он кивнул, обменялся с тестем взглядом и пригубил отличное вино.

— Я подарил несколько бутылок такого вина кардиналу в прошлом году. Обеды он устраивает не Бог весть какие, пусть хоть вино у него будет хорошее.

Они поговорили о том о сем, прежде чем перейти к серьезному разговору, ради которого Данте и был приглашен в этот дом.

— Я слышал, что ты продал дом отца сестре. Ты думаешь, ей с семьей будет хорошо там, в Кэтскилле?

— Это их второй дом. Они проводят там выходные и живут летом.

— Ах да. Они имеют два дома. Твой отец даже мечтать не мог о таком. Он был счастлив там?

Данте купил этот небольшой дом для отца, чтобы тот мог спокойно жить там, уйдя от дел.

— Ему там жилось неплохо.

— Твой отец был хороший человек.

Дайте всегда трогала неожиданная близость, которая возникла между его отцом и Сантини.

— Ты был даром Божьим для своего отца, Данте. Он тобой так гордился, что не мог толком передать это словами. Сын выходца из Италии стал сенатором в США. Замечательное достижение.

— Я знал, что он гордится мной. Ему не нужно было этого мне говорить.

— Да. Есть особый род связи между отцом и сыном.

Глаза Альдо засверкали, после того как он отпил из своего бокала. Затем он сказал:

— Наша с тобой трагедия, Данте, заключается в том, что у нас нет сыновей. Меня не очень-то радует, что сыновья моего брата унаследовали мое дело, но это как-никак семья. А что толку от твоих девочек. Нет, они замечательные красавицы, умные, учатся в колледже и все такое, но…

Сантини поставил бокал на стол, потер глаза, затем задумчиво посмотрел на своего зятя. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова:

— Ты, Данте, стал мне сыном. В прямом смысле этого слова. Ты отличный муж моей дочери, великолепный отец моих внучек, — он прервал речь, потом сказал:

— И ты мой сын. За это я благодарю тебя.

Он закачал головой, не давая Данте говорить. Он просто хотел высказать то, что думал. Потом продолжал уже другим тоном:

— Я слышал много интересного о твоих планах.

— Это все пока что только проекты, дон Сантини. Нельзя ничего сказать определенно.

В течение последнего года Данте внимательно изучал политическую ситуацию в стране. Он был выбран в сенат на второй срок большим числом голосов и был известен как умеренный и либеральный политик.

Он был сыном иммигранта и поддерживал американский средний класс. Но со всеми говорил одинаково, кто бы ни были его слушатели. Данте любил общественную жизнь, но никогда не задирал нос и не стремился к привилегиям. Его дочери учились в обычной школе. Жена работала переводчицей при ООН.

Когда родилась их первая дочь, Люция-Бианка впала в депрессию.

Ее первыми словами были: «Прости меня, Данте. Я знаю, что ты хотел сына». Когда родилась вторая девочка, она решительно заявила, что не будет рожать больше детей.

Так она решила. Она не гнала его из своей постели, не отказывала ему ни в чем. Но не могло быть и речи о новой беременности.

Во всех отношениях Люция жила полной жизнью. Она стала чудесной матерью. Их дочери, Розианна и Джозефина, были красавицами и отличницами. Окончив школу, они поступили в колледж.

Проницательный дон Сантини не вмешивался в их семейную жизнь. Его останавливал печальный опыт со своей женой.

Он был доволен тем, что дочь и зять счастливы в семейной жизни. Тому свидетельством их великолепные дочери. Младшая, Джозефина, уже проявляла интерес к политике.

Данте Данжело не боялся смотреть в глаза правде и свободно обсуждал темы, которые старались обходить другие политики. Сенатор Данжело всегда говорил то, что думал. Он говорил правду. С ним можно было соглашаться или нет, но в любом случае он заслуживал уважение.