Она не хотела меняться. Она хотела бы всегда играть в мяч с ребятами, мериться с ними силой, дразнить девчонок, бороться с Пэтси, быть самой собой. Она не знала, какой должна быть девушка. Она не хотела этого знать.

За исключением Кэтлин О’Коннор, никто из девочек в лагере не был похож на Меган. Они только и знали, что говорили о мальчиках, менструации и лифчиках. Они без конца обсуждали своих кавалеров, настоящих и воображаемых: кто из них был симпатичным, кто быстро бегал, в кого они влюблены, с кем они хотели бы встречаться, ходить, разговаривать. А потом и выйти замуж. Они говорили о том, что хотели бы найти себе мужчину, у которого была бы хорошая, высокооплачиваемая работа, чтобы они стали женами влиятельных людей. Никто из них не хотел стать кем-то. Они просто хотели выйти замуж за богачей.

Пошли они к черту, думала о них Меган. Понравилось бы им, если бы она начала ругаться при них матом? Они бы начали визжать и затыкать себе уши, как будто ничего подобного в жизни не слышали и не видели этих слов на стенах.

В глубине души Меган мечтала о том, чтобы провести лето в лагере для мальчиков, где у нее были бы достойные соперники. Мальчики всегда занимались делом, придумывали что-нибудь.

Она знала, что мальчишки разговаривают о девочках. Пэтси говорила ей, о чем они беседуют, когда остаются одни. Они говорят о «развитых девочках», и если ты будешь общаться с ними, став девушкой, то за тобой закрепится репутация шлюхи, заслуживаешь ты этого или нет. Прежней дружбы с ними уже быть не может.

По своим собственным наблюдениям она знала, что мальчики постоянно трогают, дергают и трут обо что-либо свои половые органы. Они собираются вместе в каком-нибудь укромном уголке площадки для игр и устраивают соревнования, кто писает дальше всех. Ее дядя, лейтенант полиции Том О’Брайн, доставал ей и Пэтси пару билетов на хоккейные матчи, которые проходили на Мэдисон-Сквер-Гарден по субботам, и они наблюдали, как мальчики занимаются подобными вещами.

Они были единственными девочками на трибуне и не обращали внимания на шутки, свист и всякие замечания, которые отпускали в их адрес незнакомые мальчишки. Когда в них стали кидаться попкорном,[3] они ответили ореховой скорлупой, которая лучше поражала цель. В конце концов семь или восемь мальчиков, сидящих на одном ряду, как по команде, расстегнули ширинки, вынули свои штучки и помахали ими девочкам. Меган почувствовала, что лицо у нее горит, а во рту все пересохло. Пэтси схватила ее руку и прошептала: «Пошли отсюда». Когда они бежали мимо мальчиков — Меган старалась не смотреть на них, — Пэтси вдруг остановилась, сделала неприличный жест рукой и заорала что есть мочи: «У вас такие маленькие, даже у щенков больше!».

Впоследствии Меган не могла говорить об этом и не рассказывала Пэтси, что она думает по этому поводу. Она испытывала стыд, чувство вины, как будто сама совершила какой-то неприличный поступок. Почему они делают такое? Что они хотели этим сказать? Что хотят от нее и Пэтси? Почему они просто не могут быть хорошими ребятами, с которыми можно дружить? Зачем им нужно обязательно дразнить девочек и насмехаться над ними и шокировать их?

— Пошли они к черту, — сказала Пэтси. — Они думают, что какие-то особенные, потому что у них есть эти штучки. Подумаешь, член, ну и что?

Пэтси говорила, что мальчишки и мужчины просто помешаны на своих половых органах — они всегда сравнивают, у кого член больше. Пэтси рассказала ей, что такое эрекция. Вот почему мужчины, сидящие рядом с ними в кинотеатрах, держат в руках что-то похожее на дубину.

— Они играют с членом, понимаешь? — объясняла Пэтси. — Когда он твердеет, они могут вонзить его в тебя. Сама знаешь, куда.

— Даже у мальчиков твердеет член?

— А то нет.

Меган не имела возможности проверить слова подруги. Она носила это все в себе и злилась на себя за то, что думает о таких вещах. Она думала о том, стоит ли ей признаться в этом на исповеди, но не видела тут никакого греха. Разве что грязные мысли? Она чувствовала, что скорее умрет, чем исповедуется в этом отцу Мерфи или отцу Келли. Она утешала себя тем, что, может быть, Бог не сочтет это виной, и ее не собьет грузовик, неожиданно появившийся из-за угла, после чего она, грешное создание, будет обречена на вечные муки ада.

Кэтлин неожиданно схватила подушку и швырнула в Меган. Та перехватила подушку на лету и хотела запустить ею в Кэтлин, но она выпала из рук девочки. Все ее тело пронзила страшная боль, и она упала на койку, ударившись головой о железную спинку. Ее руки свело судорогой.

Кэтлин подумала, что Меган притворяется, и стала готовиться к нападению.

Но Меган не двигалась. На ее лице застыла маска удивления — она не понимала, как ее тело могло вдруг предать ее. Она даже пальцем не могла пошевелить.

Последнее, что она видела перед тем как потерять сознание, было склонившееся над ней лицо Кэтлин, на котором игривое, насмешливое выражение вдруг сменилось выражением ужаса.

Последней мыслью Меган была та, что с ней происходит нечто страшное.

Меган Маги стала первой девочкой в лагере Ковентри, заболевшей полиомиелитом. В течение двух недель здесь заболели еще четыре девочки, и еще девять человек в других лагерях, расположенных на берегу озера.

Во всем штате закрывались лагеря, бассейны и запрещалось купание в озерах, а людям рекомендовалось избегать мест большого скопления народа. Лето 1936 года стало началом самой страшной эпидемии, которая когда-либо поражала США.

Сначала никому не разрешалось видеть Меган, кроме родителей, которых пускали к ней всего на несколько минут с условием, что они не будут подходить близко и разговаривать с ней. Мать плакала, медсестра уводила ее из палаты. Отец с печальным выражением лица смотрел на девочку. Меган казалось, что он злится на нее, как будто это была ее вина. Как он злился, когда она сломала правую руку, потом левую и два пальца. Ты неосторожна, говорил он ей. Он гордился тем, что она была хорошей спортсменкой. Но говорил, что цена, которую он платит за это, слишком высока. Ей нужно научиться быть более осторожной.

Но теперь не тот случай.

Однажды, когда на улице шел дождь, ее пришла навестить сестра Мэри Франсез. У нее было печальное, бледное лицо, а глаза походили на серые камни. Она молилась у кровати Меган до тех пор, пока Фрэнки Маги не выставил ее вон самым бесцеремонным образом.

Господи, сестра, ведь ребенок еще не умер, вы же видите.

Вот какой у меня отец, подумала Меган, видя, как опешившая от неожиданности монашка вырывается из рук отца. Она больше не молилась, но уходить не хотела. Хорошо хоть все это не случилось во время учебного года. Тогда ей пришлось бы опять ходить в класс этой сумасшедшей сестры Мэри Франсез.

Что ж, хоть и небольшая, но удача.

Перед тем как покинуть больницу, сестра Мэри Франсез вновь подошла к кровати Меган и сунула ей в руку медальон. Она нагнулась к ней и сказала голосом учительницы, которая знает про тебя все: «Бог знает все, что ты совершила и совершишь в этой жизни, Меган. Он награждает и Он наказывает. Не думай, будто что-то может сойти тебе с рук. К счастью, Бог милостив. Никогда не забывай об этом».

А потом она добавила: «Ты должна пострадать во имя Божье».

Мать тоже говорила ей об этом, когда в самом начале болезни она с ума сходила от боли, лежа на постели, завернутая в горячую влажную простыню.

— Надо пострадать во имя Божье, — шептала мать Меган, лицо которой было искажено гримасой боли. — Это не напрасная жертва, Меган. Ты страдаешь ради Иисуса.

Наконец Меган разозлилась на мать и закричала:

— А на кой черт ему мои страдания? Если ему это так нужно, ну хорошо, пусть получит всю мою боль и подавится, — она ударилась головой в подушку и закричала, глядя в потолок: — Давай, Иисус, забирай к черту всю мою боль и оставь меня в покое!

Мать схватила голову Меган и заставила посмотреть ей в глаза. Меган еще никогда не видела такого выражения на лице матери. Это было нечто большее, чем просто злость или гнев. Казалось, на нее смотрит незнакомый человек, лицо которого жестоко и безразлично.