В такой форме высказывать свое неудовольствие мог позволить себе не каждый, но граф Савойский приходился родственником императору — оба были женаты на сестрах.

Граф Генрих Фландрский, который, будучи маршалом императорского войска, разделял с ним ответственность за военное положение, не выказал никакой досады по поводу жалобы господина Амадея и только заметил:

— Если бы они по крайней мере сделали вылазку и приняли бой!

— Они не преминули бы сделать это, — ответил энергичный архиепископ и курфюрст Балдуин Трирский, — но у них нет опытного в воинских делах капитана. В этом отношении мы имеем над ними преимущество. Кроме того, я должен сообщить господам, что мы все же причинили некоторый ущерб самым злейшим нашим врагам. Мы опустошили всю местность к востоку от города, забрали весь урожай, сожгли загородные имения флорентийцев.

— Не вижу в этом особого смысла, — пожаловался граф Амадей, — когда их авангард попытался преградить нам путь, мы блокировали его в замке Анцифа — вместо этого нам следовало бы ввести в бой все свои силы и уничтожить противника. Вы знаете, как настойчиво я советовал императору поступить именно так, но нет, он надеется взять столицу Тосканы без сопротивления и велел продвигаться по ночам.

Теперь слово взял обычно очень молчаливый граф Роберт Фландрский, брат маршала:

— Не было бы ошибкой, если бы император незамедлительно двинулся к городским воротам. Убежден, он нашел бы их открытыми и слабо охраняемыми, и Флоренция была бы в наших руках. Но поскольку мы упустили время, горожане ударили в набат и взялись за оружие. Даже епископ стал солдатом, вместе со своими священниками он взял под охрану Амброзианские ворота. Между тем Лукка, Болонья, Прато и прочие гибеллинские города прислали осажденным свою военную помощь, и теперь наш противник обладает большим численным превосходством. Есть от чего прийти в отчаяние!

Маршал предостерег:

— Ради всего святого, только бы наши солдаты не прознали про такие пораженческие настроения!

— Не волнуйтесь, — успокоил архиепископ Трирский, — за пределы этих стен не выйдет ни слова из тех, что были здесь сказаны! Но я хотел бы обратить ваше внимание, господа, что самая большая ошибка императора, моего любимого брата, допущена уже давно. Может быть, вы помните, что в лагере под Бреши он получил письмо флорентийского изгнанника Данте Алигьери, который советовал ему не растрачивать свои силы в долине По, а, взяв топор, уничтожить корень зла — Флоренцию! Совет был хорош, жаль, что Генрих к нему не прислушался!

Маршал взял его величество под защиту:

— Теперь легко говорить… Во всяком случае, еще не все было бы потеряно, если бы император не был болен. Без него наши разговоры не имеют смысла…

— Как у него сейчас со здоровьем? — спросил граф Савойский. — Лихорадка Отступила?

В этот момент в трапезную вошли двое мужчин — настоятель монастыря и императорский лейб-медик. Они успели уловить последние произнесенные в трапезной слова, и медик тут же дал ответ:

— Господа конечно же говорили о здоровье его императорского величества. Так вот, болезнь отступила, и есть надежда, что вскоре император совершенно поправится.

— Господа не станут возражать, — спросил настоятель монастыря, — если я составлю им компанию?

— Добро пожаловать, — подтвердили военачальники. Они, разумеется, знали, что, подобно большинству клерикалов, этот иерарх был гвельфом, а значит, и тайным недругом императора, но в его поведении не было ничего, к чему можно было бы придраться.

Разговор пошел о монастыре и его обитателях.

Трирский курфюрст[72] поинтересовался:

— А кто погребен в могиле, что на монастырском дворе? На ней стоит только крест без надписи и растет розовый куст.

— Там лежит один из флорентийских дворян, Корсо Донати. В жизни он слыл честолюбивым человеком с далекоидущими планами, его боялись, им восхищались, но в конце концов, спасаясь бегством от преследования своих земляков, он был заколот каким-то испанским солдатом. Это поучительный пример для всех, кто, обуреваемый безбожной гордыней, стремится преодолеть пределы, положенные Провидением.

Немецкие князья и дворяне многозначительно переглянулись. Они прекрасно поняли намек на императора Генриха.

Граф Савойский возразил:

— И все-таки подчас бывает удивительно, как иной человек, выросший в стесненных обстоятельствах, впоследствии становится повелителем мира. Достаточно упомянуть только тех пап, которые родились в семьях мелких ремесленников и крестьян. Или об императоре Рудольфе Габсбургском, Адольфе Нассауском и Генрихе Люксембургском, которые некогда были мелкими графами. Что касается нашего нынешнего императора, один астролог уже давно предсказал ему, что он в конечном счете завоюет свет.

При этих словах настоятель рассмеялся. Это была открытая презрительная реакция человека, которому известно больше, чем остальным.

Немецкие дворяне стиснули зубы. Вспыльчивый Дитер фон Катценельнбоген, близкий друг императора, схватился за рукоятку меча. Однако настоятель сделал вид, будто не заметил охватившего всех возбуждения. Он сказал спокойным, слегка насмешливым тоном:

— Это пророчество, господа, уже исполнилось, потому что прямо по соседству с вашим военным лагерем есть дорога, ведущая в тупик, которую люди называют «концом света».

Военачальники в большом смущении смотрели друг на друга. Неужели это и есть исполнение замечательного предсказания? Светлая надежда рассеялась как дым?

В это время двери распахнулись, и в трапезную вошел император Генрих, бледный, исхудавший, с горящими глазами.

Приветствуя его, вассалы поднялись со своих мест.

— Что случилось? — спросил император. — Вы все так странно смотрите на меня.

Неловкое молчание нарушил граф Савойский:

— Ничего особенного не произошло, ваше императорское величество.

— И все-таки я хочу знать…

— Я рассказывал, что вашему величеству было пророчество, якобы вы завоюете мир. И тут… и тут…

— И тут я сказал, — безжалостно добавил настоятель, — что это предсказание уже исполнилось, поскольку дорогу возле вашего военного лагеря местные жители называют «концом света».

— И это вас так обескуражило, господа? Садитесь, прошу вас!

Все последовали его приглашению после того, как император занял место во главе стола.

Страдающий Генрих, которого еще несколько часов назад трясла лихорадка, закрыл глаза. Если бы он хотя бы сколько-нибудь верил в недобрые предзнаменования, у него действительно были бы причины для печали. Как он стремился спасти итальянский народ, стать выше отдельных партий, начать борьбу с нуждой и нищетой! Но его добрая воля не была понята, его встретила жгучая ненависть, и только эгоизм и корыстолюбие искали помощи у трона. Поэтому повелитель, стоявший выше толпы, в конце концов вынужден был стать на сторону одной партии. А как печально все выглядело тогда в Риме во время коронования императорской короной, когда только угрозы и насилие вынудили трех прибывших из Авиньона кардиналов увенчать германского короля императорской короной, да к тому же в Латеранском дворце, а не в соборе Святого Петра, который был недосягаем, ибо его обороняли римские солдаты! Во время торжественного пира вокруг свистели вражеские стрелы! И даже у «верных императору» римлян эта верность исчезла подобно снегу под жаркими лучами солнца, когда дело дошло до уплаты налога только что коронованному императору — лишь евреи по обе стороны Тибра уплатили тогда установленные налоги!

О, Генрих Люксембургский прекрасно знал, что даже преданные друзья называют его непрактичным фантазером, мечтателем!

Император открыл глаза.

— Простите, господа, — произнес он тихим голосом, — я все еще чувствую себя не вполне здоровым. Но не думайте, что объяснение, которое дал недавно господин настоятель, способно лишить меня мужества! Подобные астрологические предсказания двусмысленны и обманчивы, как в прежние времена предсказания Дельфийского оракула[73], поэтому разумные люди не должны придавать им серьезного значения. Разве я когда-нибудь претендовал на то, чтобы завладеть всем светом? Быть таким властителем, как Александр или Цезарь? Или я перешагнул через Альпы, гонимый тщеславием или преступной страстью к кровопролитию? Я прекрасно знаю, что все вы, мои друзья, охотнее остались бы дома, в Германии, в том числе и я, можете мне поверить! Но я призван был решить задачу, поставленную мне Господом, в качестве справедливого императора способствовать установлению мира и благоденствия в империи. Здесь я не мог проявить малодушия! Короли и орлы должны стремиться ввысь! И я надеюсь, что и Флоренция еще поймет, что идет на пользу установлению в ней мира. А если сама не додумается, придется принудить ее к повиновению!