Он осмотрел собравшихся недовольным взглядом, коротко и сухо поздоровался.

— Где остальные? — резко спросил Амирхан хозяина дома.

— Подойти еще должны, — ответил Хизир услужливо.

— Ерунда какая-то получается. — Амирхан постучал по столу крепкими пальцами, как бы собираясь с мыслями. — И таким количеством вы хотите выйти навстречу? Что же о нас подумают? Захотят ли немцы иметь с нами дело? Сомневаюсь! И что вы за люди такие? Всю жизнь трусливо поджимаете хвосты. Не можете постоять за себя, за свой народ, за свою независимость. Не можете взяться как следует, дружно, вместе. Еще рывок, еще усилие, и весь Кавказ в руках немцев будет, — доказывал он притихшим, напуганно-присмиревшим горцам.

Старики продолжали молчать, и могло показаться, что никто из них еще ничего не решил.

— От нас что требуется? — спросил Амирхан доверительно, резко меняя тон. — Сущий пустяк. Боевые дружины мы не будем собирать. Нам лишь нужно быть тонкими дипломатами. Мы должны убедить наших благодетелей, что вы, старики горцы, представляющие силу на местах, авторитет, приветствуете их прибытие. Что одобряете их освободительный поход. И они в свою очередь передадут вам в руки полномочия. Создадим истинный совет старейшин.

От таких слов чуть-чуть ожили лица стариков, спало, очевидно, сковывающее их все это время напряжение.

— Вспомните, как отбирали у вас земли! — осмелел Амирхан, мигом сообразив, что теперь в самый раз взвинтить стариков. Он всегда считал, что главное — нужно взвинтить людей, довести их до такого состояния, когда они готовы броситься по первому зову в атаку. — Вспомните: у кого две коровы — кулак! Десять овец, свое небольшое пастбище — пропал! Тружеников, работающих от зари до зари, раскулачивали, выселяли, сажали в тюрьмы. За что? За что тебя, Хизир, преследовали? Только за то, что ты молла. А твоя, Хасан, голова… Неужто она побелела от счастливой жизни? В самый раз за все теперь рассчитаться.

— Да что тут много говорить. — Хизир сузил хитрые глаза и погладил белую редкую бородку. — У каждого из нас иск есть к бывшим властям.

— Все тут ты верно сказал, — согласился Хасан, сухопарый, долговязый старик. — Только вот что не могу взять в толк…

— Говори-говори, — поторапливал Амирхан, и взгляд его стал острее. — В нашем деле никаких недомолвок быть не должно.

— Вот и я говорю — не ясно, — мешкал Хасан, с трудом подступая к волновавшей его мысли. — Похоже, мы привечаем иноземцев. Они к нам с оружием, а мы к ним… на поклон?

— Иноземцы, говоришь! — взвился Амирхан. — А как ты хотел? Своими силами, как ты знаешь, ни черта не смогли мы сделать. Каждый о своей шкуре беспокоился: кто бы а него поднатужился да голову бы подставил. По-твоему, и на этот раз провалить священное дело? Ни за что! Самим нам не справиться. Так? Следовательно, нужна помощь! — Он провел ладонью поперек горла и повторил тверже: — Во как нужна! Немцы, запомните, очистят нам дорогу. Свое они, конечно, получат. Но и без нас им не обойтись. И они это знают. Каждый возьмет свое. А потом мы сами… Все, как полагается, расставим, не дадим себя обидеть. Припомним, кто что сделал. Даром ничего не дается.

Горячая речь его возымела действие. Сразу же заговорил высоким голосом молла:

— Зачем пускать на ветер столько слов? Или мы разучились понимать друг друга? Ясно каждому. Немцы просто так нам не поверят, не передадут в наши руки власть. На колени перед ними никто становиться нас не заставляет. А вот уважение, знак внимания им оказать следует. Один раз поклонимся, а польза всем большая. Для своего народа стараемся.

— Тут разговор был, — сумрачно заговорил бритоголовый мужчина. — Как будто не сегодня-завтра немцам навстречу двинутся с юга турки. Турция, не секрет, норовит овладеть нашими землями. Что же получается! Опять нам быть под османами?

— Тем более медлить нам нельзя! — уставился в бритоголового Амирхан. — Мы должны быстрее взять власть в свои руки. А как? Я вам какой час вдалбливаю. Нам нужно заслужить доверие немцев. И тогда никакие турки к нашим землям не подступятся.

— Верно, верно, — поддакивал Хизир и, чтобы положить конец бесплодным перепалкам, от которых пользы никакой, предложил перейти к конкретным делам. — Говори, Амирхан, кому что делать, какие предстоят расходы. А уж людей ко дню встречи соберем, можешь не сомневаться.

— Перво-наперво понадобится белый конь, сабля… Сами понимаете, не абы какая. Ну и все остальное, не вас мне учить, не первый раз гостей на своем веку встречаете, — оживился Амирхан.

— Сабля у меня есть, такую найти теперь не так просто, — подчеркнул молла. — И черкеску найти нетрудно.

— Коня я приведу, — сказал бритоголовый мужчина твердо.

— Будем ждать твоего сигнала.

…Амирхан с трудом отрешился от повседневных забот. Покосился на Саниат, лежащую рядом, источающую соблазняющее тепло. Он обхватил ее сильными руками, помял ее крупные мягкие груди, освобожденные от лифчика. Саниат спала, что-то пробормотала спросонья, вяло отвела от себя его руку. Ничто, однако, не могло его остановить: крепкий коньяк разжег его кровь, пробудил в нем неодолимое желание. Амирхан решительно привлек Саниат к себе, навалился на нее, не дожидаясь, когда она окончательно проснется…

Над близлежащими холмами поднимались белесые облака, освободилась земля от тумана. Тем не менее солнце, поднявшееся на востоке, все еще оставалось за плотным слоем туч. Отовсюду веяло сыростью.

Амирхан, поднявшийся чуть свет на ноги, не умываясь, не одеваясь, уже сидел за неубранным с вечера столом, решал, выпить ли ему рюмку коньяку или нет. И не удержался — выпил и закусил сыром с кукурузной лепешкой.

Волнение его усилилось, когда он шел по глухим улицам и втягивал широко раздувающимися ноздрями сырой воздух. Он предчувствовал, что старики подведут его, не доведут дело до конца.

Вышел на площадь, и сердце оборвалось: около кинотеатра стояла жалкая кучка стариков. А где же остальные? Где они? Сидят дома? Выжидают? Готовенького ждут? Амирхану хотелось рвать и метать. Но шуметь и скандалить времени не было: уже доносился гул приближающейся колонны. Нужно было встречать немцев.

Саблю и черкеску держал молла, руки его почему-то тряслись, как будто вышел с ворованными вещами.

— Да возьми же себя в руки! — нервничал Амирхан. — Неужто в таком виде предстанешь перед гостями?! Что о нас, горцах, подумают немцы?

Хасан и бритоголовый мужчина держали за уздечку белого коня. Вид у обоих был ужасный — краше в гроб кладут. И конь не из тех, что в глаза бросаются, не породистый, как ожидал Амирхан, — ребра выпирают.

— Возьмите себя в руки! — еще раз грозно приказал Амирхан, вкладывая в слова всю свою обиду и ненависть, и решительно направился вперед.

Колонна автомашин остановилась. Из черного «мерседеса» вышел генерал. За ним — Конрад Эбнер. Он остановился чуть поодаль генерала с довольной улыбкой на лице.

— Мы рады вас приветствовать на древней кавказской земле! — взволнованно обратился Амирхан на немецком языке к генералу.

И тот, приятно удивленный происходящим, довольно кивнул.

Конрад Эбнер был твердо убежден в том, что Клейсту нужно развязать руки, чтобы он мог реализовать свои грандиозные планы. Но генштаб держал его на коротком поводке — именно с этим Конрад связывал некоторые временные затруднения в наступательных действиях войск как в Туапсе, так и в горах, на нальчикско-владикавказском направлении.

В ноябре генерал-полковник Эвальд фон Клейст сменил фельдмаршала Листа на посту командующего войсками, объединенными в группу армий «А» и действовавшими на Кавказе. Конрада это обрадовало и приятно удивило. Удивился он прозорливости отца, который еще летом предугадал такую смену, когда отправлял с сыном пространное напутственное письмо своему старому другу.

Приятной неожиданностью было для Конрада и то, что Клейст будто бы внял советам Эбнера-старшего, внес существенные коррективы в план военных действий — усилил наступление на нальчикско-владикавказском направлении. Казалось, он понял, что переход через Главный Кавказский хребет можно осуществить лишь в том случае, если будут взяты Нальчик, Грозный, Орджоникидзе и откроется Военно-Грузинская дорога. После упорного сопротивления под Моздоком и Малгобеком русских Клейст, обозленный неутешительным итогом операции по захвату Эльхотовских ворот, гневно заявил: «Выжечь все живое! Долину Терека превратить в кладбище. Подвергнуть массированному налету бомбардировщиков и истребителей…»