— Никуда я не поеду. И сына вам не отдам.

Уже когда шла в комендатуру, Надя почувствовала, что это не просто вызов, не формальности какой-то ради ее вызывают, а нависла над нею непоправимая беда. Все эти дни она ждала, была уверена, что Конрад Эбнер позовет, потребует платы за ее освобождение. Какими жадными глазами он рассматривал ее тогда…

— Неужто Азамат Рамазанович пожаловался, сказал, что ты не желаешь работать в школе? Вот и вызывает, — высказала версию Маргарита Филипповна, хотя и сама в это не верила. — Да нет же, — поправила она тут же себя. — Чего же ему под удар тебя ставить.

Ошиблись обе: беда оказалась пострашней.

И она чувствовала свою вину: если бы отправилась с ребенком во Владикавказ хотя бы на сутки раньше, все было бы по-другому. Но разве могла она предполагать, что фашисты прорвутся в Терек так стремительно и внезапно и не будет возможности выехать из города?! Варвары! К ребенку какой может быть предъявлен счет?!

Наде Конрад Эбнер дал несколько дней, чтобы она собрала в дорогу малыша и прошла с ним медосмотр.

В школу она не пошла, дождалась Маргариту Филипповну у нее дома.

— Сына я им не отдам, — твердила обезумевшая от горя Надя. — Только через мой труп.

— Этим, детка, ничего им не докажешь.

— Дети-то в чем виноваты? Какая мать этих палачей родила?!

— Гитлеровская самка.

— Нужно бежать. Я должна спасти Алексея любой ценой. Неужели нет выхода?

— Успокойся, Надюша. Возьми себя в руки. — Маргарита Филипповна опустила ей на плечо теплую руку. — Нужно все обдумать и найти выход…

Азамат долго ждал в своем директорском кабинете, все надеялся, что Надя вернется из комендатуры и поспешит к нему за помощью. Но надвинулись исподволь короткие осенние сумерки, и в настороженной тиши школы остался он один. «А что, если Надя обойдется без моей помощи? — обожгла его тревожная мысль. — Маргарита Филипповна переправит ее с ребенком в надежное место, и вся затея лопнет, как мыльный пузырь».

Он рванулся к двери, как подстегнутый плеткой конь, и вылетел на потемневшую улицу. Он шел торопливо, нервно, никого и ничего перед собой не видя, в жилище завхоза.

Дверь была заперта. Азамат постучал.

— Кто там? — раздался испуганный голос Нади.

— Это я, Азамат, — ответил он; тревожно стучало сердце.

Дверь отворилась. Надя порывисто бросилась навстречу и уткнулась лицом ему в грудь.

Он остолбенел, приподнял было руки над ее вздрагивающей спиной, но не решился обнять ее, прижать к груди.

«Вот оно, свершилось наконец!» — пьянили его сладкие мечты.

— Азамат, ты говорил о своем дядьке… Он сможет…

— Нет! Я сам! Все, все для тебя сделаю… — Дыхание Азамату перехватило, точно что-то застряло в горле, он пытался еще что-то вымолвить, однако не смог — потерял голос.

В отчаянии, что не сможет произнести самых важных слов, он обнял ее, прижал к себе дрожащими руками и впился горячими губами в ее губы.

Пенящаяся вода горной реки у Зеркального водопада потеряла свою прозрачность, окропившись кровью убитых немцев, намеревающихся пройти бродом. Штурмовали колонну с разных сторон двумя стрелковыми батальонами. Рота Тариэла Хачури, рассредоточенная в районе Волчьей теснины, небольшой отрезок которой горцы называли «Пронеси, господи», выставила прочный заслон.

…Бой возобновился с немецкой точностью ровно в три часа утра. Фашисты обрушили на советских бойцов нескончаемый минометный обстрел, намереваясь, по-видимому, на этот раз прорвать наконец их оборону, развернуть стесненные, зажатые в ущелье части и пройти в горное село. Сдерживать их натиск становилось все трудней и трудней: немцы разбились на несколько групп, и каждая пробивалась самостоятельно. Фашисты, кажется, обнаружили в ходе предыдущих боев слабые места в расположении роты Хачури и устремились туда.

— Смотрите, — обратил внимание товарищей Махар Зангиев, — ползут, как тараканы.

Сквозь дымчатую вуаль проглядывались взбирающиеся по каменным порогам немцы. Никто из бойцов не предполагал, что в этом месте егеря смогут вскарабкаться наверх.

— Что же получается? Оставили этим гадам лазейку? — сам себе, пожалуй, адресовал суровый вопрос Тариэл.

— Так ведь там никак вроде бы не пройти, — оправдывался Карпов, будто это он допустил оплошность, на его полном лице выступили румяные пятна. — Выходит, проглядели? — Он явно не хотел в это поверить и удивленно взирал на бойцов, находящихся вблизи него.

— Далеко альпийским стрелкам не уйти, — отозвался Асхат Аргуданов. — Пусть не думают, что они знают лучше нас наши тропы. У нас свои секреты.

И Махар охотно поддержал:

— Клянусь! Правильно говорит Аргуданов.

— Нужно срочно перекрыть им путь. — Хачури, прежде чем обратиться к Асхату, чуть помедлил, как бы прикинув: можно ли будет перехватить немцев, как утверждает командир отделения. — Ты добирался, если не ошибаюсь, с отарой и сюда. Ну-ка, подскажи, где фашистов можно перехватить?

Асхат смущенно запылал: слова командира роты прозвучали дороже иной похвалы. Совета просит сам Тариэл Хачури, грозный страж Терека.

— Пока фрицы пошевелят мозгами, как и куда им выбираться дальше, — ответил Аргуданов, — можно и нам кое-что сообразить. Неподалеку отсюда, ну, как идти к Ларисе, есть такое место — ни Гитлеру, ни Геббельсу ни за что недокумекать, где оно. Тот утес я никогда в жизни не забуду…

— Ну-ну, — поторапливал Хачури.

— Так вот у этого утеса, — оживился Асхат, — я столкнулся как-то с медведем. Увидел — испугался. Как будто скала на меня надвинулась. Куда бежать? Все перекрыто. Смотрю — совсем близко пещера. Я туда. Медведь за мной… — В этом месте он замолчал, понял неожиданно, что не ко времени рассказывать во всех подробностях о том, что случилось с ним когда-то. — Но это оказалась не пещера, — решил сократить повествование Аргуданов. — Это был проход. Только низко-низко нависали над ним скалы. Но медведь за мной не пошел. И я был уже наверху.

— Укажешь дорогу, поведешь взвод, — распорядился Тариэл.

— И двух отделений хватит, товарищ старший лейтенант, — посоветовал Асхат.

— Ишь какой лихой, — нахмурился Карпов.

— Когда много людей, только во вред, — настаивал Асхат. — И заметить нас могут, и развернуться будет нелегко. Проход узкий, а площадка — с пятачок.

— Хорошо, — подвел итог Хачури. — Пусть будут два отделения. Главное, не дать фашистам уйти.

— И я пойду, — предложил Карпов.

Глубокая теснина, по которой цепочкой тянулись бойцы за Асхатом, была завалена огромными камнями, и они затрудняли путь. Не всегда удавалось быстро обойти каменные глыбы, на иную приходилось взбираться, друг другу подсобляя. По-медвежьи плотный Асхат одолевал препятствия с обезьяньей ловкостью. Между ним и идущим следом Карповым, не привыкшим к трудным горным тропам, расстояние увеличивалось, и вскоре отряд весь отстал — никто не решался обгонять политрука. Асхат время от времени оборачивался, молча осуждая неповоротливого Карпова, но торопить его воздерживался.

«Но ведь так тоже долго не может продолжаться!» Аргуданов остановился у развилки теснины и выпалил сердито:

— Мы так можем упустить егерей!

Лицо приближающегося политрука было красным, припухшим, пот стекал по нему крупными каплями. Он часто и шумно дышал. Асхат пожалел, что упрекнул Карпова — и сноровки такой, как у других, нет, и лет немало.

Аргуданов угрюмо свел черные брови над переносицей. Эх! Сейчас бы политрука в больницу уложить, под строгий присмотр хороших врачей, а он с больным сердцем вынужден воевать, совершать трудные переходы…

— Вот что, товарищ политрук, — уважительно обратился к нему Аргуданов, — теперь мы разделимся. Мы пойдем дальше, а вы с одним отделением сворачивайте возле той скалы. Там, наверху, выберете надежную позицию. И ждите. Не спешите стрелять, не давайте себя до поры обнаружить. Мы откроем огонь, а вы ждите.