Хачури не узнал в седой, осунувшейся женщине прежнюю молодую краснощекую Таню Семенюк, по мужу Прохорову. Прохорова ли она теперь? Фамилия, разумеется, тут ни при чем, и фашистский разведчик просто воспользовался ею. Беда в другом… Таня не думала, что вскоре свои же, родные ей советские люди учинят ей суровый допрос: как же это ты, мол, учительница, воспитывающая учащихся, умудрилась выйти замуж за лютого врага? А если не доглядела поначалу, по молодости, неужто потом с годами не могла разобраться? А может быть, догадывалась, да молчала? Других ведь расстреляли, а ее выпустили. Почему? После таких вопросов Таня не раз сожалела о том, что не бросилась в холодные пенящиеся воды Терека, когда стояла у излучины реки.

Но это потом, а пока она пожалела, что бывший начальник отделения милиции Хачури не узнал ее, учительницу его сына, и хотела было напомнить о себе, но щемящая обида перехватила горло, и она с тоской смотрела ему вслед, когда он направился домой.

А Тариэл между тем сбавил шаг. Куда это его понесло? Там, дома, никого: жена с детьми заранее, еще до оккупации, отправилась к своим родителям в тыл. И все же родной дом тянул к себе. Чем ближе подходил, тем больше волновался. Глухо, необжито, ставни на окнах закрыты, как глаза усопшего. Из-под снега в саду торчали наклонившиеся ореховые колья, на которых вилась фасоль, оголенные потемневшие деревья ждали весну.

Генерал Тимофеев задержал в штабе корпуса Виктора Соколова еще на несколько минут. Вроде бы не собирался давать советы опытному альпинисту, предостерегать его, да вдруг, глянув на него, в последний момент не сдержался.

— Сводка погоды не очень обнадеживающая, — сказал Василий Сергеевич. — Снегопады, трескучие морозы… и все такое предсказывают синоптики. Будьте предельно осторожны.

— Отправляются на Эльбрус наши самые опытные альпинисты, товарищ генерал, — ответил Виктор.

— И все-таки, сынок, лучше немного переждать…

В январские морозные дни доставалось всем. Такая погода, предсказывали некоторые, нам, дескать, на руку: она парализует фашистскую армию и погонит немцев так, что пятками засверкают… Так-то оно так, однако холода в немалой степени осложнили и наступление советских войск. Мощный смерч, раскручивающий лихо и стремительно снег и песок в моздокских и в ставропольских степях, превращал подчас день в беспросветный мрак, валил бойцов с ног, нещадно колол лицо, запорошивал глаза, затруднял дыхание…

— Каких только зим не приходилось пережить за военную службу! — посетовал Тимофееву генерал Тюленев. — Февральскую слякоть на фронтах первой мировой войны. Январские стужи в Поволжье в годы гражданской… Ураганные ветры на Каспии, декабрьские и мартовские морозы в Подмосковье. Однако то, что сейчас здесь творится — нечто невообразимое…

Василий Сергеевич пожал Соколову руку и пожелал:

— Удачи! И благополучного возвращения!

Виктор только собрался сесть в автобус, который дожидался его у кирпичного дома, где временно располагался штаб корпуса, как его окликнул мужчина. Вначале он не узнал Азамата Татарханова в бушлате, в ушанке, которую тот надвинул до густых черных бровей.

— Прости, не узнал. Ну как, полный порядок? Вид у тебя бодрый. — Виктор, казалось, решил отделаться общими фразами.

— Направляют в школу. Пора, говорят, приступать к своим учительским обязанностям. — Азамат будто оправдывался.

— Стало быть, переход к мирной жизни? — спросил Виктор излишне бодрым тоном.

— А ты как? — Азамат внимательно осматривал Виктора.

— Поручили возглавить одну из альпинистских групп. Отправляемся на Эльбрус.

— Сейчас? — не поверил Азамат. — Там такие метели…

— Ждать некогда. Ну, до встречи, — не стал Виктор более задерживаться. — Живы будем — увидимся. Ну, бывай!

Он запрыгнул в машину, и она тотчас отъехала.

…Автобус то и дело объезжал воронки на дороге, так что каждый раз нужно было сбавлять скорость. Перед поворотом машина пошла еще тише, казалось, водитель вот-вот остановит ее, а на ухабах, когда свернули на грейдерную дорогу, шофер вовсе замедлил ход — мотор с трудом тянул на крутом подъеме.

Проехали мимо «каланчи». Огромный грудастый утес был наполовину окутан белесым облачком. Из-за нависших свинцовых туч выплывали сторожевые башни.

Виктор Соколов смотрел в окно автобуса с задумчивой грустью и ловил себя на мысли, что вдруг иначе стал воспринимать дорогие сердцу места, с важными боевыми событиями связывал теперь тот или иной отрезок пути, вершину или сопку.

Здесь, в ущелье, на подступах к сторожевым башням, была остановлена фашистская колонна — вон чернеют в стороне на снежном фоне остатки уничтоженных вражеских автомашин, остатки пытавшихся пробраться на помощь генералу Блицу подразделений.

Одно наше отделение сдержало натиск батальона немцев! А его командиру Асхату Аргуданову было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Непонятно, как зимой по обледенелым недоступным скалам удалось забраться Махару Зангиеву на самую верхушку «каланчи»? «Наверно, разозлился очень на фашистского снайпера», — смущенно объяснял потом Махар.

Вспомнилось, как на сторожевых башнях девчата зажгли предупреждающие костры…

Теперь же Баксанское ущелье уже было освобождено от врагов; восстанавливались мосты, взорванные немцами при отступлении, очищалась от завалов камней горная дорога.

Оставшиеся кое-где в боковых теснинах егеря превратились в разбойников. Пытаясь прорваться к своим, они время от времени совершали налеты на малочисленные отряды Красной Армии. Для полной очистки гор от фашистов прибыли войска НКВД.

Встречались на пути базы, полуразрушенные землянки, укрытия и укрепления.

— Не вздумайте ими воспользоваться! — предупреждали патрульные, останавливающие машину. — Все они фашистами заминированы при отступлении. Лучше обходите стороной.

Сильному обстрелу подверглась ближняя к балке окраина Ларисы. Здесь и видны следы разрушений, остальная часть горного села осталась неприкосновенной.

Гостей вышел встречать старик Мишо. Он был в тулупе и неизменной белой папахе.

— Здравствуй, отец! Рад тебя видеть.

— Добро пожаловать, сынок.

— Как рана, отец?

— У русских есть хорошая поговорка, но я чуть-чуть по-другому скажу… Заживет, сынок, до окончания победы над фашистами.

— А у нас дело, — продолжил Виктор и стал рассказывать ему, что привело их в горы: — Приказ командования Закавказского фронта — установить на самые высокие кавказские вершины, на двуглавом Эльбрусе Государственные флаги Советского Союза. И выбросить к чертям фашистские…

— Ну что ж, сынок. Пора, стало быть! — одобрил старик, но тут же принял озабоченный вид. — Правда, зима на дворе. Эльбрус гневается, никого к себе не подпускает в эту пору, ты хорошо и без меня знаешь. Чело его постоянно укрыто. Да что это я вас пугаю. Вас, соколов, ничто, пожалуй, не сможет остановить.

Виктор испытал на себе норов Эльбруса: уж если разгневается или решит проучить самонадеянного смельчака — держись! Вдоволь натерпишься страха. Покуда подступишься к вершине, нужно будет пройти не один километр отполированных ветром ледяных склонов, на которых порой скользят даже острые стальные кошки. Смельчаков может остановить буквально все: и метели, и плотная завеса облаков. Взбираться на Эльбрус зимой — дело сложное, многие альпинисты знают, что это такое. И все-таки решились…

У старика Мишо труппу альпинистов напоили горячим молоком; непривычно вкусным показался кукурузный, чуть обессоленный чурек. Жирный овечий сыр тоже всем понравился.

Затем отправились к «Приюту одиннадцати», где должны были собраться все альпинисты. Одна группа двигалась через перевал Бечо, другая — через перевал Донгуз-орун-Баши, а третья прибыла из Тбилиси. И все вскоре объединились в один отряд.

Здание «Приюта одиннадцати» было повреждено бомбами, фасад его весь изрешечен пулями, крыша с дизельной станции снесена взрывом. Повреждена была и метеорологическая станция.