— Пусти его, — бросил Конрад недовольно, а когда дежурный скрылся за дверью, обратился к Карстену: — Побудь, пожалуйста, в соседней комнате. Потом мы продолжим разговор.
Карл удалился в соседнюю комнату, непроизвольно повторив странную фамилию: Таран. «Кто бы это мог быть? Определенно, осведомитель Эбнера, — решил он. — Явился, очевидно, с важной информацией».
Карл остановился у неприкрытой двери, сквозь зазор которой можно было услышать и даже рассмотреть гостя. Карстен никогда не отличался любопытством, но сегодня почувствовал сердцем, что должен поступить наперекор привычке — взглянуть на этого самого Тарана и послушать его.
Длинные черные волосы не держались на голове Азамата, рассыпались, прикрывая лоб, но ему было не до прически.
— Господин Таран, я вас уже предупреждал, — сухо встретил его Конрад, — без вызова никогда сюда не являйтесь.
— Я понимаю, господин уполномоченный, — оправдывался Азамат. — Но дело, не терпит промедления. Я в опасности… И все может провалиться.
— Успокойтесь, — сощурился Конрад брезгливо. — И говорите толком. Самую суть. Эмоции отбросьте. Садитесь.
Азамат садиться отказался. Он никак не мог собраться с мыслями, переступал с ноги на ногу в нервном возбуждении. Чабахан, ласковая, уступчивая сестренка, с врожденным пороком сердца, превратилась неожиданно в неуправляемую неврастеничку — может погубить родного брата из-за своего слепого патриотизма.
После того как ее освободили, она закрылась в своей комнате. Вполне возможно, что с матерью Чабахан о чем-либо и говорила, но с ним, братом, упорно не желала беседовать. Ни на один его вопрос она не ответила, зато обозленно вымолвила:
— Я долго думала и поняла…
— Что ты поняла? Говори яснее, — забеспокоился он, почувствовав, что надвигается беда.
— После того как приехал дядька, ты стал совсем другим. Ссора с матерью, и вообще… Ты, ты… Меня отпускают, а Заиру — нет. Почему тебя назначили директором школы?
— Тебя это не касается. Так нужно.
— А знаешь, что сказал дежурный фриц: тебя отпускайт, а это упрямая горянка отправляйт лагер. — Она подражала немцу. — Так на меня посмотрел, как будто я им чем-то помогла.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Да, соображаю. По всем дворам фашисты шастали, как голодные собаки. Забирали последнее, что было у людей. У тети Маши увели козу. Оставили детей без молока. А к нам… к нам даже не зашли…
— А я знаю? Может быть, из-за дядьки! С него и требуй. Я тут при чем? Вот еще — она мои действия решила обсуждать, оценивать. Может быть, ты и со своей подружкой всякие такие разговоры ведешь?
— Мне стыдно о таком говорить…
— Учти, я не посмотрю, что ты моя сестра. Выбью дурь из головы.
Он выбежал во двор, оттуда на улицу. Много ли нужно девчонке с больным сердцем? Одной оплеухой можно уложить ее наповал. Что делать? Как быть? Растерялся Азамат. Недолго думая, он бросился в комендатуру.
— Нужно немедленно освобождать кабардинку! — стал упрашивать Конрада Азамат. — Прошу вас, господин Эбнер. Аргуданова ничего не скажет… я хочу… вернее, она ничего не знает. Глупые девчонки, что одна, что другая.
Глаза Конрада оставались суровыми. Но он не стал отказываться, а неожиданно перевел разговор:
— Списки коммунистов принесли?
— Да, конечно, как условились. — Азамат полез в боковой карман пиджака. — Вот они. — Протянул листок бумаги. — Я все для вас сделаю, только отпустите кабардинку.
— Девушка она ваша? — Глаза Эбнера стали какими-то стеклянными.
— Что вы, господин Эбнер! Моя сестра и кабардинка — подруги. И если…
— Хорошо! — оборвал Конрад. — Понятно. Я отпущу кабардинку. Но учтите, если попадутся еще раз, расстреляем. Не посмотрю — сестра или брат.
Он пробежал глазами список.
— Это все? Вы никого не упустили? — подозрительно прозвучал его вопрос.
— Пока все… — Кровь в жилах Азамата, кажется, остановилась.
— Надежду Соколову вы знаете? Она не коммунист?
Азамат побледнел: откуда уполномоченному известно о Наде? Она из дому не выходила все эти дни.
— Нет-нет, она не член партии…
— Вот как? Интересно.
Азамат перебирал в памяти разговор с Конрадом и не мог отвязаться от мысли: а вдруг Эбнер проверит и выяснит, что и те, другие, кого он указал в списке, не коммунисты? Дядьке легко было советовать: включай, говорил, всех, кто может вызвать у немцев подозрение, на кого питаешь зло. Даже Надю советовал включить, но Азамат отказался… Где же мог видеть ее Эбнер? Может быть, там, на полустанке, когда немцы проверяли пассажиров? Расспрашивать Надю о чем-либо остерегался: кто знает, как она воспримет его интерес. Сама же ничем не делилась с ним. Не доверяла…
* * *
От волнения дрожали руки, он никак не мог расправить плотный лист бумаги, сложенный вдвое, и прочесть текст, слезились глаза от напряжения, расплывались строчки. Он снял очки, протер глаза носовым платком, а заодно и стекла, и снова водрузил очки на орлиный пос. Теперь смог прочесть: «Эльбрус покорен, на его макушке водружено наше победоносное знамя…» Старик Эбнер перечитывал короткое послание сына, воспринимая сообщение по-новому, словно за каждым словом таился дополнительный смысл, как в закодированном тексте.
— И все-таки, — заметил он незримому собеседнику, — они удачливее нас. — Справившись с внезапно нахлынувшей на него завистью, он дал более трезвую оценку: — И мы многое сделали для них, и они не подвели нас. Одним словом, вырастили достойных преемников.
В этот день Вильгельм Эбнер решил забросить все дела: не работалось ни в саду, ни в кабинете, не хотелось и дома сидеть — потянуло с неукротимой силой на улицу. Лица прохожих светились радостью; люди возбужденно обсуждали у киосков грандиозные события. Кто-то привел слова Геббельса, который утверждал, что Германия значительно улучшила свое экономическое положение, и главным образом за счет Кавказа, откуда якобы стала поступать нефть.
Вспомнились Вильгельму пророческие слова главного идеолога Германии:
«Мы заняли страну на Востоке не только для того, чтобы ею обладать, но и для того, чтобы организовать ее прежде для себя. Мы ведем войну за уголь, железо, нефть… Если к назначенному нашим командованием сроку закончатся бои на Кавказе, мы будем иметь в своих руках богатейшие нефтяные месторождения Европы. А кто обладает пшеницей, нефтью, железом и углем — тот выиграет войну».
«Советской экономике наступил конец, иссяк моральный дух красноармейцев, — приходил к выводу Эбнер, — еще немного, усилие-другое, — и Кавказ падет, а немцы выйдут к Черному морю, и турки двинутся навстречу».
С утра и до поздней ночи в эти дни передавали по радио бравурные марши военных оркестров. Вильгельм, кажется, слушал теперь все подряд, боялся пропустить самое главное: генерал Дитмар восторженно и убежденно уверял сограждан Германии в том, что близится день победы над Россией. Затаив дыхание, Эбнер ловил каждое слово любимого диктора фюрера.
Глава третья
В какой уже раз генерал армии Тюленев совершал очередной перелет. Каким бы ни был утомительным, опасным путь, он отправлялся на самые решающие участки фронта, чтобы там, на месте, разобраться в обстановке. Его присутствие понадобилось, когда крупные механизированные части противника начали выдвижение из района Пятигорска в юго-восточном направлении и подошли к реке Баксан. В районе Моздока немцам удалось форсировать Терек и перейти в наступление, вклиниваясь у станицы Вознесенская в оборону 11-го стрелкового корпуса. Танки противника продвинулись на юг к подножию Терского хребта и стали взбираться по его северным склонам.
Когда создалась угроза прорыва на туапсинском направлении, Тюленев тотчас вылетел туда, чтобы на месте совместно с руководством армии организовать оборону. Иван Владимирович понимал, как важно личное руководство штабами и войсками, общение с подчиненными, будь то командир или рядовой солдат: доброе слово настраивало, вселяло в людей смелость, организованность. Командованием, штабами одновременно решались самые разнообразные задачи, нельзя было упускать из поля зрения при этом и соединения, прикрывающие границы с Турцией, оборонявшие Черноморское побережье и обеспечивавшие наши коммуникации в Иране.
