Уже через месяц после той беседы с отцом начались провокации — нацисты подожгли рейхстаг, обвинив в этом неугодных им коммунистов. Вслед за этим потянулись массовые аресты ни в чем не повинных людей, затем расстрелы.

После окончания берлинского института Карл продолжал увлекаться больше альпинизмом, нежели медициной, сторонился политики. И отец считал, что это даже лучше. Единственный раз попытался воспрепятствовать ему, когда Карл отправлялся на Кавказ штурмовать Эльбрус — он тревожился, как бы сына не отправили с каким-нибудь шпионским заданием. «Просто так тебя в Россию не отправят!» — высказался он начистоту. Карл стал защищаться: я не шпион, я — спортсмен. И заверил отца в том, что скорее откажется от поездки, о которой столько мечтал, чем согласится поступить против своей совести.

А вот теперь уже наступил черед и Карла: ему напомнили о долге перед рейхом. Что же от него потребовали? Повести группу на Эльбрус. Вроде бы и не так много, если учесть, что других соотечественников заставляют убивать, разрушать, уничтожать. Однако чем ближе наступал день восхождения, тем тревожней становилось на душе Карла. Отец его незримо присутствовал рядом. «Что я ему скажу? — мучительно думал он. — Прости, мол, папа, так получилось, мне приказали, а я не смог не выполнить…» Ни отца, ни тем более себя обмануть ему, разумеется, не удастся.

В последнее время Карла преследовал один и тот же сон: он оказывался на краю пропасти, с которого вот-вот упадет на острые скалы. Как быть? Что предпринять? Не с кем поделиться, некому доверить тайну. Напротив — нужно всячески скрывать свои сомнения.

Тревожное беспокойство охватило Карла уже тогда, когда грозно и не спеша проезжала автоколонна по улицам разрушенного городка: он тоскливо смотрел на груды камней, оставшихся от зданий некогда симпатичной центральной площади, и, стоя у разрушенной гостиницы, невольно оглядывался. Ему казалось, что из-за опаленной стены появится Виктор Соколов и сурово скажет: «Вот как вы, немцы, отплатили за наше щедрое гостеприимство!»

«Нет, Карл, — сказал он себе, — ты должен отказаться, ты никогда потом не сможешь простить себе то, что в решающий час смалодушничал, поступил против своей совести».

Острая боль в ноге будто подсказала, как нужно ему действовать. И тогда, в тридцать девятом году, как и теперь, заболевание началось от нервной перегрузки. Карла возмутило тогда странное поведение Конрада Эбнера, он понял, что не из-за простуды отказывался от восхождения руководитель делегации — никаких признаков ее до последнего времени не наблюдалось. Карл пришел к выводу, что Конрад Эбнер не альпинист, а прибыл на Кавказ для иной, отнюдь не спортивной, цели. И очень винил себя за то, что не решился поведать Виктору Соколову о своих подозрениях.

Карла бросало в жар, поднималась температура, и боль в ноге становилась нестерпимой.

— Ну это никуда не годится, — сказал врач. — У тебя, коллега, высокая температура. Ты считаешь, что это от ноги?

Карл кивнул.

— Ну-ка, сними сапог.

Врач осмотрел ногу.

— Покраснение. Похоже, рожистое воспаление голени, — сказал он. — И часто такое происходит? Я имею в виду ногу.

— Третий раз за последние годы.

— И что же ты делаешь? Как лечишься?

— Да, в сущности, никак. Знаю, что нужно тепло. С шерстяными носками не расстаюсь с осени и до весны.

Врач нахмурился, удивленно развел руками, но что-либо сказать не успел: рванув на себя дверцу машины, вошел генерал Блиц. На сей раз он не улыбался, как это делал перед кинооператорами, напротив, был недоволен, гладко выбритое лицо казалось злым. Генерал не стал выяснять, что с Карлом, заговорил с врачом сердито, довольно грубым тоном, будто всему виной был он.

— Хуберт, мне нужен Карстен, учтите! Карстен. Я не намерен менять основного проводника. Вы слышите? Не намерен!

Врач выслушал терпеливо, склонив голову, как провинившийся школьник, и, когда генерал смолк, спокойно ответил:

— Господин генерал, Карстена необходимо срочно отправить вниз.

— Что-о? — Лицо Блица перекосилось. — Вы даете отчет своим словам?

— Да, господин генерал. Карстен не сделает и ста шагов.

— Вы отказываетесь предпринять все необходимое?! — настаивал на своем возмущенный Блиц. — Мы начинаем восхождение. Карстен должен повести группу. Он не только альпинист, он — солдат! Патриот!

— Господин генерал, — продолжал врач настойчиво, — у Карстена высокая температура. Судя по всему, у него рожистое воспаление голени.

— Что-о? — Блиц только теперь изволил приблизиться к больному и взглянуть на него с недовольством. — Карл, надо полагать, Хуберт ошибся? — Он явно не хотел уступать.

— К сожалению, нет, господин генерал.

— Где же ты подцепил эту заразу?

— Это она меня подцепила, господин генерал.

— Безобразие! — выпалил Блиц непонятно в чей адрес. — Дурной признак перед ответственной операцией.

Тревожную тишину нарушил врач:

— Кого же отправить с тобой, коллега?

— Ничего страшного. Мне никто не нужен. Машина доставит меня до места, а там я как-нибудь…

— Ты уж извини. Сам понимаешь, мое место в отряде, я должен идти с ними.

— Как-нибудь сам справлюсь.

Через час Карла Карстена отправили вниз; он никак не мог согреться, укутанный в шубу. Пора было смазать ногу, чтобы не усугубить болезнь, однако он не делал этого, тянул…

Все, кажется, складывалось так, как задумал Карл — ему удалось избежать восхождения, тем не менее он не ощущал почему-то полного удовлетворения. То, что он сделал, всего лишь трусость, но не смелый отнюдь поступок. «Трусость? Да! И это после стольких волнений, тревог, испытаний, боли, наконец? Испугался за себя. Что отец подумает? Одобрит или осудит? Может, скажет: вся твоя спортивная миссия заключалась в том, чтобы водрузить на вершине штандарт выжившего из ума неврастеника, стоило ли рисковать ради этого?.. Следовательно, наступит день возмездия? Непременно! Скажут: какое тебе дело до чужих гор! Тебе позволили однажды подняться на самую высокую кавказскую вершину, помогли бескорыстно и от души, чтобы ты смог испытать свою смелость, удовлетворить свое тщеславие. И в благодарность… Достаточно. Тут все ясно. Неясно другое. Что же дальше? Начало, только начало положено. Сделан, может быть, первый, самый незначительный, самый робкий шаг. А в чем будет заключаться весь путь? Путь? Да. Первый, второй, третий — все, вместе взятые, шаги в конечном итоге составят путь. Готов ли ты, Карл, решиться на более смелый поступок?»

— Ну, дружище, я искренне тебе сочувствую. Не повезло тебе жестоко. Такая блестящая возможность прославиться — стать национальным героем Германии. А слава досталась какому-то неизвестному альпинисту, — говорил Конрад, а на самом же деле в душе радовался: случилось именно так, как он хотел. Да и сколько времени этому удачливому спортсмену будет сопутствовать успех! — Послушай, что пишут: «Отряд под командованием капитана Грота в бушующую снежную бурю водрузил на Эльбрусе военный флаг и вымпел «Эдельвейс». Капитан Грот награжден Рыцарским крестом, а каждый его подопечный — Железным крестом. Да, Карл, твоей славой воспользовался другой. Какие почести! Крепко повезло Гроту.

«Упаси бог от такой популярности, — подумал Карл. — Клеймо на всю жизнь. От такой славы не отмоются и дети, и внуки».

— Но ничего, — продолжал Эбнер, не обращая внимания на притихшего Карстена, — у тебя есть возможность отличиться в другом. Предстоит не менее ответственная операция. И престижная, можешь не сомневаться. Поведешь на побережье Черного моря через перевал наши лучшие части. Кстати, побываешь в высокогорном селе Лариса, где тебя исцелил тот горский знахарь. Блестящая перспектива!

Карл горько усмехнулся.

— Что ты на это скажешь?

Не слышу бодрого ответа.

— Если не подведет нога, — с усталым равнодушием ответил он.

Вошел дежурный. И отвлек Эбнера.

— Господин Таран просит принять его. Говорит, дело чрезвычайной важности.