«Да, — размышлял он далее, закончив недолгий разговор с комдивом, — усилили Черноморское побережье, а горы оставили без надежного прикрытия».
Тимофеев однажды сказал командующему фронтом:
— Поражают меня утверждения некоторых, будто горы наши защищены самим господом богом и гитлеровцы ни за что не осилят их. Это самообольщение. У них есть хорошо подготовленные горные части, они пройдут всюду.
— Ты прав, нам нужны дополнительные укрепления, скрытые огневые позиции в горах. Все это нужно было предвидеть! А мы стали наших альпинистов собирать лишь тогда, когда фашисты очутились на Северном Кавказе. В то время, как немцы заранее готовились к горной войне.
— И надо было заминировать проходы там, где нет у нас возможности поставить посты. Один пулеметный расчет в горах может многое сделать.
20 августа генерал армии Тюленев получил директиву Ставки Верховного Главнокомандования.
«Противник стремится вторгнуться в пределы Закавказья и для достижения этой цели не ограничится действиями крупных сил на основных операционных направлениях.
Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет, действуя как крупными силами, так и отдельными группами… Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непроходимой преградой для противника. Надо крепко запомнить: непроходимым является только тот рубеж, который умело подготовлен и упорно защищается. Все остальные преграды, в том числе и перевалы Кавказского хребта, если их прочно не оборонять, легко проходимы, особенно в данное время года.
Исходя из этого, Ставка требует наряду с созданием прочной обороны на основных операционных направлениях немедленно усилить оборону Главного Кавказского хребта, и особенно Военно-Грузинскую, Военно-Осетинскую и Военно-Сухумскую дороги, исключив всякую возможность проникновения противника на этих направлениях».
Трудно было не согласиться с этим: немалая доля вины в том, что случилось, лежала на командовании и штабе Закавказского фронта и, разумеется, лично на нем, Тюленеве.
«Проспали мы перевалы», — горько повторил он.
Догорала августовская ночь, а сон не шел.
«Да, нужно лететь в Сухуми», — твердо решил Иван Владимирович.
Глава четырнадцатая
Наступили сумерки, со стороны гор повеяло прохладой. Стягивались к вершинам брюхастые тучи. Все короче становились дни, и все неустойчивей погода в горах.
У самого дома Азамата догнал грузовик. Из кабины выглянул мужчина в папахе.
— Послушай, джигит, где-то здесь живут Татархановы. Покажи дом, если знаешь.
— А кто их не знает! Вот он, — указал Азамат рукой. — А зачем тебе они? Я тоже Татарханов.
— Ну, джигит, ты-то нам и нужен. Ну-ка, открывай ворота.
Грузовик заехал во двор. Шофер и мужчина в папахе — не без помощи Азамата — сгрузили упитанного бычка, которого привязали в сарае; скинули к ступенькам у крыльца два мешка — один с картошкой, другой с мукой.
— В старину наши горцы говорили, — то ли в шутку, то ли с сожалением заметил мужчина в папахе, — лучше иметь в каждом ауле по другу, чем по быку. Теперь по-другому: лучше иметь по быку.
Не проронив ни слова более, уехали.
— Кто эти люди? — испуганно спросила сына Мадина.
— Первый раз их вижу, — ответил он.
— Они разговаривали с тобой.
— Ну и что? — злился Азамат, пряча от матери глаза; он и сам не знал, как быть. Бычок не петух, чтобы спрятать от глаз соседей, наверняка видели. Спросят: откуда? А если и не спросят, то обязательно заподозрят в связях в новой властью. Что же он, Азамат, скажет Маргарите Филипповне? Может быть, не случайно она осталась в городе? Что подумает о нем Надя? И это теперь, когда он смог убедить ее, что был контужен и в горы уйти пока не может.
— Тебя я спрашиваю! Чей бычок, мешки? — Мать было бледна, будто вот-вот упадет в обморок.
— Не знаю. Дядька, наверно, прислал.
— Зачем? Или без его помощи мы не жили, не обходились? Проживем и теперь.
— При чем тут я? Что ты на меня набрасываешься? Амирхан тебе обещал, вот с ним и счеты своди. — Азамат, кажется, нашел выход. — В достатке грозился тебя содержать, вот и старается.
— Будь проклят день, когда он объявился! — Мадина опустилась на ступеньки, уткнулась в шершавые ладони лицом, заходили, задрожали ее плечи.
Больно было смотреть на мать, но Азамат не знал, как ее утешить. Он намеревался поесть, да расхотел вдруг, завалился спать в своей небольшой комнате. Кто знает, сколько прошло времени, проснулся оттого, что услышал за дверью шорох: в последние дни он спал чутко, как роженица. Азамат встал, подошел на цыпочках к двери. Прижался одним ухом к крашеной дощатой половинке, прислушался, замерев на месте.
— Азамат, я это, — раздался тихий голос Чабахан.
Он открыл дверь, пустил сестру к себе в комнату. Чабахан была в ночной рубашке, а на плечах — неизменная материнская шаль.
— Ну, чего тебе? Что опять стряслось? Почему не спишь? — набросился он на сестру, недовольный ее полуночным визитом.
— Что скажу тебе, брат! Только не ругайся, пожалуйста, — заторопилась, зашептала Чабахан, приближаясь к нему. — Ждала тебя долго. И вдруг уснула как убитая. Понервничала, ты не представляешь! И наверно, от этого…
— Могла бы подождать и до утра, — упрекнул Азамат, убежденный в том, что ничего важного сестра не сообщит. Он убрал ноги под одеяло, лег и вытянулся на кровати во весь свой длинный рост.
— Ты еще не знаешь, какие это новости, — промолвила она таинственно, приглушая голос. — Ты послушай, что мы сделали. Наших предупредили.
— Каких — наших? О чем ты?
— Слушай меня внимательно и не перебивай, чтобы я не говорила громко. — Она хотя и пыталась говорить тихо, чтобы не разбудить мать, но невольно повышала голос. — Возвращалась от бабушки Заира…
— Никак не можешь от нее отцепиться, — скривился Азамат. — После всего, что было, продолжаешь дружить. Нет в тебе самолюбия.
— А что было? — наивно сказала Чабахан. — Ну что ты, брат? Они давно любят друг друга. А с Махаром мы были просто друзья.
— Брось. Нашла друга… А Заира…
— Сейчас ты совсем другое скажешь о ней, — поспешила заверить она брата. — Поймешь наконец, какая она. Смелая и решительная. Ну так вот, — продолжала она взволнованно. — Спускается Заира по тропинке и видит: фашистская автоколонна поднимается по ущелью. И такая длиннющая, столько машин…
— Ну и что?
— А то, что она сразу сообразила, — вспыхнула Чабахан. — Нужно предупредить наших. Как? Зажечь костры на башнях. Конечно, одной ей было не справиться. Посуди сам. Мы не знаем, где располагаются наши, где их искать. Они, как горные орлы, на самых высоких скалах. Сегодня здесь, а завтра — уже в другом месте. — Какой-то ликующий, непонятный Азамату свет излучали ее глаза. — Пошли мы вместе. Представляешь, получилось, как в старину. Наверное, и тогда наши предки точно так возвещали об опасности, — продолжала она исповедоваться брату. — И горцы передавали так сигнал тревоги. Мы зажгли костры внизу и там, в верхних селах. По всему ущелью прошел наш сигнал тревоги.
— Наивная. Ну что с того? Вы решили только сейчас сообщить, что началась война? — усмехнулся Азамат, воспринимая поступок сестры с сочувствием. — Радио и газеты объявили еще двадцать второго июня прошлого года.
— Ты так ничего и не понял! Мы посчитали количество машин, какая у немцев техника. И все это сообщили нашим.
— По-твоему, они не смогли бы этого сделать сами? Только на ваши сведения и рассчитывали!
— Когда бы успели? — жарко доказывала Чабахан. — Бойцы наши вон где находятся, а колонна — только-только подымалась наверх. Наши вообще не знали, что немцы движутся с этой стороны.
— По-твоему, там, в горах, спят? Им на ваши сведения наплевать. А вас могли схватить немцы. И повесили бы на месте, чтобы не совали нос куда не следует.
