— Трусливый осел, говорят горцы, с обрыва свалился, — заявила Чабахан насмешливо.

— А может быть, твоя Заира получила указания? — осенило вдруг Азамата.

— Никаких указаний она не получала. Мы сами решили…

— Ты-то откуда знаешь?

— Всегда ты так. Что бы я ни сделала — тебе не нравится.

— Не суй свой нос туда, куда не надо!

— Дай задание… Увидишь, на что я способна.

— Получишь сейчас у меня шлепка по одному месту. Чтоб сидела дома!

Чабахан шагнула в темноту за дверью и оттуда бросила:

— Ничего, посмотрим…

В комнате сделалось тихо, в окно падали матовые лучи луны.

Азамат только сейчас обратил внимание на то, что спал не раздеваясь, в рубашке и брюках. Он встал и направился на кухню. Погремел посудой, отыскивая в темноте, что оставила для него мать на ужин. Приподняв полотенце, которым были укрыты тарелки, он расхотел, однако, есть. Вернулся и лег, по-прежнему не раздеваясь.

Лежал с открытыми глазами.

Не спала и Мадина. Она слышала, когда встала с кровати дочь, затем отправилась в сторону веранды осторожно, на цыпочках, и долго не возвращалась. Потом, когда Чабахан вернулась и легла в свою постель, донесся шум из кухни — встал сын, проголодался, видать, лег спать не ужиная, и Мадина пожалела, что круто обошлась с сыном, а он, пожалуй, и не виноват.

Все в доме потеряли покой с появлением деверя — свалился им на голову хуже фашистской чумы. Мадина никак не могла освободиться от тревожной мысли. Сердце замирало от страха: что же будет? Как и чем можно помешать Амирхану? К кому обратиться, пожаловаться? Кто поможет?

Однако под лежачий камень вода не течет. Она решительно встала, направилась во двор, убежденная в том, что все спят. У ступенек крыльца нашла старые поношенные башмаки — обулась. Открыла ворота, а затем пошла в сарай к привязанному в глубине бычку.

— Что ты собралась делать?

Мадина вздрогнула. Следом за ней шла Чабахан.

— Отвяжу и пусть идет на все четыре стороны.

— Зачем? Ты хочешь, чтобы он достался…

— Утром увидят соседи. Что скажут? Откуда у нас бычок?

— Ну и что? Пусть видят. Кого ты боишься? Немцев?

— Неужто и ты…

— Не надо, мама. Ты ничего не бойся.

— Прекрати! Брат и тебя погубит.

— А как ты хотела? Сидеть сложа руки? Нет! Не буду! Хватит.

— Глупая. Вы что же, с ума посходили? Или я… Да-да, наверно, я сошла с ума…

— Ну что ты? Что ты, на самом деле. Все будет хорошо, вот увидишь. Не надо. Как будто хоронишь нас.

— О, всевышний! Если ты есть, возьми мою душу. Не мучь, нет больше сил.

Конрад Эбнер склонился над папкой, перевернул страницу, другую, задумался. Дел немало: уже в первые дня пребывания на посту уполномоченного Терека он столкнулся с разного рода проблемами — в управлении городом и окружающими селами, в налаживании трудовой жизни местного населения, которое под разным предлогом увиливало от работы. Не очень покладистыми показались туземцы Конраду, не заметил в них простодушной доверчивости; он чувствовал, как тает его терпение, и наивным казался самому себе, когда пытался разговаривать с горцами с подчеркнутой корректностью. Все чаще возникало желание припугнуть, заставить аборигенов трудиться с четкой немецкой исполнительностью. Для дипломатических увещеваний времени не хватало: нужно было решать продовольственные вопросы — кормить армию. Но как он выяснил позже, горцы заранее угнали скот в горы.

До поздней ночи задерживался Конрад в комендатуре, да и перебравшись в свои апартаменты, он долго не ложился спать, ходил по комнате, раздумывал. В такие минуты вспоминалась армейская жизнь, и он жалел, что согласился стать уполномоченным. Командовать полком было проще, хотя и менее безопасно.

Он углубился в текст.

Конрад Эбнер дважды подчеркнул последние слова предложения, еще и еще раз перечитывая «Директиву по руководству экономикой во вновь оккупированных областях». Он вполне одобрял то, как было отмечено в документе, что поход против Советского Союза является мероприятием величайшего политического значения. Естественно, поход преследует цель устранить навсегда опасность, которая зачастую угрожает границам Германии со стороны могущественного, экономически развитого и организованного государства… Этому государству не бывать! Германия раз и навсегда должна быть защищена от опасности, и именно путем уничтожения Красной Армии и расчленения Советского Союза, в первую очередь по этнографическому признаку… Фюрер — вот их освободитель! А завоевать симпатии кавказских племен — это означает получить от них все, что мы желаем: дополнительные источники питания, возможность широкого использования природных богатств страны… В области религии — полнейшая терпимость, не отдавать предпочтения ни одной из религий. Все же необходимо учитывать особое значение ритуалов и обычаев ислама. Церковные здания вернуть в распоряжение населения. Что же касается школ, то тут нужно внести существенные изменения: принятый в административном управлении среди кавказских народов русский язык впредь должен быть заменен немецким. В остальном необходимо развивать языки местного населения.

Размышления Эбнера прервались, появился дежурный:

— Господин полковник, к вам прибыл Ази Таран.

— Пусть войдет.

Дежурный пустил Азамата в кабинет и закрыл за ниш дверь.

— Пожалуйста, проходите, садитесь, — радушно пригласил Конрад.

Торжественно-приветливый тон, звучное и почтительное обращение уполномоченного — Ази Таран! — каждый раз подкупало и настораживало Азамата.

— Позвал я вас, Ази Таран, по очень важному делу, — сказал Конрад далее. — Здесь, на Кавказе, мы осуществляем грандиозные преобразования. Воспитательного, просветительного, экономического, этического порядка. В ближайшие дни необходимо отремонтировать и открыть школу. Назначаем вас, господин Таран, ее директором. Подбирайте кадры учителей.

Азамат ушам своим не верил: неужто он станет директором? Зыбкая доселе мечта вдруг обретала реальность. Однако радуется он преждевременно, еще неизвестно, как отнесутся к этому Надя и Маргарита Филипповна. Каждый его поступок должен быть выверенным, хватит прежних ошибок. Он потрогал щеку: стоило ему понервничать, как тотчас начинала чесаться кожа на правой щеке.

— Вы верующий?

Азамат не мог собраться с мыслями, чтобы ответить, верующий ли он и в кого верит.

— Мусульманин? Христианин? Язычник? — Конрад решил прийти на помощь гостю, поскольку главным было отнюдь не то, кого горец почитает: аллаха или бога, поклоняется святому дереву или кусту, изваянию или кресту. — В области вероисповедания мы никого не ограничиваем. Свобода религии.

Азамат не знал, что ответить, как отреагировать на такое предложение уполномоченного, которому, очевидно, казалось, что он удивит гостя такой приятной новостью. К религии Азамат был равнодушен, но на всякий случай кивнул.

Конрад прошелся до окна, бросил короткий взгляд в сторону гор и вернулся к письменному столу. Небольшая пауза понадобилась Эбнеру, пожалуй, для того, чтобы перейти к новой, более важной теме.

— Господин Таран. Я неплохо знаю ваши горские обычаи. Хорошие обычаи. Не о них, как вы понимаете, речь. На сторожевых башнях были зажжены костры. И вы, и я знаем, что это означает, — говорил Конрад вполне спокойно, как о чем-то незначительном, однако не спускал с Азамата строгих глаз. — Возможно, вам известно, кто это сделал?

Азамат чувствовал, что уполномоченный непременно оставил неприятные вопросы напоследок. Разумеется, к ним можно было отнестись вполне хладнокровно: наплевать ему, Азамату, кто бы ни зажигал и неважно по какому поводу, — пусть отвечают. Но в этом деле была замешана его незадачливая сестра. С ее-то сердцем — ни за что ей не выдержать пыток и допросов. Кто знает, что она наговорит от страха, хотя и хорохорится. Как же быть? Назвать одну Аргуданову и умолчать о Чабахан он не мог: рано или поздно немцы выяснят, кто был еще. Сама же Заира выдаст, как только ее припугнут.