Клонило ко сну; такое случается (не раз испытал на себе Виктор Соколов), когда усиливается мороз, не хватает кислорода и появляются первые признаки горной болезни. «Поддаваться не надо, — настраивал себя Виктор и следил за своими товарищами. — Ну-ка, ну-ка, останавливаться нельзя!»

А каково кинооператору! Неиссякаемой энергии парня можно позавидовать. А ведь был новичком. «Тем и похвально его упорство, молодчина!» — похваливал его про себя Виктор. Ему приходилось с тяжелой кинокамерой то забегать вперед группы, то отставать, от отходить в сторону, чтобы запечатлеть самые важные этапы восхождения еще до того, как альпинисты установят на вершине советский флаг. Конечно, оператору по очереди помогали нести кинокамеру, и штатив, и коробки с кинопленкой.

Наконец взобрались на вершину. Здесь гулял ветер, снег путался в ногах альпинистов. Все были возбуждены, улыбались, несмотря на усталость. Поражала отличная видимость — на юго-западе простиралось Черное море.

У геодезического знака альпинисты выдернули изо льда древко с обрывками фашистского флага и установили советский.

Прогремел салют из наганов и пистолетов. Оператор самозабвенно снимал самые важные заключительные кадры трудного этапа восхождения. Раздались крики:

— Ура!

…Уже когда спускались вниз, у хижины на седловине увидели двух мертвых егерей.

— Высоко же забралась война, — сказал Виктор.

Внизу, у домика альпинистов, их поджидали товарищи. Приветственно зазвучал сигнал сирены, взвились разноцветные огни ракеты. Из трубы валил дым. Всех ожидал праздничный обед.

Последние выстрелы здесь, высоко в горах, раздались, когда открывали бутылку с шампанским.

Президиум Верховного Совета Союза ССР Указом от 1 мая 1944 года учредил медаль «За оборону Кавказа» (ею были награждены 583045 человек). На медали изображен контур величественного Эльбруса — и самая высокая кавказская вершина стала ареной боевых действий с оккупантами.

Многие участники героической битвы за Кавказ не дожили до памятной награды, еще больше — не дожили до окончательной Победы над врагом. Но подвиги их не забыты.

Когда Виктор Алексеевич вернулся с работы, уже окончательно стемнело и угасший долгий жаркий день погрузился в приятный прохладный вечер. Он устало опустился на диван, чтобы переобуться в мягкие комнатные шлепанцы.

— Наконец-то. — Надежда Николаевна, кажется, никак не привыкнет к поздним возвращениям мужа: уходит чуть свет и возвращается поздно вечером. — Заждались мы тебя, ей-богу, — выговаривала она с ласковой строгостью.

Вслед за Надей на застекленную веранду вышла Елизавета Христофоровна. Она остановилась возле сына и сказала:

— Все в сборе.

Когда-то, вроде бы давно, но помнится ей все отчетливо, словно было совсем недавно, Алексей, муж ее, возвращался домой точно так же, поздно вечером, и так же, как сын его теперь, садился на диван, чтобы минуту-другую перевести дух, а Лиза спешила к нему, встречала приветливой улыбкой, целовала в щеку. Сегодня добрые традиции продолжала Надежда Николаевна: она склонилась к мужу, поцеловала его в щеку.

«Вот и славненько», — заключила про себя Елизавета Христофоровна и громко объявила:

— Пора к столу. Алексей, детка, помоги-ка мне.

Внук был ее правой рукой. Высокого роста, как и отец, только поуже в плечах, с юношеской неокрепшей статью, появился он на кухне сразу же, как только бабушка позвала его.

Ели и, как всегда, делились за столом новостями. Виктор Алексеевич больше слушал, поскольку за день, бывало, так наговорится, что к вечеру язык не шевелится.

Ужин подошел к концу, когда зазвонил телефон. Как всегда, раньше всех у аппарата оказался Алексей: семнадцатилетнему парню звонили теперь чаще, чем другим домочадцам, звонили не только сверстники-товарищи, но и девушки. Он по-взрослому говорил сдержанно, иной раз коротко — да или нет. И это у родителей вызывало непроизвольную улыбку. Держался он с достоинством, и голос у него был густой, вполне мужской. На этот раз звонили не ему, и он позвал отца.

— Межгородка, — сообщил он. — Москва.

Алексей не ошибся.

— Василий Сергеевич! — обрадовался Соколов — то звонил Тимофеев. — Добрый вечер.

— Тебя можно поздравить. Я очень рад!

— Скорее пожалеть, — смутился Соколов, поблагодарив Василия Сергеевича.

— Что так?

— Какой из меня секретарь райкома партии, а тем более — первый, — пожаловался Виктор Алексеевич. — Инженер я. Комбинат — вот моя стихия. Директор — потолок. А тут…

— До чего же ты похож на своего отца. — В голосе Тимофеева звучало грустное воспоминание. — То же самое говорил когда-то и Алексей Викторович. А между тем такое мог, что другим двоим-троим было не под силу.

— То отец. Куда мне до него…

— Не то говоришь, сынок, не то, — строго заметил Василий Сергеевич. — Способные — что ты, что сын мой. С божьей, как говорится, искрой. И давно своих отцов обскакали, поверь мне. Сын мой, Василий-младший, еще сорока ему нет, а без малого академик. Ну да… что вас расхваливать — дела ваши налицо. Рассказывай, как идет строительство памятника? Помощь нужна?

— Спасибо, Василий Сергеевич. Вы и так многим помогли. И вообще, строительство подходит к концу. Вы сможете приехать на открытие?

— Непременно постараюсь. Кстати, сообщи и Ващенко, — попросил Тимофеев. — Николай Иванович охотно приедет. Сегодня мы подписали приказ. Его направили начальником штаба в Прибалтику.

— Обязательно сообщу.

— Изъявил желание приехать и Иван Владимирович Тюленев.

— Это просто здорово! — не смог скрыть радости Виктор.

— Говорит, что частица его души осталась на Кавказе.

Генерал армии никогда этого не скрывал. «Сколько раз приходилось мне, — рассказывал он, — пролетать над Главным Кавказским хребтом, и всегда возникало необъяснимое чувство: может быть, от захватывающей дух орлиной высоты или от того, что с Кавказом связана моя судьба…»

— А теперь слушай еще одну приятную новость. — Самое важное Василий Сергеевич оставил, пожалуй, напоследок. — Наконец отыскался Карл Карстен. Оказывается, он жив. Долго болел, но сейчас опасность миновала. Живет в Берлине. Лечит известных спортсменов. Вроде бы хирург, — уточнил Тимофеев. — Обратился к нашему советскому консулу. Очень хочет приехать на Кавказ. Просится на вторую Родину. Так и сказал.

— Приятная весть, Василий Сергеевич. Мне казалось, его нет в живых. Очень рад, честное слово…

— И я так думаю. Как семья? Мать? Вот тут Екатерина Андреевна буквально вырывает из рук моих трубку, хочет с Елизаветой Христофоровной договорить. Ну-ка, зови мать…

Странное чувство испытывал Соколов с самого утра, да и ночь выдалась беспокойной: не спалось ему, один и тот же сон донимал дважды. Он, Виктор, встречает московский поезд, а тот почему-то проскакивает мимо перрона, даже не замедляя хода. И люди оторопело смотрят ему вслед.

Виктор Алексеевич встал раньше обычного, принял прохладный душ, чтобы взбодриться. И после привычного легкого завтрака, который не менялся у него изо дня в день, крепко заваренного чая и ломтика хлеба с маслом — вышел из дому. На работу он обычно ходил пешком.

Подрагивающий румянец коснулся синевы неба — из-за снежных гор поднималось солнце. Пожилая женщина-соседка открывала ставни свежевыкрашенного дома. Виктор Алексеевич поздоровайся с ней, почтительно наклонив голову.

В райкоме отдал самые первоочередные указания, взял машину и поехал на вокзал. И там выяснил: поезд опаздывает более чем на час. Соколов и себе до конца объяснить не мог, почему волновался: может, потому, что задержка, казалось, не только оттягивала встречу, но вроде бы делала ее невозможной.

Наконец объявили о прибытии поезда, и зеленого цвета локомотив показался на сверкающих под солнцем путях. Состав тяжело двигался мимо перрона, дрожала под локомотивом земля, колеса стучали на стыках. Виктор Алексеевич оказался точно напротив седьмого вагона.