— Да брось ты! — не поверил Махар, решил, что Аргуданов в очередной раз разыгрывает его.

— Я тебе говорю! Натерпелись страху, пока в село пригнали. — Асхат кивнул в сторону бычка. — Ради нас, представляешь, рисковали?! Каково?!

Махар теперь поверил, что Асхат говорил правду, и, посматривая на него, не сдержался:

— Счастливый. Мне бы хоть одним глазом на нее посмотреть…

— Почему же одним? — Аргуданов стал давиться со смеха, что-то, очевидно, замышляя. — Хочешь и глаза лишиться? Не, не пойдет так. Уж если хочешь на Заиру смотреть, так обоими глазами. О твоем ранении я ей ничего не сказал, учти.

— Считаешь, я уже не смогу вернуться в отряд?

— Вот чудак. Не хотел расстраивать!

— Ты серьезно? — Махар так и не приспособился угадывать, когда Аргуданов говорит серьезно, а когда шутит.

— Мы еще с тобой повоюем, чудак. Пока не прогоним всех фашистов с нашей земли, — Он опустил ему на плече руку. — Главное, чтобы ты лечился. И без всяких штучек, смотри. Мне нужен крепкий зять. — И опять расплылся в улыбке. — Настоящий джигит, понял?

Еще немало дней и ночей продолжал вести бои батальон Виктора Соколова вместе с другими частями дивизии на подступах к высокогорному селу Лариса, сдерживал натиск противника, чтобы не пропустить его на помощь заметно поредевшей дивизии генерала Вальтера Блица.

Виктор уже забыл, когда спал более десяти — пятнадцати минут кряду. И когда поступила долгожданная передышка, решил отоспаться как следует. Вот только повидает мать! Может быть, за эти дни, что они не виделись, хоть что-то ей стало известно о сыне и Наде…

Зангиев не думал, что основные неприятности ожидают его впереди. Насчет гангрены он услышал еще раз в медсанбате от Елизаветы Христофоровны Соколовой. Какое, говорила, мол, счастье, что вовремя доставили тебя к нам, а то бы не миновать заражения крови… И Соколова сделала немало, чтобы не случилось беды — иначе пришлось бы отрезать руку.

Первые три дня были, пожалуй, самыми трудными и опасными: донимали боли. Пули, а их было две, прошили, очевидно, не только мякоть, но задели кость. Не отпускала и высокая температура, неделю он не мог вставать с койки вообще.

А когда Махар наконец поднялся с постели и направился на улицу, чтобы посмотреть на белый свет, подышать свежим воздухом, он тут же, у дверей, столкнулся носом к носу с Прохоровым.

— И ты здесь? — удивился Махар и обрадовался одновременно: будет с кем поговорить, время скоротать.

— Да вот, не думал, что задержусь здесь так долго, — недовольно ответил Прохоров. — Пуля задела кость, представляешь! Плохо заживает. А так по ребятам соскучился! Как они там?

— Как на войне, — сказал Махар без хвастовства. — Жарко было. Дали мы фрицам. Но и у нас потерь — ого-го… — Он указал глазами на свою руку, которая покоилась на перевязи. — Если ты еще денька два проторчишь здесь, вместе отправимся в батальон.

— Ну гляди-ка, раздухарился, — усмехнулся Прохоров. — Елизавета Христофоровна тут такие строгости навела, что не так просто выписаться. Она, дружище, ни на какие уговоры не поддается. Пока, говорит, твердо на ноги не поставит. Думаешь, я ее не просил? Сколько раз. Нет, ни в какую не соглашается.

— И я это почувствовал, — приуныл Махар. — Сбежать, что ли?..

— Думаешь, я не пытался.

— Она душевная женщина! Что, не поймет?

— И я про то толкую, Душевная. Спать не будет… И потому не отпустит, пока не долечит до конца.

И все-таки Махар решил попытаться. Дня через три, когда уже мог слегка шевелить пальцами раненой руки, пошел к Соколовой. И начал издалека: сказал, что чувствует себя очень хорошо, никаких болей в руке не ощущает. И рассчитывает скоро вернуться в строй. Но ничего конкретного она, однако, ему не сказала — время покажет.

Махар приуныл. Что ему делать долгими днями и ночами в медсанбате? Хоть караул кричи.

Прошло еще несколько дней. После долгих раздумий он пришел к выводу: надо готовиться к побегу. Узнают, что с ним сделают? Простят наверняка. Каждый боец сейчас в строю нужен, А приняв решение, направился к Прохорову в палату, которая находилась в крайнем домике села. Может, он составит ему компанию и они сбегут отсюда вместе?

Саши Прохорова на месте не оказалось. Никто не знал, где он, сказали: куда-то вышел. Далеко уйти он не мог, и Махар отправился на поиски.

Погода была солнечная, стояли погожие осенние дни. Ноги сами понесли знакомой тропой вниз по ущелью. Махар вспомнил, как однажды вместе с Асхатом и Прохоровым шли здесь выяснять, кто зажигал костры на сторожевых башнях. До чего же он тогда обрадовался, когда увидел Заиру. Полжизни отдал бы, чтобы вновь повидать любимую девушку!

Он не заметил, как удалился от села; думал о Заире, о том, как у них сложится жизнь, когда кончится война и они поженятся. О плохом думать не хотелось. Он невольно представил себе, будто спешит к ней на свидание. А что? Разве нельзя это сделать? Три-четыре часа быстрой ходьбы, и он окажется рядом с любимой девушкой. На самом деле, может быть, рискнуть? И угодить фашистам в руки? И опозорить себя и весь свой род? И Заиру? Жар ударил в лицо. Но ведь совсем не обязательно он должен попасть в лапы к фашистам! Неужели не сможет перехитрить фрицев? Вон девчонки бычка смогли увести из-под их носа, а он, боец, участвовавший в сложных боевых операциях, не проведет их вокруг пальца?! Дождется в подлеске ночи, а уж потом незаметно проскользнет знакомыми улочками родного города.

Заманчиво, да разве суждено такому осуществиться? Первым, кто осудит — брат Заиры, и не пожалеет для этого суровых слов. «Ты знаешь кто? — скажет он. — Ты — самый настоящий дезертир!» До конца жизни потом не избавиться от его упреков.

Однако, куда это он заторопился очертя голову? Махар остановился. Огляделся. На дне ущелья было темно и тревожно. Он собрался было повернуть назад, но неожиданно чья-то фигура мелькнула меж замшелых валунов. Кто бы это мог быть? Неужели немецкий разведчик? Он присел на корточки. Нужно уходить отсюда поскорее, предупредить своих… Он сознавал, что здесь оставаться опасно, но с места не двигался. Надо же разобраться, кто тут бродит. Может быть, медведь? Ну а если фрицы, то надо выяснить: сколько их и куда они направляются?

Кругом было тихо, никакого движения. А что, если они его заметили и затаились, полагая, что и он не один? Как жаль, что он не вооружен! Сейчас бы автомат, тогда бы не страшно.

В зеленой густоте низкорослых деревьев закачалась ветка, вскоре донесся хруст, послышались шаги — кто-то направлялся к Махару, будто наверняка знал, где он притаился. Махар нащупал рукой камень, приготовился к схватке, зорко наблюдая за местностью: где, в каком именно месте объявится противник? Только бы не промахнуться и размозжить башку фрицу с первого удара, думал он, сжимая камень до боли в пальцах.

Неожиданно над пожелтевшей листвой показалась чья-то голова. Махар резко опустился за валун, но при этом крепко ушиб раненую руку и чуть было не вскрикнул от нестерпимой боли. В глазах помутилось. Морщась и стиснув зубы, он попытался все же приподняться. Нельзя было ни на минуту упускать фашиста из виду, а то затеряется промеж валунов, скроется в ущелье, тогда ищи-свищи его.

Голова показалась уже дальше, мелькнула над валуном и исчезла. Уйдет гадина! Махар поспешил вслед. Он по возможности страховался, чтобы не ушибить руку вторично.

Разведчик неожиданно остановился, резко оглянулся. Махар был готов к этому, тут же присел за камень и попытался рассмотреть повнимательнее, кто же это? Что-то знакомое показалось во внешности человека. От такой мысли лоб тотчас покрылся потом. Да это же Прохоров, Сашка!

— Стой, кто идет?! — бросил Махар с шутливой бодростью. Столько перенервничал за эти несколько минут, душу захотелось отвести. Однако не подумал, что этим криком своим может напугать приятеля.

— Ты? Ты что здесь делаешь? — Лицо Саши было бледным, он держал пистолет, и кажется, еще какой-то миг — и выстрелил бы.