— А-а, это ты. Проходи, садись, — указал на кресло Конрад. — Ты что такой мрачный?

— Прошелся по городу. — Карл сел на стул у окна, вызвав непонятную ему улыбку у Конрада. — Постоял на площади, у гостиницы. Точнее, у того, что осталось от нее. А помнишь прощальный ужин, который организовали нам горняки?.. Теперь — кругом уныло. Дома разрушены. Городок будто вымер, никого на улицах.

— Ты знаешь, и у меня возникло желание повидать кого-нибудь из наших общих знакомых, — повернул разговор Конрад.

— Захотят ли они нас видеть?

— Война, дружище, без жертв не бывает.

— Война…

— Потерь и у нас не так уж мало, — заметил Конрад сухо. — Мы уже на Кавказе, а русские продолжают бессмысленное сопротивление. Пора бы им сложить оружие. Но жизни простых людей их лидерами никогда не ценились…

— Мне показалось, что люди попрятались, — продолжал Карл Карстен уныло, не обращая внимания на слова Эбнера. — И оттуда, из укрытая, смотрят на нас, как на чудовищ.

— Болезненное воображение, как известно, рисует страшные картины, — не одобрил Конрад и стал перебирать на письменном столе бумаги, как бы давая понять Карстену, что у него нет времени заниматься пустыми разговорами.

Карл и на этот раз не обратил внимания на замечания Эбнера, заговорил далее о том, что его волновало.

— Скажу откровенно, я не думал, что окажусь здесь, — обронил Карстен с горькой усмешкой.

— Не понял. — Конрад поднял голову, перестал возиться с бумагами. — Что ты этим хочешь сказать? — Серые глаза были сердиты. — Не ожидал, что мы окажемся на Кавказе?

— Ты прекрасно понял, что я имел в виду, — ответил Карл хладнокровно. — Не мыслю я себя в роли такого вот проводника.

— По-твоему, и эту работу нужно было взвалить на кого-то другого?! — повысил голос Конрад. — А ты бы совершал лишь приятные спортивные восхождения и позировал фотографам и кинооператорам? — Эбнер с некоторым опозданием сообразил, что не должен был говорить таких резких и обидных слов, подумает еще, что они продиктованы завистью к славе Карстена. — Мы — солдаты, Карл, — поспешил он тут же сменить тон. — Каждый из нас должен делать все, что может, и даже невозможное. Такую мы взвалили на себя миссию — помочь самоопределиться кавказским народам. Или ты придерживаешься иных взглядов?

— Не будь циничным. — сказал Карл с неприкрытой досадой. — Генерал Блиц утверждает, что, прежде чем двинуть дивизию на перевал, необходимо взять под контроль ущелье, занять находящиеся вблизи прохода высоты.

— Что же тебя в этом не устраивает? — удивился Конрад.

— На это уйдет по меньшей мере недели три-четыре, — рассуждал вслух Карл. — А генерал намеревается выйти к морю через неделю. И кроме того, еще на Эльбрусе за это время водрузить флаг. Реально ли это?

— Генерал Блиц, скажу тебе откровенно, — произнес Конрад снисходительно, как будто не придавая особого значения возражениям Карстена, — покорил в своей жизни не одну высоту. Его дивизия — гордость рейха. Он побывал на голубых ледниках Швейцарии, во французских Альпах. «Снежными барсами» называют его солдат. Тебе это известно не хуже, чем мне. — Эбнер поднялся из-за стола, подошел к окну — вдали виднелись снежные горы, под белесой тучей скрывался двуглавый Эльбрус. — Очень скоро там, на Эльбрусе, будет установлен наш флаг. Страна готовится к этому торжественному событию. С вами пойдут кинооператоры…

Конрад завидовал Карлу и, как ни пытался это скрыть, все-таки выдавал себя. «До чего же везучий, черт побери! — думал он. — Как бы я хотел быть на его месте! Честь-то какая — возглавить такую необычную экспедицию! Поход запечатлеют на кинопленке с самого начала восхождения и до водружения германского флага. Кинокадры эти покажут Гитлеру, всей ставке, знаменитый поход увидит вся Германия! Какие почести ожидают Карла Карстена! Он станет национальным героем, его наградят Рыцарским крестом. При виде Карла будут восклицать: ведь это же знаменитый Карстен, водрузивший германский флаг на самой высокой кавказской вершине!»

— Ты не подумай, дружище, я по-хорошему тебе завидую, — признался Конрад; он теперь уже стоял у окна и не поворачивался лицом к Карстену, чтобы не выдать своего смущения. — Ты и люди, которые пойдут вместе с тобой, совершите подвиг. Ты станешь народным героем!

— Нужно еще туда забраться, — вымолвил Карл без особой охоты. — А уж потом бить в литавры.

— Можешь в том ни минуты не сомневаться. Генерал Блиц слов на ветер не бросает. — В этот момент зазвонил телефон, Конрад вернулся к столу. — Уверяю тебя, что это звонит он. — И поднял трубку. — Мы готовы, господин генерал.

Эбнер подмигнул Карлу, а когда закончил разговор с Вальтером Блицем, опустил трубку и сообщил:

— Приглашает на совещание.

Как будто совсем недавно немецких альпинистов вез автобус по извилистой дороге вверх, углубляясь в живописное ущелье, и Карл восхищался горными пейзажами. И теперь здесь, в предгорье, среди сопок, густой зелени деревьев и небольших водопадов было все точно так же, как и прежде, ничто не потревожило естественную красоту природы. Однако не было на душе Карла той радости, того душевного подъема, которые он испытывал тогда, в тридцать девятом, напротив — его не покидало тревожное ощущение, что прибыл он сюда с коварной жестокой миссией. И неспособность что-либо изменить его тяготила.

Карла продолжали возмущать и нереальные сроки, отводимые для выполнения заданий. Вальтер Блиц намеревался в середине августа занять подступы к перевалу, находящемуся в районе Ларисы, затем — дня через три, не позже, — выйти на южные склоны Эльбруса; а еще через три дня водрузить германский флаг на самой высокой кавказской вершине. Спешит молодой генерал, славы желает. Блеска! И не думает, очевидно, о том, возможно ли такое осуществить?!

Конрад стоял у окна и смотрел, как по крутой дороге взбирается колонна; издали машины казались совсем маленькими, как спичечные коробки, и беспомощными перед высокими вершинами, встающими на их пути неприступной стеной. Ему почудилось, что машины вот-вот остановятся, так и не добравшись до возвышающейся над дорогой сторожевой башни.

Шум оборвал его думы. Конвоиры вывели во двор группу пленных. Внимание Конрада привлекла женщина с ребенком на руках. Где-то он ее наверняка видел. «Неужели это Соколова?» Он все еще сомневался и продолжал удивленно смотреть из окна. Наконец вышел из кабинета, прошел во двор.

— Господин полковник… — тотчас подлетел к нему офицер с докладом, но Конрад не стал слушать его, направился к женщине.

— Вы Надежда Соколова?

Она вздрогнула, прижала к груди ребенка.

— Вот так встреча! — Он был рад и смущен тем, что так открыто проявил свой восторг. — Вы не узнаете меня?

— Нет. — Она отвернулась.

— Понимаю, — заметил он участливо. — Вы сейчас взволнованы. Сердиты. Вы были в этом поезде? Не волнуйтесь, вас сейчас же освободят. Ваш муж, Виктор Соколов, так много сделал для всей нашей делегации. Долг, говорят русские, платежом красен…

С той самой минуты, как появился деверь, страх ни на минуту не покидает Мадину.

Ночью, задолго до рассвета, Амирхан неожиданно покинул дом; куда и зачем отправился, никому про это не сказал.

«Неужели убрался?» Мадина поднялась, прислушалась к настороженной темени комнаты.

За окнами послышались удаляющиеся шаги.

«Убрался… Чтоб не дошел, не вернулся…» Босиком бесшумно поспешила в комнату сына.

Азамат спал, уткнувшись лицом в подушку. Мадина настроилась решительно и не раздумывая разбудила сына.

— Он ушел, — сказала она.

— Кто? — пробурчал Азамат глухо.

— Дядька твой.

— Ну и что? Дела у него.

Мадина с досадой махнула рукой: ее не интересовали занятия деверя.

— Вот что, сынок. Давай поговорим.

— Спала бы лучше. Ночь на дворе.

— Нет, ты послушай. Покуда его нет — поговорим. Не будем откладывать. И Чабахан не слышит. Спит. Вот и решим, как быть.