Утром 25 октября немецкие части перешли в решительное наступление на нальчикско-орджоникидзевском направлении.
На третьи сутки налет более ста немецких бомбардировщиков, удары более двухсот пятидесяти танков, горнострелковой и моторизованной дивизий позволили прорвать оборону русских и захватить Нальчик.
«Теперь уже ничто не сдержит нашего натиска!» — уверился Конрад. Именно тогда он основательно задумался над тем, чтобы отправиться к Клейсту с просьбой дать ему полк. Надоела бессмысленная возня в комендатуре. То ли дело на передовой! Русские бегут, бегут… Командующий, пожалуй, одобрит поступок Эбнера-младшего…
Конрад застал Клейста сердитым: ходом боевых действий командующий оставался недоволен. Очевидно, жаждал скорейшего возмещения потерь в боях у Эльхотовских ворот — захвата Владикавказа в самое кратчайшее время. «Это позволит нам взять под контроль Военно-Грузинскую дорогу, — настойчиво требовал Клейст. — Следовательно, мы лишим основные войска Закавказского фронта связи с Северной группой. Необходимо пресечь всякую связь Кавказа со страной. А то что же получается. Во Владикавказ перебрасываются части из-под Сталинграда, а мы не можем этому помешать…»
И отец Конрада утверждал, что Владикавказ расположен на весьма важном стратегическом направлении, откуда открываются пути к нефтяным богатствам Азербайджана и Чечено-Ингушетии.
На Владикавказ ныне были направлены все три моторизованные полка дивизии СС «Викинг» — «Вестланд», «Норланд», «Германия» — и части полевой, зенитной и противотанковой артиллерии. И донесения из них поступали самые обнадеживающие:
«Господин генерал! Тридцать седьмая армия противника разбита. Войска лишились управления и стали панически отступать».
«Корпус противника смят нашими танками…»
«По данным разведки, участок от Уруха до Чиколы открыт. Есть возможность двигаться на Владикавказ».
Командование группы армий «А» незамедлительно отправило донесение в ставку:
«В районе 1-й танковой армии наступление на Нальчик, по-видимому, застало противника врасплох. Танковые дивизии уже в первый день продвинулись до Псыгансу, некоторые их части повернули на север и создали предпосылки для окружения приблизительно четырех дивизий противника. Уничтожение этой группировки должно закончиться в несколько дней. Противник оттеснен в горы. Представляется, что продвижение танковыми силами в южном, а затем в восточном направлении на Владикавказ откроет широкие перспективы…»
Конрад, посылая письма отцу, описывал эти события со многими подробностями. Но на этот раз решил ограничиться открыткой:
«Кавказ без малого наш! Мы — у стен Владикавказа!»
Первого ноября был захвачен Алагир, и немецкие части переправились через горную речку Ардон. Владикавказ, однако, не покорялся. Каждый километр продвижения давался захватчикам с трудом, ценой больших потерь. На подступах к городу немецкие войска потеряли сто сорок танков, около двухсот орудий и минометов, более двух тысяч бронированных транспортных и специальных автомобилей и свыше пяти тысяч солдат и офицеров. А Владикавказ тем не менее не был захвачен.
— До седьмого ноября — вот последний срок! — раздраженно приказал Клейст.
«Давно не писал тебе, отец. Много волнующих приятных событий свалилось разом, но не было времени сесть и обо всем написать. Я думаю, тебе будет приятно узнать о том, что мы стоим у самых стен Владикавказа. Еще одно усилие — и город будет нашим. Возможно, когда ты получишь письмо — мы уже будем двигаться по Военно-Грузинской дороге. Да-да, отец! Я не смог лишить себя удовольствия, чтобы не принять участия в столь важном сражении. Как я и предполагал, командующий одобрил мое решение, дал полк и поручил выйти к Военно-Грузинской дороге в обход. Я должен увидеть собственными глазами, как взлетит в небо «ермоловский камень», символ нерушимой дружбы кавказских народов с русскими. Кстати, мы находимся от него не так уж и далеко. Дело в том, что мы вышли к магистральной кавказской дороге через соседние ущелья и теснины, не дожидаясь взятия Владикавказа. Ты, отец, как всегда, прав: стоило поднажать на владикавказском направлении, как результаты незамедлительно сказались…»
«Еще один бой у стен Владикавказа — и войска двинутся по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси», — повторил про себя старый Эбнер, дочитав письмо сына. И Клейст, гляди-ка, окажется в победителях, а он, Вильгельм, думал: достанется старому другу, потомственному прусскому генералу, на склоне лет от фюрера крепко. Полагал, что Эвальд загонит себя в тупик со своей консервативной стратегией: разгадают его план русские. Ан, нет. Сменил тактику. Хитер, ничего не скажешь. Хитер и удачлив, черт побери! А вот он, Вильгельм Эбнер, не решился принять участие во второй раз в рискованной войне против России, хотя и был ненамного старше своего друга. Не нашел в себе то ли сил, то ли уверенности, то ли того и другого… А вот теперь позавидовал успехам Клейста. Не прихвастнул ли сын в торопливой жажде успеха? Все ли так, как он об этом пишет?
И Эбнер снова и снова перечитывал письмо Конрада.
«Интересная встреча произошла здесь как-то. Ты помнишь того проводника-переводчика, который в восемнадцатом году сопровождал тебя в горах? Случай столкнул теперь с ним и меня. Оказался толковым человеком. Помогает нам, хотя и свою выгоду на упустит… Вот и я решил воспользоваться его услугами. Он хорошо знает местность — каждую, говорит, кочку. Именно такой и понадобится мне в ответственном походе…»
Прочитал старый генерал эти строки, и захотелось ему на Кавказ с неудержимой силой. Он заходил по комнате нервно и торопливо, сбивая стулья, которые некстати оказались на пути. Наконец приняв решение, позвонил дочери. Никто не поднимал трубку. Ждать долго было не в правилах старика. Махнул рукой сердито и набрал номер телефона невестки. Та ответила сразу, словно сидела у телефона и ждала его звонка.
— Послушай, — заговорил он так, будто продолжал прерванный ранее разговор, — получил от Конрада письмо. Да-да, приятные вести! Не перебивай! Дело у меня к тебе. Хочу отправиться на Кавказ… Послушай, мне твои советы не нужны. Я хочу, чтобы ты за домом присматривала…
И резко опустил трубку. Ни здравствуй, ни до свидания, ни имени невестки не назвал. Вильгельм еще какое-то время сердито смотрел на аппарат, точно не он сам, а невестка оборвала разговор, затем снова позвонил:
— Да, вот еще что. Ступай сделай фотографии. Детей, детей, конечно! Возьму с собой. Пусть порадуется отец.
И снова резко опустил трубку.
То, что увидел Вильгельм Эбнер из окна вагона, повергло его в удручающее состояние: не похоже, сказал он себе, чтобы германские войска продвигались торжественным маршем — всюду сожженные заводы и села, разрушенные города. Очевидно, каждый населенный пункт брали с боем.
— Живого места нет, — поражался он. — Руины, пепелища.
— Что вас не устраивает, господин генерал? — интересовался сосед по купе, полковник, выхоленный, в новой форме, должно быть, звание получил совсем недавно.
— Кому нужны вымершие города? Какая от всего этого польза? — Вильгельм уставился в опаленную даль.
— Что же оставалось делать, если русские добровольно не хотели сдаваться! — усмехнулся сосед, и в его ухмылке было немало горечи. — И у нас потерь немало.
— Вот-вот… Выходит, оказывают упорное сопротивление. Есть силы, могут противостоять нашей армии?
— Точнее будет — последние силы, — заметил попутчик.
— Я полагал увидеть более ощутимые успехи. Вы не находите, господин оберст, что у нас не все получается?
Полковник стушевался: не знал, как отреагировать на каверзный вопрос.
— Главное — мы проникли в самую глубь России, — сказал он не без гордости.
— Да, проникли. Но какой ценой? — придирчиво приставал к попутчику Вильгельм.
