— Какого рода изменения?

— Она была в ярости от того, что Законы магии не имеют ничего общего с добром и злом. Она показала как чародеи могут использовать свои способности для перекачивания денег у людей, чтобы запугать и манипулировать ими, чтобы украсть богатство и имущество, или уничтожить его раз и навсегда, и делать это до тех пор, пока Законам не будут повиноваться. Совет не сделал бы ничего, чтобы остановило их или препятствовало другим следовать примеру. Она хотела реформировать законы Совета, включив в него понятия справедливости и конкретные ограничения по использованию магии.

Я нахмурился.

— Вау. Ну и монстр.

Она медленно выдохнула.

— Можешь представить, что было бы, если бы она воплотила идеи в жизнь?

— Стражи годами несправедливо преследовали бы меня?

Губы Анастасии сжались в линию.

— Стоило Совету применить свод законов о правосудии, как это бы стало бы шагом к использованию этого свода для вмешательства Совета в события, происходящие во внешнем мире.

— Черт возьми, да, — сказал я. — Ты права. Кучка чародеев, пытающихся творить добро в мире, это было бы ужасно.

— Для кого добро? — спросила Анастасия спокойно. — Никто не считает себя несправедливым злодеем. Даже худшие из них. Некоторые из жесточайших тиранов истории были движимы благородными идеалами, или делали выбор, которые они назвали бы — трудный, но необходимый шаг для пользы их народа. Все мы герои своей собственной истории.

— Да. Именно поэтому так трудно сказать, кто является хорошими, а кто плохими парнями во второй мировой войне.

Она закатила глаза.

— Ты читал историю, написанную победителями этой войны, Гарри. Как тот, кто пережил ее, я могу сказать тебе, что во время войны уверенности было гораздо меньше. Ходили рассказы о зверствах в Германии, но на каждую правдивую историю приходится пять или шесть, таковыми не являющимися. Как можно выявить разницу между правдивыми историями, пропагандой, и простыми фальсификациями и мифами, созданными людьми тех стран, на которые напала Германия?

— Было бы немного легче, если бы там было несколько чародеев, готовых помочь, — сказал я.

Она покосилась на меня.

— Тогда, прибегая к твоим аргументам, Белый Совет разрушил бы Соединенные Штаты.

— Что?

— У твоего правительство руки запачканы кровью невинных жертв, — ответила она все еще спокойно. — Если ты не думаешь, что племена индейцев, которым принадлежат эти земли, были главными злодеями.

Я нахмурился сильнее.

— Мы далеко отошли от моей матери.

— Да. И нет. То, что она предлагала, неизбежно затянуло бы Совет в конфликты смертных, и таким образом в политику смертных. Скажи мне правду — если бы Совет, сегодня, объявил войну Америке за ее прошлые преступления и текущий идиотизм, подчинился бы ты приказу атаковать?

— Блин-тарарам, нет, — сказал я. — США не идеальное место, но это лучшее, что людям здесь удалось придумать. И мой посох здесь.

Она слабо улыбнулась.

— Точно. И с тех пор как в Совет стали входит чародеи со всего света, это бы означало, что где бы мы ни выступали, нам бы почти наверняка пришлось бы столкнуться с инакомыслием и дезертирством чародеев, посчитавших Родину оскорбленной. — Она пожала плечами и сморщилась от боли. — У меня самой возникли бы проблемы с Советом, если бы они начали действовать на землях, где проживает моя семья. Может они меня и не помнят, но зато помню их я.

Я долгое время размышлял о том, что она сказала.

— То, о чем ты говоришь, Совет должен был использовать против некоторых из своих.

— И сколько бы раз это произошло, прежде чем Совета не стало? — спросила она. — Войны и вражда могут жить в течение поколений, даже если не будет вовлеченной в это группы чародеев. Урегулирование конфликтов потребовало бы даже большего вмешательства в дела смертных.

— Ты имеешь в виду контроль, — сказал я спокойно. — Ты имеешь ввиду стремление Совета к политической власти.

Она одарила меня понимающим взглядом.

— Одна из тех вещей, из-за которых я уважаю тебя больше остальных молодых людей, — это твое понимание истории. Совершенно верно. И для получения контроля над другими людьми, для получения большей власти, нет инструмента лучше черной магии.

— Которая уже прикрыта Законами Магии.

Она кивнула.

— И так Совет ограничит себя. Любой чародей будет свободен распоряжаться своей силой любым способом, который он выберет — при условии, что он не нарушит Законов. Не прибегая к использованию черной магии, объем разрушений, который может нанести отдельный представитель, ограничен. Как показал тебе горький опыт, Гарри, Законы Магии не для правосудия. Белый Совет не для правосудия. Они ограничивают власть. — Она слабо улыбнулась. — И, порой, Совету хорошо удается защитить человечество от сверхъестественных угроз.

— И этого достаточно для тебя? — спросил.

— Это не идеально, — признала она. — Но это лучшее, что мы придумали. И дела, на которые я потратила свою жизнь, подтверждают это.

— Туше, — сказал я.

— Спасибо.

Я погладил ее пальцы своими.

— Значит, ты говоришь, что моя мать была недальновидной.

— Она была сложной женщиной, — сказала Анастасия. — Блестящей, непостоянной, страстной, убежденной, идеалистичной, очаровательной, обидной, храброй, опрометчивой, надменной — и недальновидной, да. Среди многих других качеств. Она любила указывать на области серой магии, как она их называла, и постоянно ставила под вопрос их законность. — Анастасия пожала плечами. — Высший Совет приказал Стражам не сводить с нее глаз. Что было почти невозможно.

— Почему?

— Эта женщина имела множество контактов среди Фей. Именно поэтому каждый называл ее Маргарет ЛаФей. Она знала больше путей через Небывальщину, чем любой до нее и после. Она могла бы позавтракать в Пекине, отведать ланч в Риме, и поужинать в Сиэтле, а на чашку кофе завернуть в Сидней или Кейптаун. — Она вздохнула. — Маргарет исчезла однажды на четыре или пять лет. Все полагали, что она наконец поссорилась с кем-то из Фэйри. Она никогда не выглядела, как человек, который может держать язык за зубами, даже когда знала что к чему.

— Интересно, что это такое.

Анастасия печально улыбнулась мне.

— Но она не провела все время среди Фэйри, не так ли?

Я бросил взгляд в зеркало заднего вида, назад на Шато Рейт.

— И Томас сын самого Белого Короля.

Я не ответил.

Она тяжело вздохнула.

— С виду ты так отличаешься от него. За исключением подбородка. И разреза глаз.

Я не сказал ничего, пока мы не добрались до дома. Ролс сочетался с гравием не больше, чем шампанское с крекером Джэкс. Я заглушил двигатель и прислушался к тому, как он начал щелкать по мере охлаждения. Солнце к тому времени ушло за горизонт, и удлинившиеся тени начали приводить в действие уличные фонари.

— Ты расскажешь кому-нибудь? — спросил я тихо.

Она выглянула в окно, обдумывая вопрос. Затем произнесла.

— Не до тех пор, пока считаю это несущественным.

Я повернулся посмотреть на нее.

— Ты знаешь, что произойдет, если они узнают. Они используют его.

Она смотрела прямо перед машиной.

— Знаю.

Я спокойно заговорил, вкладывая вес в каждое слово.

— Через. Мой. Труп.

Анастасия закрыла на мгновение глаза, и затем открыла их снова. Ее лицо не дрогнуло. Она медленно, неохотно освободила свою руку и положила ее на свои колени. Затем прошептала:

— Я молю Бога, чтобы этот момент никогда не наступил.

Мы сидели в машине рядом, но порознь.

По какой-то причине стало холодней. Тишина казалась глубже.

Люччио подняла подбородок и посмотрела на меня.

— Что ты теперь будешь делать?

— А ты как думаешь? — Я сжал кулаки так сильно, что выступили костяшки пальцев, крутанул шеей, и открыл дверь. — Я собираюсь найти своего брата.

Через два часа и полдюжины попыток отследить заклинание, я зарычал и швырнул стопку блокнотов в угол стола в моей подвальной лаборатории. Они шлепнулись об стену под полкой Боба Черепа, и посыпались на бетонный пол.