(История, конечно, фантасмагоричная, но до чего же мне нравятся её пассажи: «отступать поздно» — песнь о героях-панфиловцах, никак не меньше!)

— …да и стрёмно как-то: получилось бы, что зря всё. Мне же обоих их надо было опустить. Чтобы самой дальше жить и не оглядываться. Чтобы это они от меня до конца жизни шарахались.

— Страшный ты человек…

Это я не шутил, это без тени улыбки.

— А ты думал! — на ухмылочки Лёлька и не рассчитывала. — И вот он, значит, идёт на меня, и я понимаю: атас! щас башку открутит. И тогда я орать стала…

— Ну я же говорю, в такие вот моменты нервы сдают, и убивают. Аффект это называется, Лёль…

— Да не, я ж не помогите орала — я на него. Ну чо-то типа только тронь! только пальцем дотронься, никакие адвокаты не отмажут, уйдёшь на зону, падла, и там у всей зоны сосать будешь! хочешь настоящим пидаром стать? хочешь? да? или щас — один раз и свободен? выбирай, Серёжа, только побыстрей выбирай… Витя, ору, доставай, ты ведь не против? ну и тому подобное… И вижу, Витя встаёт и ширинку теребит. А я уже успокоиться не могу: а жопу тебе, Серёжа, не жалко? на ура пойдёт там твоя жопа…

— Господи! Да ты-то откуда всё это знаешь?

— Оттуда же. Телевизор смотрела. И в школу ходила. Ты в школе не учился? Или у вас только про футбол трепались?

Да уж, думаю, в наше время школа с телевизором немножечко другими были, тут не поспоришь…

— И прикинь — он замер и не врубается уже. Ну? ору, чего встал? вперёд! и ногой прям по яйцам! это уж не нарочно, со страху, видимо. Ну и от лета, конечно, осталось… И смотрю, горбится наш Серёженька, берёт Витиного писюна тремя пальчиками, зажмуривается и… Досматривать я не стала — стул из ручки вырвала и в спортзал. Танцевать. Как я, дядьк, в тот вечер плясала, ты б видел!..

— Уау, — только и выдохнул я; и ещё раз: — УАУ…

— А потому что самому не надо было силком. Дурак он, этот Серёжа… Один бы тогда ко мне подъехал — и не знаю, как бы ещё вышло… Красавец же, скотина…

Помню, мальчишкой я был, картина меня потрясла: зима, в школу иду, засыпаю на ходу, а сбоку по насту свора собак гарцует. Штук семь кобелей за сучкой. Главное, она махонькая, а эти здоровенные, как на подбор — семенят, в задницу ей мордами по очереди тычутся и лыбятся, как собаки одни умеют. Когда совсем уже надоедают, она на снег усаживается. Только сядет — и эти все тоже, как по команде. Нетерпение из них, конечно, во все стороны, но вольностей никаких. Ну, разве, один какой носом туда ж полезет — течка дело великое! — так она клацнет зубами, он и отскочит. И остальные на всякий… Но долго сидеть зябко, секс-бомба на лапы и дальше, и весь караван следом…

Не верю я, что не смогли бы они при желании оприходовать её кругов по пять. Не смогли — потому что нельзя. В тех же самых генах где-то: нельзя и всё…

Вы вообще слышали когда-нибудь про зверей-садистов? Я нет. Про то, что скарабеиха после соития голову скарабею отгрызает — слыхал, но так на то ж они и священные жуки. Там какой-то дополнительный смысл, только никак не садизм… Как олени в кровь бьются за право на олениху забраться — слыхал, но чтобы какой из них самку принудил — нонсенс полнейший… Лев львице загривок — да, грызёт, но это уж, извините, их дела, эрогенные зоны у всякой твари свои. И если он в порыве страсти малость переусердствует, она ему тут же когтищами по харе, да так, что глаза только береги. А наоборот — ни-ни. У них это дело строго по её согласию. Одно слово — звери.

Петух, правда, кур топчет… Так ведь тех, надо полагать, и топчет, которые сами как в том анекдоте: а не слишком ли быстро я бегу… Хотя, Светкин индюк, опять же…

— Силком никогда не надо, — подытожила Лёлька. — С женщиной надо лаской. Если бы вы только представляли, как мы любим ласку…

— Ну да, откуда уж нам…

Вот ведь, думаю, глупая, она ещё жизни меня учить станет. И тоже сел, ножки свесил. А уж курить хотелось — до умопомрачения.

— Ласки, — говорю, — не вам одним не хватает. Она, может, самый большой дефицит из всех на свете.

— А то я не знаю! Ласку все-е-е-е любят… Значит чего?

— Чего опять чего?

— Не надумал ещё совращаться?

Главное, как спросила-то — захочешь, не придерёшься. Юмор это у неё такой! В два часа ночи в глухом лесу один на один с изнурённым воздержанием, какое подводникам не снилось, мужиком.

— Не надумал, — отчеканил я тоном шестиклассника, которого склоняют признаться в том, чего не совершал. — Хитрюга ты всё-таки… До утра ведь теперь гадать буду, что в твоём ужастике правда, а что для красного словца. Кстати, историй таких я и сам тебе ох сколько могу…

— Ну, таких-то вряд ли.

— Истории всякие бывают.

— Да что вы говорите? С удовольствием послушаю.

— Укладывайся давай, Шахерезада! Послушает она…

И, несмотря на полный полумрак, заметил, что таращится нахалка непосредственно на ту часть меня, что облачена в кальсоны. И инстинктивно, а поэтому совершенно уже глупо закинул ногу на ногу.

Естественно, она хихикнула.

Я, естественно, блинкнул и спрыгнул вниз: чёрт с ней, с трубкой, табачок-то у меня ещё остался, пойду хоть козью ногу какую сверну.

— Ну, не хочешь как хочешь, — загнусела она вдогонку. — Подштанники уж тогда, что ли, поменяй.

— А хамить тебе не идёт, — буркнул я из-за двери.

— Кто хамит? Я не хамлю, я заботюсь.

Вот возьму щас и тоже в лес уйду! — подумал я, кляня всё и вся, включая так легко согласившегося свалить Тимку. — И сама о себе заботься!

Ночь выдалась полнолунней давешней.

Светило прямо в окошки. Да и вообще, к рассвету шло. Гулкую тишину нарушал лишь отчаянный грохот лупящегося о стекло мотылька: оказавшийся в западне, он очень хотел назад, на волю. Он видел её и не мог уразуметь, что это такое его не пускает. И бился, бился…

— Ты спишь?

Пауза.

— Нет.

Пауза.

— А чо?

Долгая пауза.

— Так. Неохота.

Ещё дольшая.

— Иди сюда.

Чуть короче, но всё равно через раздумье.

— Ну иди, а?

Почти сразу:

— Не могу.

Снова пауза.

— Можешь.

Ещё одна. Мучительная и бестолковая.

— Тогда не хочу.

Тут же:

— И хочешь.

Пауза.

— Не заводись.

Бесконечная пауза и взрыв:

— Ну и пожалуйста!

— Лёльк!

— Всё, сплю я, не мешай!

От выкрика этого или ещё почему смолк даже мятежный узник у окна…

4. Скромное обаяние шизофрении

Говорят, здоровому человеку на то, чтобы уснуть, требуется семь минут.

Говорят, это лучший тест на сбалансированность нервной системы. Как пользоваться им практически — загадка. Но если говорят, значит, кто-нибудь да проверял?

Для уточнения этой гипотезы мне недоставало самой малости — здорового человека. И вообще: если кто полагает, что после таких разговоров можно закрыть глаза, сосчитать до четырёхсот и баиньки, то наше вам с плащ-палаткой!..

Говорят (же), что некоторые засыпают не от нехватки потрясений, а наоборот назло и вопреки им. Что подобным образом реагировали на стресс Ленин, например, с Блоком. То есть, говорят, наверное, про многих — я слышал об этих. Ильич, в частности, проспал открытие исторического Второго съезда. Вышло довольно курьёзно: Аврора по Зимнему палит, вождя в Смольном в президиум выбирают, а вождь где? — а вождь в отключке: перенервничал и сморило. Потом, правда, очухался, примчался на трибуну, и давай реформами сыпать: мир народам, землю крестьянам плюс немедленный мораторий на смертную казнь. Аж до июня будущего года — ни-ни.

То же примерно и с поэтом, хотя и слегка по иному поводу: услыхал о подавлении Кронштадтского мятежа — и шварк на боковую. Меня, говорит, знаете ли, в такие минуты очень подушка манит. Очень…

Аналогичным образом вела себя и одна из моих жён. Иной раз так насобачимся, что единственный выход — пасть друг дружке в объятия и окончательно доломать диван (говорят, идеальный способ снятия всех противоречий). И вот я вышвыриваю бычок и возвращаюсь с балкона с самыми радужными намерениями, а благоверная уже под этих двоих, не к ночи помянутых, косит. Да так, что стёкла в серванте гудят. Не разумела, бедняжка, какой съезд просыпала…