При чём здесь веришь не веришь? — я точно знал: с неё станется. Однако не сдержался и уточнил:
— К Тимке?
— Не к нему, а от тебя.
— Ну это, милая моя, уже шантаж.
— Конечно. Если нормальных слов не понимаешь.
— Ладно. Только уж и ты мне пообещай.
— Обещаю, — согласилась она без раздумий.
— Я не шучу.
— А кто шутит?
— Ну значит так и договоримся: тебе торопиться некуда, мне — есть куда, и поэтому решать, когда и что, буду я, взрослый.
— Да поняла я, чего ты.
— И не будешь каждый день зудеть…
— Да не буду, не буду…
— И раз в неделю не будешь…
— Ну, сказала же…
— И раз в месяц…
— Буду молчать как рыба об лёд!
— И даже через год…
— Ой, какие страшные вещи ты говоришь! Через год-то я уж как-нибудь сама соображу, с каким ненормальным связалась.
— Я серьёзно, коза!
— Ну, вот там и поглядим, кто раньше сломается.
И чмокнула в щёку. Второй уже за сегодня раз.
— Лёльк! — разозлился я, скребя волосатую скулу. — Ты же пообещала…
— Я пообещала не зудеть. А остальное — это уж как получится… Всё: перемирие на завтрак.
Я спорол чугунок в одиночку. И мысленно поменялся с Тимкой местами. И снова стало его жалко, а за себя стыдно. Сунулся за трубкой. Вспомнил, что больше не курю, и в поисках занятия если уж не для рук, то для ног хотя бы, встал из-за стола и замельтешил по горнице.
Выглянул в окно — не видать красной армии.
— Только не начинай опять, — гуманно остерегла Лёлька, почувствовав моё настроение.
— В последний раз, клянусь, — всё-таки начал я, опередив её возмущённый вздох. — Почему ты прогнала его? Ведь можно было оставить как есть. По крайней мере, на время. Он точно так же мог бы уйти годом позже, двумя, не знаю…
— Честно?..
— А как же ещё-то.
— Я его боюсь.
— Вот это новости… Его боишься, а меня нет?
— А чо тя бояться-то?
Действительно: чо? Пугало выискался…
Спать мы легли поздно и порознь, в точном соответствии с установленным мной этикетом и без каких-либо дополнительных препирательств. Правда, в обрушившейся тишине таилось теперь нечто пугающе провокационное. Когда два человека думают в темноте об одном и том же, по-другому просто не бывает. Лёлька молчала громче. Я вспомнил, как славно было утром плечу от её невесомой тяжести, и в который раз поразился прозорливости моей Лёлиты: кто сломается первым нужно ещё посмотреть.
3. Старая страшная сказка
— …да как — обыкновенно: подъехали на форде. Привет — привет. Спрайт будешь? — давай. Отхлебнула — тёплый. Классная тачка. — Ага, через год моя будет, батя себе японца ищет, прокатиться хочешь? — Сама да. — Понятно сама, сажайся, отъедем куда-нибудь, а то эти на каждом шагу… Ну а чего, думаю: пацаны знакомые, из нашей школы, на год старше, обоих знаю, нормальные пацаны… За город выбрались — который за рулём место освободил: садись, вот эта педаль газ, вот эта… Не надо, говорю, я знаю, села и поехала… Прикольная, говорит, ты девчонка, тебя Оля зовут? Да, говорю. А я, говорит, Серёга. Я знаю, говорю. А он Витька. Очень, говорю, приятно. Нам, говорит, тоже…
Естественно, мы не уснули. Усевшись у себя на кроватке, она пыталась рассказать мне всю свою коротенькую жизнь, а я время от времени отвешивал с печки ну понятно, ага-ага и тому подобные знаки вербального соучастия. Да разглядывал сквозь прищуренные веки (типа, почти сплю и не смотрю) её хрупкий профиль…
— В общем, отвязалась я в тот день за все папкины запреты, клёво погоняла, — бубнила Лёлька, вперившись в окно, будто там где-то и прятался её незримый собеседник. — И с пацанами почти подружилась, они весёлые оказались. Верней один, Сергей. Второй больше молчал, а этот ну такой уж разговорчивый… Клеит меня, что ли, думаю?.. Понравилось, говорит, рулить? Завтра ещё приеду. Окей, говорю, только спрайт похолодней найди. Без базара, отвечает, давай пересаживайся, до дома тебя подбросим. Пересели. Смотрю: а не в город едем. Ты куда, говорю? Не боись, смеётся, чо щас покажу. И завозит в лес — на ту самую полянку. Вот прямо на то самое место. Ну и чего, говорит, расплачиваться за такси как будешь? Скажи, говорю, что пошутил. А он в ржач: это ты, говорит, пошутила, смотри, бензин почти весь. И времени сколько угробили, да, Витюх? А то, хрюкает тот. И тут я понимаю, что с самого начала они это задумали, и, может, не сегодня даже, а давно уже, и значит, договариваться бестоляк. Давайте, говорю, деньги отдам — не верю, конечно, что прокатит, а мало ли… В ухо себе засунь, говорит, деньги свои. Ты как, в салоне предпочитаешь или на воздух пойдём? И… как это у вас называется… за ляжку, да?.. Я в крик. Ага, смеётся, поори ещё. Вышел, и к моей дверце: вам помочь, мадам, или своими ножками?..
Дальше можете не читать, лучше сразу переходите к следующей цифре. Дальше будет неделикатно, а местами даже противно. Потому что слово в слово. Потому что великосветским языком я этого и не смогу, и не хочу. Это надо её голосом. Я и теперь его как тогда слышу — совсем не звонкий, надсаженный, обманутый. Да и вся история скорее для казармы, чем…
В общем, дальше только для тех, кому не всё равно, из какого прошлого берётся настоящее, и откуда у него будущее. А остальных заклинаю: листайте ради всего святого до новой главы…
…и я врубаюсь, что с помощью-то всяко больней будет, сама, говорю, руками только не трогайте. Если тронете, говорю, вы папку моего знаете, из-под земли найдёт… Хорош, говорит, базлать, раздевайся и укладывайся, извини, простынки не прихватили… Ты не понял, говорю, ты, говорю, минуту подумай, а там уж как хочешь: я про папку не шучу. Ты его знаешь. А не знаешь так узнаешь. Я у него одна, не жить вам, если что. Сначала меня найдёт — хоть живую, хоть мёртвую, хоть по кусочкам, потом вас обоих. И без суда и следствия. Он охотник, бошки посшибает — хоронить будет нечего. Так что думайте…
— Что, ни капельки не страшно было?
— Ни фига себе не страшно! Тебя когда-нибудь насиловали? Чего мне ещё оставалось? Одна с ними в лесу, сама, считай, приехала, просто вижу — не отморозки, а так, гопота сопливая, ну вот и… Короче, они растерялись даже. Понятно: ни в тюрьму неохота, ни под пулю тем более. А по ходу первый случай у них это был. Думали, наверно, завизжу, они мне в тыкву дадут, ноги у меня и разъедутся. А я вместо этого тёрки тру. В общем, чего хотят ясно, как провернуть, не знают, а отпустить западло… Тогда, этот, которого машина, ну Серёга который, на землю меня пихнул, заткнулась, говорит, в рот возьмешь и свободна. Джинсы расстёгивает и трусы спускает… Вот когда я, если хочешь знать, это дело в первый раз увидела. Ну не по телику, а прям вот так, своими глазами… Не буду, говорю, в рот. Ещё как будешь! А откушу, говорю? Ладно, говорит, хуй с тобой, так сиди. И давай на меня дрочить. И этому: чо ждёшь-то, самообслуживание. Ну и тот достал, тютюшкает, а я, прикинь, сижу, смотрю, как они дрыгаются, и у меня тоже ржач начинается. Он разозлился, ты чё ржёшь? футболку давай снимай, а то щас все зубы повыбиваю. Ну все-то, думаю, может, и не все, но дразнить на фига? Стянула футболку, зырьте, не жалко. А они всё равно никак. Вижу, устали чмыри. Морды от натуги покраснели… И тогда он тычет мне своего воробья: на типа сама. Я в отказ и снова про папку, а он: тебе трудно, что ли? с ней по-людски, а она говнится… И я думаю: а чего, правда? сижу как эта… Да пожалста, говорю, может, хоть скорей выйдет, замучилась уже ждать… Ну и это… сам, в общем, понимаешь…
— Нет, не понимаю.
— Ну потрогать захотелось! Просто потрогать. Так, чуть-чуть, интересно же всё-таки…
— Ну да, ну да. Расслабься и получи удовольствие… А больше ничего не захотелось?
— Блин! Дурак!
— Не злись. Ты полюбопытствовала, я полюбопытствовал.
— Ну и как хочешь. И не буду дальше…
И — плюх, и одеяло на голову.
— Да пошутил я, Лёль!
— Думать надо, — из-под одеяла и очень, очень сердито.
Я сосчитал до десяти, чтоб остыть успела:
