Я благоразумно молчал, хотя и был уверен, что в часовне нас уже поджидают. Кто? Да прыщ их знает, кто — эти, с дуры. Но храмина — о, счастье! — оказалась пуста. Дед тут же велел Тимке сменить шинелку на зипун и иттить в дозор.
— Почуишь шта зябнешь Андрюшку кличь. Напеременки слядить будетя…
Уверенный тон его, конечно, бодрил, но я продолжал сомневаться. И в том, что мы не зря покинули наш какой-никакой домик-крепость, и в том, что эти станут ждать утра. И не разевал рта лишь из боязни ещё больше напугать и без того ошалевшую Лёльку.
Выросший на книжках про гиперболоид инженера и прочие бластеры, я сомневался и в эффективности нашего дозора. Снимут они Тимку — глазом моргнуть не успеет, не то что на курок нажать (под нажатием разумелась, разумеется, не стрельба на поражение, а упредительный: дескать, амба, поселяне, сливайте воду).
Да и смешно это — с карабином против инопланетян. И тут же вспомнил, как сам летом рыскал по поляне в поисках братнина тесака: а это не смешно?..
Негодный к деятельному участию в обороне Дед занял свой извечный командный пост на лавке. Резервистка Лёлька пристроилась рядышком и молчала как из пушки. Дивное дело: в часовенке мы обсохли в считанные минуты. А ещё тут было тихо как в барокамере. Отчего одновременно и спокойней, и нет.
Вот это, друзья мои, и называется приплыли. Совсем ведь нюх потеряли. Маринады в башку ударили, на философию с беллетристикой потянуло, на развлечения, корпоратива возжелали, самогоночку, вишь, разливаем, танцы до упаду назначили. А оно вон какое упало!..
— Пойду погляжу, чего там, — не выдержал я.
— Поди Андрюш, поди. А то шумно тут от табе…
Тимка был цел и боеготовен. Укрылся за поленницей — как всю жизнь в засадах провёл — сидит, присматривает.
— Задубел?
— Нет пока.
— А там чего?
— Глухо.
— Откуда знаешь? Может, они тут уже?
Мне не давали покоя стереотипы восприятия противника. Я будто ждал, что из дуры высыплет взвод эсэсовцев, выстроится в цепь и двинет в психическую атаку. А следом, чего доброго, танки…
— Может, конечно, и тут, — перебил он моё видение, — только там пока никакого движения. Вообще ничего.
— Иди погрейся…
— Говорю же, не замёрз ещё, сам иди.
— И ты, значит, туда же.
— Дядьк, ты не обижайся, но чую, оставь тебя тут одного, ты посидишь-посидишь, да и сам на них двинешь — искать, какую амбразуру собой прикрыть. Ты гранату у Деда ещё не спрашивал?
— Да ну тебя.
— Нет, правда, иди. Я позову, если что…
Лишний и на передовой, я вернулся в часовню.
Лёлька уже пристроилась головушкой к Деду на колени, и тот как кошку поглаживал её своей тысячелетней рукою.
— …од енто дочка.
— Как?
— Да од. Сила така необъяснима. Яво вроде как и нету а чуть зевнёшь вот он и тута.
— На ад похоже…
— Не-е-е, до ада оду далеконько. Од попрошше будеть. Да и нету Ольк никакова аду, выдумки ент всё поповски. А и есть — так тута он, сроду при сабе…
И старик легонько потумкал себя по лбу.
— А енто разве ад? Ент всяво-то што од. Никеляровашный и лятучий.
— А внутри кто?
— Дык хто ж их знат. Мож и нету никово вовсе. А мож и сидять какия…
Ну да, — подумал я, — конечно же: просто од. Никелировашный Летучий Од. Типичный такой НЛО (кстати!). А мы уж и переполошились. А это всего лишь од!.. К нам на первый Новый год прилетел из леса од…
— А от нас им чего надо?
— Да мало ли. Мож так сели, по нужде. Мож поломка кака. Шурупы с хайкими подкрутють и дальше порулют. А мож и до нас намерение имеють.
И я моментально представил, как уроды из ода являются сюда, нас с Дедом парализуют, а Лёльку с Тимкой забирают с собой и, подтянув енти самые гайки, говорят на своём тарабарском языке «поехали!» и улетают. После чего я, разумеется, прихожу в себя и уже до скончания века рисую себе одна другой кошмарней картинки про то, чего они там с детьми вытворяют в угоду свому внеземному намерению.
А ну-ка, Дед, и вправду вспоминай, где у тебя гранаты припрятаны! И вслух:
— Ты чего же, старый, с вечера не мог почуять, что жареным пахнет?
— Чудной!.. Енто я вас чухаю а железюку — как? Она ж думать не думат. А думат так не по-нашенски…
— А догадаться хотя бы нельзя, что ли, было?
— Ну как… Што рано ай позно припрёцца ет сознавал. Кохда именно — нет. Чем кончицца тем боле.
— Так ты её что, тоже первый раз видишь?
— Я Андрюх и табе-то ни разу не видал…
— Ну, ты понял меня…
— Да понял, понял, — он раздумчиво поскрёб под бородой. — Нет, досель их тутова не объявлялося. Бабка сказывала раз по малолетству штуковину енту лицезрела а тока и она про их ничаво толком не ведала.
— Есть, значит, надежда, что не последняя это ночь?
Ответить Дед не успел — распахнулась дверь:
— Сюда бегом! — рявкнул Тим, и я бросился следом.
Вопросов не требовалось: огни на озере пропали. Теперь дура — или од, если по науке — была едва различима.
— Гляди: погасили, гады! Чего делать-то теперь?
— Молиться, наверное, Тим. А чего ещё сделаешь.
— Кому?
— Да хоть пню вон, — вспомнил я Дедов наказ.
И пополз обратно — предупредить гражданских…
Сволочи они там всё-таки!
Хуже нет, когда вот так: прилетели, торчат под носом и ничего не предпринимают. Не выдержать же могут нервы. Человеческие, во всяком случае — могут.
Прошло часа два, ситуация не менялась. А тут ещё метелица занялась, и видимость вообще пропала. Теперь, если решатся на приступ, мы различим их лишь метров с десяти, не дальше. Вот тебе, дядюшка, и психическая атака… Валяться на снегу с карабином, доложу я вам, не фунт изюму. Мглою вьюга небо кроет — караульных просто заметает. Мы сменили друг дружку раза по три. Вышколенный Кобелина не оставил поста ни на минуту.
А Дед в тыловом тепле продолжал свои дозволенные речи:
— …и ежели учесть што лес ровнёхонько всклень Шиварихи то тут для нас самая серёдка и безопасность. И не ентих с оду пужаться надо а тово што меж ими с лесом случицца мохёт. Лес одна сила од друхая и им вовек не сойтицца. Лес нас значицца за одовых держить а од понятно за лесных. И шанец наш в том штоб они как можно доле не разобралися хто тут хто.
— Да чем же мы им всем мешаем-то?
— Знамо чем: лес он лес и есть, у яво своя жисть, с нашей не солидарная. Яму воля надобна, шоб нихто не топтал не ломал не жох. А оду так совсем наоборот подавай: шоб простор да порядок. А мы вишь никак не определимси, то туды нас метнёт то сюды. Стержневины в нас нехватка. И никакого на свете по сей причине равновесия. То ентим тех похоронить не даём то тем ентих. Вот и норовять они таперича с обоих сторон нас известь. Штобы уж без помехи промеж собой-то вызнать чейная тут вотчина. Тако вот заединство борьбы противоположностев…
— Значит, это они?.. ну — наших всех…
— Дык кому ж кроме-то? Не мы ж с бабкой…
— За что?
— Шибко привольно жить стали. Баре и амба, и не колышеть. А слабина сказалася и почалось. Ну как с доминошками, знашь? Ставють-ставють — справно, красивошно и места вроде вона скока ышшо, ставь знай. Ан каку одну качнёшь невзначай и усей конштрукции швах. Оно ить токма кажицца што сроду стоять будеть. А хряпнет иде зараза кака птичья ай чаво ино… Кныпку хто не ту нажмёть… Зыбко усё у ентом мире. Подумать страшно насколь зыбко. А думать-та нихто и не желат. Вот и довыпендривалися…
— А если мы и не лесные, и не эти, как их… чьи же мы тогда, а Деда?
— На сто рублёв вопрос!.. Мы доча похож сами по себе. Для балансу. Лес-то всяко тутошний. А од пришлый. А мы и для тех и для ентих навроде плесени. Они свядут нас свядут, ан мы глядишь опять прорастам. Они обозляцца, собярутся с силой, подкаравулют да заново вытравют дустом каким. А времени сколь надо канет — глядь: мы заново из какой шшели прём. Не иначе берехёть нас хто-й-та.
— Кто?
— Да хто сюды закинул тот видать и берехёть.
