Он хохотнул про себя. А ведь правда, немало он пошагал по свету, но сейчас впервые идет, ведя на поводу двух кобылок. И в первый раз тоже увел за собой столько людей. Столько несчастных, которым он сулил, ну не так чтобы очень твердо, но все же сулил земной рай.

Сейчас обоз, еле заметный отсюда, смутно виднелся на становившемся все круче склоне дороги, то и дело резко поворачивавшей, так что лошадям приходилось изо всех сил припадать на задние ноги, сдерживая наезжавшие на них повозки. Все чаще раздавались крики, все резче звучали голоса, повозки все время останавливались, все труднее было сдвинуть с места лошадей. Их толкали в крупы, помогали придерживать следующие за ними повозки, хватаясь то за лошадей, то за соседей. Что-то тайное скрывал этот мрак, словно был он натянутым до предела человеческого сопротивления канатом.

Внезапно весь обоз снова остановился, откуда-то снизу раздался треск сталкивающихся повозок и громкие крики.

Бизонтен скинул свой плащ таким резким движением, что полы его захлопали в воздухе. Проходя мимо Пьера, он протянул ему плащ со словами:

— Что-то там неладно. Подержи-ка и приглядывай за моими кобылками!

Он бегом стал спускаться вдоль обоза, хватаясь за повозки, опираясь на плечи возчиков, а те кричали вместе с ним:

— Осторожнее! Дайте пройти!

С каждым шагом склон становился все круче и круче; становились все более узкими повороты, так что повозки загораживали почти весь проход.

— Черт побери! Разве можно таким манером туда спуститься!

Откуда-то неслось жалобное размеренное ржанье покалечившейся лошади, оно словно шло из потаенных глубин неведомой бездны.

Бизонтен добрался до повозки Фавра, и тут жена Бертье бросила ему вслед:

— Это Бобилло… Мой старик уже побежал туда, и с ним — оба сына Фавра.

За тесным поворотом Бизонтен увидел на дне ущелья, где стремительно несся горный поток, движущиеся светлые пятна фонарей, дым пылающего факела. Он даже не заметил эшевена и его супругу, стоявших на обочине дороги. Протянув ему зажженный фонарь, эшевен сказал:

— Осторожнее! Произошло несчастье!

А супруга эшевена простонала:

— Наша Ортанс тоже внизу. Разве ее место там! Скажите ей, чтобы она поднялась наверх.

Цепляясь свободной рукой за ветки кустарника, Бизонтен чуть не кубарем скатился вниз, но успел огрызнуться:

— Она у вас уже взрослая. А я ей не нянька!

Кое-как спустившись в ущелье, Бизонтен вздохнул с облегчением: жена Бобилло и двое его ребятишек — старшему было всего четыре годика — целы и невредимы. Мать молча прижимала к себе детей, глаза ее блуждали, лицо помертвело, губы дрожали. Но Бизонтен заметил также, что сапожника придавило перевернувшейся повозкой. Видны были только его ноги, неподвижно и бессильно, словно неживые, лежавшие на блестящем льду.

— А ну-ка, живо! — скомандовал он. — Вы, барышня Ортанс, вместе с Бертье подымитесь-ка наверх и сопляков отсюда унесите.

Пришлось помогать им подняться, до того крут и скользок был подъем. Доставив женщин с детьми наверх, Бизонтен снова спустился в ущелье вместе с другими. Он лег на землю и, подсунув руку под повозку, нащупал сломанную оглоблю, потом дотронулся до лица Бобилло. Лицо живого человека, дыхание живых уст. Плотник выпрямился и крикнул:

— Таз, видать, раздробило… Нескладно получилось, но хоть жив остался.

Покалеченная лошадь по-прежнему жалобно ржала и била копытами в опасной близости от людей.

— Первым делом прикончите кто-нибудь животное, — сказал Бизонтен.

— Не так уж это приятно, — отозвался старший сын Фавра.

— За это дело я возьмусь, — заявил подошедший к ним верзила Сора. — Все-таки с говядинкой будем!

Когда они отошли в сторону, Бертье сказал:

— Тут надо всем миром взяться, иначе повозку не поднять.

— А где мы тут всем миром поместимся? — оборвал его подмастерье. — Даже и пробовать не стоит. Попробую-ка я поднять повозку, знаешь, как подымают стропило, ежели оно плашмя лежит. — И бросил повелительным тоном: — Пусть тот, кто порезвее, принесет весь мой инструмент и веревки, они в повозке у кузнеца. А по дороге пусть кликнут Пьера, возчика, и скажут ему, чтобы он своего Бовара привел. Работка как раз по нему.

Сын Фавра отправился с поручением, а Бизонтен снова осветил фонарем неподвижные ноги сапожника.

— Вот-то бедняга, — пробормотал он.

— Я как раз за ним ехал, — начал Бертье. — Упряжка эшевена проехала благополучно, он держался справа, поближе к горе. А Бобилло хотел еще правее взять, и его полоз попал как раз на выступ скалы. Он это сразу понял. Крикнул лошади «тпру», отпустил вожжи, а сам на бок повозки навалился, чтобы ее удержать. Подумать только, бедный Бобилло, тяжесть-то какая… Я бросился к нему, да уже поздно было.

Бертье был родней Бобилло, и подмастерье часто примечал, что стараются они держаться вместе и, видно, живут в добром согласии. Он сжал локоть Бертье.

— Даст бог, выкрутится.

Но Бертье безнадежно покачал головой.

— Ты только подумай, как его пришибло… Он тогда, должно быть, за жену и ребятишек испугался. Поэтому-то и хотел удержать повозку. В повозке полно сена было, так что их даже не помяло.

Мане присоединился к Сора и помог ему разделать конскую тушу.

— Это безумный старик эшевен нас сюда затащил, сказал Мане. — Никогда нам отсюда не выбраться.

— Не надо было его с самого начала слушать, — подхватил Сора.

Бизонтен шагнул было в их сторону, чтобы заткнуть им рты, но Фавр сверху крикнул ему:

— Я принес все, что теперь надо делать?

— Спусти-ка сюда конец веревки.

Бизонтен с трудом различал склоненное к нему лицо парня, словно бы взвешенное среди этой мглы, где плясали три огарка. Веревку спустили.

— Теперь ладно… А лошадь где?

На вопрос ответил спокойный и ясный голос Пьера:

— Здесь. Сейчас будет тащить.

Подмастерье привязал веревку к оглобле, точно рассчитав равновесие, потом поднялся, прикрепил другой конец веревки к блоку и дал нужные указания юному возчику.

— А как ты думаешь, одного твоего коня хватит? — спросил он.

— Хватит, — уверенно ответил Пьер. — С такой работой он и один справится, и мне легче будет.

Они продвинули вперед повозку эшевена, чтобы очистить место для Бовара. Работа шла спокойно при дрожащем свете фонарей, среди потрескивания факелов, и бьющий от них дым недвижным столбом стоял в воздухе, как бы зажатый стеной сосняка. Когда все было готово, Бизонтен снова спустился вниз. Двоим мужчинам он велел держать повозку с одного и другого края, а сам вместе с Бертье и Рейо подошел к раненому.

— Все на местах?

Сверху донеслось дружное «все», и подмастерье крикнул:

— А ну-ка, возчик, давай полегоньку!

Все смолкли. Слышался только голос Пьера, говорившего что-то своему коню, будто спокойно беседовавшего с другом. Веревка поползла вверх, натянулась, на мгновение дрогнула, узел, провизжав, обвился вокруг ствола. Повозка стала медленно подниматься. Когда она оказалась футах в двух от земли, Бизонтен остановил ее.

— Стойте и держите крепче!

Для верности он вбил клин под каждый угол повозки, и тогда они смогли вытащить Бобилло, который тихонько хрипел.

— Не тяжелый, бедняга, — заметил Рейо.

Пришлось действовать с помощью второй веревки, и только так раненого удалось поднять наверх. Там его уложили на солому в повозку к Бертье, цирюльник и тетушка Малифо потихоньку препирались — каждый предлагал свой способ лечения, самое верное средство. Бизонтен оставил их доругиваться и спустился к месту катастрофы.

— А теперь, — крикнул он тем, что еще не успели подняться, — первым делом надо вынести отсюда фураж и все их добро. И не забудьте также колеса от повозки, они еще могут сгодиться.

— Что верно, то верно, — согласился кузнец. — Неизвестно, что нас впереди ждет. — И старик добавил, словно извиняясь: — Я не спускался. Не такой уж я стал проворный. Но если что здесь наверху поделать надо, то я со всей душой.