Раздались было смешки, но сразу же смолкли после слов господина д’Этерноса:

— Тамошних людей, бедняга Бизонтен, уже давным-давно французы отправили на тот свет. Хорошо еще, если трупы на съедение медведям не оставили.

Когда все повозки благополучно перебрались по мосткам, путники решили поспать в ожидании назначенного к отправлению часа. Бизонтен направился проведать Бобилло, которого все прочие уже называли не иначе как живым трупом. Сапожник так и не приходил в сознание. А жена его, уже оправившись после первых минут страха, горько плакала, прижимая к себе двух своих малышей.

Старик эшевен, ждавший Бизонтена возле своей повозки, окликнул его и спросил:

— Ну как там дела?

— Знаете, в нашем плотничьем деле мы разных несчастных случаев навидались. На мой взгляд, он не оправится. Еще не мертвый, но наши правы, он и не живой. Бедный малый…

— Иной раз, — вмешалась в разговор Ортанс, — думаешь, а не обязаны ли мы сделать для человека то же, что делаем для лошади.

— Что верно, то верно, — согласился подмастерье, — но у кого же рука на такое подымется.

— У меня, — не колеблясь, ответила девушка, — если бы мне привелось это сделать, надеюсь, духу у меня хватило бы. Во всяком случае, будь я на месте того бедняги, я благословляла бы тех, кто уверяет, что любит меня достаточно крепко, для того чтобы…

Дядя прикрикнул на нее:

— Замолчи сейчас же! И после этого ты еще дивишься, что все больше исчезают христианские добродетели.

Ортанс отступила на шаг и вполголоса сказала Бизонтену:

— В его годы он такое понять не способен.

— А вы, — пробормотал Бизонтен, — а вы совсем другая, чем все остальные.

Она взглянула на него с таким видом, будто хотела сказать: «Это правда, и я это знаю, ну и что с того?»

И подмастерье отправился к повозке Пьера, который чистил скребницей своего Бовара. Ортанс с первой же встречи произвела на Бизонтена сильное впечатление. Чувствовалось в ней что-то суровое, что внушало уважение, но при этом ее великодушная, чуткая душа сразу же была видна, как только она бросалась на помощь более слабым, чем она сама.

Когда подмастерье подошел ближе, Пьер, уже управившись с Боваром, вытер со скребницы шерсть и положил ее на место.

— Ребятишки расшумелись, — сказал он. — А я все жду, хочу тебя спросить — ты не против, если мы отдохнем вдвоем в этой повозке.

— Вот так здорово живешь! — рассмеялся Бизонтен. — Ведь это твоя повозка, а не моя!

Пьер в ответ добродушно улыбнулся, они влезли в повозку и разлеглись на соломе между разобранной мебелью и сельскохозяйственным инвентарем, привязанным к поленнице вместе с бороной и небольшой сохой. Солнце еще освещало верх парусинового полога, все швы которого были усыпаны огненно-красными точечками. Рассеянный дневной свет смазывал очертания предметов. Наступила тишина, но ее тут же нарушили ребячьи возгласы и голос Ортанс, вот они прошли мимо повозки и удалились.

— Увела их к себе, чтобы мы могли спокойно отдохнуть, — сказал Бизонтен. — Вот ведь какая она, о всех думает.

— Да, — согласился Пьер, — сильная она… Душой сильная, характером.

Но тут Пьер затих, и, прежде чем Бизонтен успел ответить, он уже сладко спал. Намотался за целый день, вот его разом и сморил сон. С минуту Бизонтен смотрел на него с таким чувством, будто рядом находится малый ребенок, потом, поняв, что все равно задремать ему не удастся, встал и, стараясь не шуметь, выбрался наружу.

Уже шло к вечеру, и небо было алым там, где солнце скрывалось за голубоватой толпой гор, окаймленных по вершинам золотой каемочкой. Верхушки сосен, черные, разлапистые, чуть покачиваясь, четко выделялись на сером фоне горных кряжей. На землю пал покой, предвещая приход ночи.

Подмастерье зашагал к повозке эшевена, как вдруг он заметил Мари: присев на брошенную на землю оглоблю, она, не отрываясь, смотрела на пурпурную полоску заката. В глазах ее стояли слезы, в них блестели два солнечных пятнышка. Увидев Бизонтена, она торопливо вытерла слезы. Он подошел ближе и сказал:

— Не сидите здесь в одиночестве. Пойдите к детишкам.

— Они с барышней Ортанс, — ответила Мари.

— Знаю. Но все-таки и вам тоже необходимо пойти к ним.

Она снова уставилась на догорающее пламя заката, и Бизонтен понял, что думает она о потерянной своей отчизне и о том, другом лесе, где остался навеки ее муж. Должно быть, она тоже догадалась о его мыслях, потому что голос, ее, когда она заговорила, дрогнул:

— Скоро следа от его могилки не найдешь.

— Да нет. Даже если крест сломали, я на деревьях метку сделал.

Он не находил в себе смелости снова ее потревожить. Ему казалось, что в этой женщине есть какая-то особая хрупкость. Но наконец он решился:

— Идите-ка, побудьте с ними.

Она покорно позволила взять себя за руку, и несколько шагов они сделали в молчании, первой заговорила она:

— Когда барышня Ортанс пришла ко мне после похорон бедного моего Жоаннеса, она меня поцеловала и ни слова не произнесла. Но так она на меня посмотрела… Другие тоже приходили, но с ней, даже не знаю, как бы вам объяснить, все как-то иначе было.

— Правильно, — подтвердил Бизонтен, — я всегда говорил, что она не такой человек, как все прочие.

— А сколько ей лет? — спросила Мари.

— Должно быть, двадцать шесть.

— Столько, сколько и мне.

В молчании они подошли к повозке эшевена, но тут Бизонтен остановился. Мари тоже остановилась и взглянула на него.

— Видите ли, — начал он, — эта девушка много претерпела. Она была помолвлена с одним молодым человеком из Андело. Несчастного убили на дороге, когда он шел к ней… И кто убил, так никому и не известно: серые ли мундиры, французы ли, саксонские солдаты или кто-нибудь из Кюанэ… Скоро уже год тому будет. Поначалу думали, что она сама жива не останется… А потом к нам пришла беда. Тут она и стала всем помогать, и это-то ее спасло… Бывает, что в горе люди замыкаются в себе. Им только их боль важна. А другие, как Ортанс, посвящают себя людям, и в конце концов такие, как она, начинают верить, что и они кому-то нужны. Пускай иногда она странной кажется, вот вы увидите, какая это душа.

Бизонтен замолк. Ясно было, что Мари вовсе его и не слушает. Она снова устремила на закат глаза, где горела неизбывная тоска.

Вот уже два часа они шагали в темноте, но постепенно освоились с ней. Да и лошади, должно быть, тоже привыкли, так как обоз шел тем же порядком, что и прошлой ночью, когда лунный свет ярко заливал плато. Разница лишь в том, что сейчас весь передний план был как-то размыт. Даль исчезала под угольно-черным небом, которое словно бы накрыло их темным куполом. Они чувствовали над собой этот купол, хотя и не видели, но небо было здесь, над головой, нависало над ними и двигалось за ними по мере того, как двигались вперед повозки.

Бизонтен потуже затянул веревкой тряпки, которыми были обмотаны его башмаки, и завязал веревку узлом под самыми коленками. Стало удобней идти, да и шаг стал легче, почти такой, каким перемерил он десятки дорог в бытность свою странствующим подмастерьем.

В их обозе не хватало одной повозки, остатки ее унесли весенние воды. А сам Бобилло все еще лежал в повозке Бертье без сознания, там же нашли приют его жена и двое ребятишек, и как раз о сапожнике и его семье думал Бизонтен в наступающей ночи. Он не мог прогнать из памяти ту страшную картину, их беду, как вдруг Мари отодвинула край парусины — очевидно, решила проведать брата. Заметив, что она спрыгнула на землю, Бизонтен крикнул:

— Не желаете ли компанию мне составить? А то чуть было не заснул.

Мари подождала и пошла с ним рядом.

— Верно, верно, — продолжал он. — Я прямо на ходу спал.

Он засмеялся, и Мари тоже засмеялась.

— Не верите?

— Не верю, этого же быть не может, вы бы тогда упали.

— Вот чего я и боялся — упасть во сне. Шагаю-то я замыкающим, никто бы этого и не заметил, и солдаты нашли бы меня в снегу уже окоченевшего. А так как я на огородное чучело похож, они бы перепугались и бросились наутек. И война бы кончилась!