— К животным привыкнуть надо, — сказал он. — Спроси-ка сам у Матье… Он все до тонкостей знает, в такую даль ходил.

Ткнув пальцем в направлении повозки Бизонтена, он добавил:

— А пока он, Гийон, небось дрыхнет. После остановки он тебя сменит. Тогда ты поспишь чуток. Я-то еще долго могу идти. Я не устал.

Бизонтен едва удержался, чтобы не сказать ему, что Гийон их бросил, но он промолчал. Чем больше он размышлял, тем больше ему казалось, что Пьер и его сестра будут огорчены этим отъездом. Потому-то лучше объявить об этом всем спутникам разом и как можно позже.

Он посмотрел на Пьера, тот тоже повернул голову, и глаза их встретились. И оба обменялись быстрым и теплым взглядом. Улыбнувшись, Пьер проговорил:

— А хорошо все-таки вот так нам, мужчинам, втроем ехать. Знаешь, я очень этому рад.

У Бизонтена не хватило мужества солгать. Он подмигнул, и Пьер, ускорив шаги, догнал свою повозку. Когда он подошел к Бовару и взял его под уздцы, Бизонтен услышал голос Мари, приоткрывшей спереди парусину:

— Поправь-ка свой плащ как следует!

Пьер отбросил на спину грубый капюшон, какие в обычае у возчиков, лоснящиеся кожаные лямки были переплетены на плечах. Юноша обернулся и возразил:

— При ходьбе так скорее вспотеешь!

— Это-то верно, только смотри не простудись. Нас еще много чего впереди ждет!

Время текло вровень со скрипом полозьев по твердому насту, позвякиваньем сбруи, легким поскрипыванием снега под шагами и жалобным кряхтением повозок, так что Бизонтен насторожился. Когда они выбрались из леса под оглушительное хлопанье кнутов и ругань возчиков, три пса вели себя совсем как люди. Но, вступив на великую необъятность долины, они, видимо, испугались пространства и света, примолкли и шагали рядом с повозками, опустив морду и поджав хвост. Время от времени один какой-нибудь пес отбегал в сторону, принюхивался к заснеженному кустику и, подняв заднюю ногу, ронял три капельки, и от них на мгновенье подымался парок.

Взбирались на взгорье медленно, холмы становились все круче, приходилось огибать скалы и рощицы, придавленные снегом. Казалось, что деревья с уже облетевшей листвой и одинокие сосны принесло сюда как черно-серые обломки кораблекрушения и их словно бы все еще носило по этим белоснежным волнам.

Бизонтен поднял глаза к небу, там, в самой гуще мрака, темнело подножие горы, через которую им предстояло перевалить и которая вырастала с каждой минутой. Звезды ярко мерцали и, казалось, жались одна к другой, так что подмастерье вдруг вспомнил, как однажды вечером ему примерещилось, будто он один на берегу моря, в каком-то ином мире, отрезанном от людей и от их земли, но все-таки люди здесь были. Вот к этой-то совсем иной вселенной они и стремятся. Без сомнения, там они совсем затеряются, вместе со своими повозками, лошадьми, со своими надеждами и воспоминаниями.

Чем дальше на восток продвигались повозки, тем холмистее становилась местность, и все чаще попадались им теперь не спуски, а подъемы. Темные рощицы сосняка все смелее выходили на плато. Там дальше, за этими сверкающими складками земли, подымалась гора. Она вбирала в себя весь нижний край неба, мглу, и звезды, и лунные тени, и лунную пыль.

Здесь ветер — не то что в долине, — казалось, водит фуганком по снегу. Срезая пласты снега и обнажая утесы, а также и пни, он превращал их в прямоугольные длинные сугробы. Да и обоз, судя по звукам, двигался вразнобой. Все чаще щелкали кнуты. Чаще раздавалась ругань. Наконец с передней повозки до самой последней пронесся приказ, и все остановились.

Бизонтен подошел к кузнецу и спросил его:

— Стоянка здесь будет или нет?

— Нет, — ответил старик, хрипло дыша. — Но медлить нам тоже нельзя. Как раз сейчас мы пересекаем дорогу на Фрасн.

Он откашлялся, сплюнул, потом снял шапку и отер лоб рукавом.

— Сколько уже лет я таких расстояний не одолевал, — проговорил он.

Передние повозки качнулись, тронулись с места.

Когда Бизонтен дошагал до своей повозки, полотнище приоткрылось и Мари, высунув голову, спросила:

— Это уже Во?

От громового хохота подмастерья Бовар испуганно тряхнул хомутом. Пьер тоже рассмеялся.

— Черт побери, — сквозь смех сказал Бизонтен, — видно, твоя сестрица нас птицами считает.

И он начал хлопать себя руками по мокрым полам плаща. Мари взглянула на него, и он впервые заметил, как по ее губам скользнула улыбка.

Дорога становилась все ухабистее. Ездовые крепко держали лошадей, так как под покровом снега не было видно неровностей почвы. В одной из передних повозок захныкал ребенок. Наверное, младенец четы Бертье.

— Только бы ребятишки выдержали дорогу, — буркнул Бизонтен. — Все-таки, черт возьми, риск немалый.

Мари крикнула брату:

— Останови лошадей. Меня совсем растрясло, я лучше пешком пройдусь.

Почти все женщины уже вышли из повозок. Пьер придержал Бовара, но все-таки заметил сестре:

— Смотри, как бы ты в своих ботинках ноги не промочила.

Молодая женщина спрыгнула прямо в снег, бросив на ходу:

— Хоть тут-то, надеюсь, не опрокинется.

— А вы не расстраивайтесь, — крикнул ей Бизонтен, — любую повозку починю, не зря же я здесь.

— Мне-то повозка полбеды, — сердито ответила Мари, — я вот о своих ребятишках…

Ее прервал Бизонтен:

— Я сумею и лубок поставить, если кто руку сломает.

Мари только пожала плечами, но Бизонтен захохотал еще громче, подумав про себя: «Тебе, голубушка, пора бы уже черные мысли прочь прогнать. И еще следовало бы тебе шутки понимать научиться».

Лошади прибавили ходу и скрылись за поросшим сосной отрогом горы. Пьер тоже погнал повозку, и Мари, с трудом шагая по этой скользкоте, через несколько минут отстала. Бизонтен в душе улыбался, глядя, как она торопится, еле тащась в своих неуклюжих башмаках по снегу. Должно быть, ей в спину уже тяжело дышали две кобылки Бизонтена. Подхватив ее, взяв под руку, подмастерье расхохотался:

— Ну-ка, милочка, здесь еле тащиться не приходится, а то, чего доброго, попадете в зубы волку. А главное, старайтесь не скользить. Если вы угодите под полозья, тогда уж мне самому придется вам лубок ставить.

Мари ответила смехом на его шутку, и Бизонтен почувствовал себя счастливым. Он сам знал за собой дар веселиться и смешить людей, но на сей раз, очутившись рядом с этой молодой женщиной, пожалуй, впервые так отчетливо понял, что и радость позарез нужна человеку. Эта бедняжка Мари после столького горя и стольких пролитых слез, должно быть, истосковалась по смеху, как ребенок по куску хлеба. Она подняла на своего спутника глаза, и лунный свет заиграл в ее зрачках сотнями золотистых снежинок. Бледное ее личико под низко надвинутой на лоб черной шалью казалось сейчас не таким строго-напряженным, как в минуту отъезда.

— Вы только посмотрите, какая же здесь красотища, вся долина в снегу, — заметил Бизонтен.

Он уже совсем собрался было начать рассказ о кантоне Во, как вдруг с передних повозок раздались крики, и Бизонтен разом остановил упряжку. Все действовали быстро, чтобы лошади не ткнулись мордами в задок передней повозки. Громкое «тпру!» разнеслось далеко округ под этим звонким морозным небом, как в устье хорошо протопленной печи.

— Распрягай, дадим лошадям попить! — крикнул кто-то.

— Мы же на самом склоне остановились, — ответил Пьер. — Лучше еще немного проедем!

Они спустились к небольшой полянке, которую обступил со всех сторон сосняк, хоть и молодой, но уже бросавший на снег грузные синеватые тени.

Бизонтену — он до сих пор вел Мари под руку — показалось, что она дрожит.

— Замерзли совсем, — сказал он.

— Нет.

— Какое там нет. Я же вижу — замерзли.

И своей огромной костистой и жесткой ладонью начал растирать ей спину. Пьер, уже успевший распрячь Бовара, догнал их.

— Ее трясет, словно старую деву, завидевшую сатану, — со смехом обратился к Пьеру Бизонтен. — Надо бы ей на плечи что-нибудь потеплее накинуть.