— Помяните тетю в своих молитвах. И не только ради нее, но и ради вас самих. А я нынче вечером попрошу небеса поскорее прислать этого странствующего костоправа, о котором рассказывал мастер Жоттеран.

И жизнь продолжалась, но с присутствием Ортанс все как-то становилось более легким.

— Эта барышня все на свете знает, — восхищенно твердил Бизонтен.

И старик кузнец, подтверждая его слова, бросал временами работу и рассказывал своим друзьям о бывшей их жизни в Конте. В присутствии Ортанс никто ни разу не упомянул о смерти Бенуат, но, когда мужчины были одни в лесу, кузнец, случалось, заводил о ней разговор:

— Как подумаю я о том, что и эшевена, и бедняжку Бенуат не похоронят в их селении, не поставят им надгробье, прямо сердце у меня заходится! Все мы перемрем вдали от родного дома. Да, черт побери! Война от человека до самой его смерти не отстанет, по пятам ходит. Мало ей, что жизни нас лишает, ей еще нужно наш вечный покой отравить! А наш бедняга цирюльник, совсем один в этом огромном доме!

Бизонтен не прерывал его разглагольствования, и старик, ворча про себя, брался за работу. Брался потому, что вся его жизнь была работой, и неудивительно, что она кончится только с его последним вздохом.

Ортанс вела весь дом и, окончив дела, играла с Леонтиной, а иногда даже приходила с ней в лес, где трудились мужчины. Вместе с малышкой она собирала сучья. И смех Леонтины звенел так чисто, как весенний ручеек среди зимнего бесцветно-серого леса.

Дня четыре стояла сухая, ясная погода, потом как-то утром с запада затянуло весь небосвод.

— А это значит, — сказал кузнец, — нынче ночью снегопад будет.

И первые снежинки уже к вечеру стали медленно опускаться на землю. Ветер совсем утих. Снег кружил в воздухе. Сначала падали первые робкие хлопья, потом вдруг хляби небесные разверзлись, и пришлось кончать работу. Когда лесорубы вышли на поляну, она уже вся была белая, горизонт исчез в сером мареве, и в этом мареве деревья казались какой-то колышущейся завесой. Когда совсем стемнело и Пьер с Бизонтеном пошли доить козу и задать корм лошадям, снега уже навалило чуть не по колено, и в конюшне поэтому было как-то особенно тепло.

— Вот видишь, — заметил Пьер, — здесь, в этом тепле, еще сильнее зимним духом пахнет, чем даже от сугробов.

Не успел он закончить фразу, как где-то очень далеко послышался еле различимый волчий вой.

— Верно ты говоришь, — согласился Бизонтен, — ежели волки сюда к нам в низину придут, значит, уж наверняка зима вернулась.

Весь вечер шел разговор о снеге, зиме и волках, и у каждого нашлась своя история. И Бизонтен столько наслушался других и столько сам наболтал, перед тем как лег спать, что, когда сквозь первый сон услышал голос Ортанс, он решил, что все еще во власти сновидений, навеянных вечерней беседой.

— Да проснитесь же вы!.. Разве вы ничего не слышите? Совсем ничего не слышите?

Два больших грабовых полена, которые они, отходя ко сну, подкинули в очаг, еще горели жарким пламенем, и Бизонтен сообразил, что спал он не больше часа. Ортанс уже вскочила на ноги. Кузнец стоял посреди комнаты и спрашивал:

— А что такое случилось?

— Помолчите и слушайте, — сурово бросила Ортанс.

Все замолкли, даже шевелиться перестали, чтобы, чего доброго, не скрипнула доска. Ночной мрак доносил к ним крики. Слабый женский, а может, и детский голос, собачий лай и еще какой-то вроде бы лай, только пронзительнее и заунывнее.

— Волки! — воскликнул кузнец. — Тут уж не ошибешься. Напали на кого-то.

Пока мужчины и Ортанс наспех одевались, Мари, сидя на краю топчана, молила их:

— Не надо, не надо. Все не уходите. Не бросайте меня одну!

— Дядюшка Роша с вами останется, — успокоил ее Бизонтен.

— Как бы не так, как это я здесь останусь! — разъярился кузнец. — Ей-то чего бояться? Дверь-то она за нами запрет.

— Но ведь вы можете легко сломать ногу в такой темени, нечего вам бегать по снегу, — сказал Бизонтен.

— Отстань ты от меня, приставала! — крикнул старик. — Что хочу, то и делаю.

— Скорее, скорее, — торопила Ортанс. — Там беда.

Она открыла дверь, и сразу стало слышно, как разыгрывается вдали страшная битва. В комнату ворвался ледяной ветер.

— Снег перестал, — произнес Пьер.

— Факелы! — крикнул Бизонтен.

Пьер сунул в пылающий очаг два заранее приготовленных факела, и их смоляные острия сразу занялись. Тем временем Ортанс успела зажечь два фонаря. Но так как Мари все умоляла ее остаться и не уходить, девушка бросила ей:

— А ну храбрее, Мари! Подумайте, ведь там люди в опасности. Чем больше нас туда пойдет, тем легче нам будет справиться с волками.

Малютка Леонтина даже не пошелохнулась, но Жан проснулся, и мать прижала его к себе.

— Вот видите, Мари, — с порога крикнула Ортанс, — при вас остался мужчина, так что вы под надежной защитой. И не просто мужчина, а сам Жан Гроза Лесов!

Едва за ними захлопнулась дверь, их плотно обступила мгла, против которой были бессильны и факелы, и фонари. Мгла эта вобрала в себя всю тьму и всю тишину. Свежий снег скрипел под ногами. Его навалило столько, что он доходил до колен, и тягостной мукой было пробираться вперед. Они не успели обмотать ноги тряпками, и поэтому Бизонтен уже через минуту почувствовал, что его худые башмаки полны воды. С первых же шагов тройка молодых, шагавших быстрее, оторвалась от старика кузнеца. Бизонтен обернулся и крикнул ему:

— Идите домой, Роша. Это вам не по летам!

Ответа он не разобрал, но при свете фонаря разглядел, что старик упрямо плетется за ними. Впереди шел Бизонтен, с трудом выдирая из снега свои длинные ножищи. Он размахивал факелом, который держал в левой руке, а в правой сжимал копье, которое сделал себе еще в лесах Жу как раз на случай встречи с волками. Пьер нес фонарь и топор с длинным топорищем. Ортанс достался второй факел и топорик подмастерья.

Там, вдали, собака отчаянно выла. Очевидно, на нее напали волки. Доносилось испуганное конское ржанье и чьи-то крики, но голос был слабый.

— Там ребенок! — крикнула Ортанс.

И впрямь, слышался и еще один голос, напоминавший голос ребенка.

Сколько раз они чуть не падали, но казалось, что некая сила пришла им в ту ночь на помощь, и сила эта, рожденная лесом и зимой, вела их вперед. Вскоре из всего этого гомона поднялся голос мужчины:

— Сюда… Скорее! Скорее!

И они различили трепетно дрожащий огонек. Прибавили ходу, стараясь быстрее выбраться на дорогу, где шагах в двадцати от них разыгрывалась страшная драма. При жалком свете фонаря, висевшего над повозкой, Бизонтен заметил какие-то мятущиеся тени. И когда свет от факела прорезал тьму и он подошел поближе, он ясно увидел, как отпрыгнули и исчезли в кустах три здоровенных волка. А там за деревьями мелькали еще другие. Какой-то человек стоял, прислонившись к легкой повозке. В правой руке у него был сломанный кнут, а левой он судорожно сжимал поводья, пытаясь успокоить лошадь. Бизонтен бросился в кусты, где скрылись волки, но опоздал, копье вонзилось в снег, и на его белизне явственно виднелись совсем еще свежие следы волчьих лап с длинными когтями.

— Тут был матерый волк, два молодых волчонка и волчица, — заметил Пьер, который умел, бросив даже беглый взгляд, прочесть любые следы, оставленные в лесу.

Ортанс подошла к незнакомцу.

— Не нужно держать лошадь так крепко, — сказала она. — Волки теперь не придут.

Пьер занялся лошадью, которую ласково уговаривал незнакомец, называя ее Пастушкой. Сам он был невысокий, тонкокостный, лицо у него было худое, заросшее густой бородой, а светлые глаза странно блестели в пламени факелов. Отпустив уздечку, он бросился к собаке, которая ковыляла на трех ногах, оставляя за собой кровавые следы.

— Милый ты мой Шакал, — говорил он, — ты нас спас… Милый мой… Ничего, я тебя вылечу.

Теперь, когда он стал говорить тише, в его сдержанном голосе слышались теплые нотки. Казалось даже, что голос его идет как бы из какой-то бездны и ему отвечает нежнейшее эхо. Ортанс взобралась на оглоблю и обратилась к тому, кто находился внутри повозки.