Как-то к вечеру, когда начался гололед, Мари поскользнулась, ступив на корень дерева, упала и подвернула ногу. Пришлось отвезти ее домой и уложить в постель.

— Вот кто нам до зарезу нужен — это хороший костоправ, — сказал кузнец.

Не имея сил встать на ногу, Мари разглядывала свою вздувшуюся, полиловевшую ступню. Бизонтен смастерил ей костыль, иначе она не могла двигаться по хижине и заниматься стряпней. А через два дня нога совсем разболелась, даже колено; подмастерье решил спуститься к ближайшему дому и порасспросить тамошних жителей о костоправе. Сыровар, круглолицый, с румяной добродушной физиономией, сказал ему:

— В наших местах костоправа нету, зато у меня еще осталось несколько кочанов капусты, я тебе один дам. Приложишь припарку из листьев, и опухоль спадет.

Пока сыровар отвешивал сыр, Бизонтен заглянул в конюшню и увидел там не только коров, но и с десяток коз. Он вспомнил, что Мари часто поминает двух своих козочек, которые были у нее в Лявьейлуа. Она сокрушалась об их участи — то ли их угнали французы, то ли они погибли, бедняжки, во время пожара. Он с улыбкой обратился к сыровару:

— Конечно, твоя капуста вещь превосходная, но, как по-твоему, тот, у кого есть капуста, должен он или нет иметь козу?!

Сыровар скорчил неопределенную гримасу, потер ладонью подбородок и наконец спросил:

— К чему ты это говоришь?

— Говорю, что, если приведу домой козу, наша больная до того обрадуется, что наполовину выздоровеет, уж поверь мне.

Он рассказал о том, как сожгли ту деревню, где жила Мари, и как она убивается до сих пор. И о детишках ее тоже рассказал, и сыровар, который был славным малым, даже растрогался. Договорились о цене и за козу и за цепь, и Бизонтен отправился восвояси, счастливый тем, что сможет подарить другому радость. Мари была дома одна со своей малюткой Леонтиной, которая, присев у очага, баюкала куклу, сшитую ей матерью из старой шерстяной косынки. Открыв дверь, Бизонтен не вошел первым, а втолкнул в комнату козу, которая испуганно шарахнулась при виде горящего огня. Девочка ничуть не удивилась, зато Мари так и застыла от неожиданности, а подмастерье смущенно произнес:

— Я вам подружку привел.

— Но где же вы ее нашли?

— А я и не находил, это я вам в подарок. Чтобы вы поскорее поправились.

Так как перепуганная коза начала метаться по комнате, пришлось отвести ее в конюшню. Когда Бизонтен вернулся в дом, Мари сидела на краешке лежака. Он неуклюже встал перед ней и пытался отыскать в уме подходящие слова. Оба они были смущены. Однако внутренний голос подсказывал Бизонтену: «С чего это у тебя такой вид? Уж что-что, а насчет поорать и поболтать ты первый мастер, неужто ума совсем решился, что не знаешь, что сказать?»

Вытащив из мешка кочан, он стал объяснять Мари, как нужно хорошенько разбить колотушкой капустные листья, чтобы приготовить из них припарку. Под изумленным взглядом молодой женщины он сделал сам все, что положено. Наложив повязку на щиколотку Мари, он поднялся и буркнул:

— Вот и готово. Пойду к нашим в лес.

Он уже шагнул было к двери, но Мари вдруг окликнула его каким-то совсем другим, незнакомым ему голосом:

— Бизонтен… Мне хочется вас поблагодарить.

Он обернулся и увидел, что она поднялась с лежака и стоит, опершись на костыль. Он приблизился к ней.

— Только будьте поосторожнее с костылем.

— Можно мне вас поцеловать? — спросила Мари.

Он нагнулся. Она поцеловала его в обе щеки, но, когда он попытался привлечь ее к себе, она отшатнулась. И сказала, покраснев до ушей:

— Не мешало бы вам почаще бриться.

— Прошу прощения, — пробормотал он.

Мари снова присела на ложе. Их обоих охватило все то же смущение, но вдруг они разом расхохотались, потому что Леонтина, опершись на поленце как на костыль, начала бегать вокруг стола, прихрамывая на манер Мари и распевая во все горло:

— Кыль, кыль, мой костыль! Кыль, кыль, мой костыль!

Бизонтен сгреб девочку в охапку, расцеловал ее и обозвал болтушкой.

— Вот если будешь умницей, пока мама болеет, я тебе настоящую куклу смастерю.

Леонтина послушно вернулась на свое место у очага, куда Бизонтен подкинул дров, и, когда снова подошел к Мари, она спросила его взволнованным голосом:

— Вы помните Матье Гийона?

— Конечно же, возчика из Эгльпьера. Помню…

После короткого молчания Мари сказала еле слышно:

— Так вот, он с нами не из Лявьейлуа ехал.

— Я так и думал, — отозвался подмастерье. — Дети о нем ни разу не вспоминали. Откуда же тогда этот чертов парень взялся?

Мари снова смутилась. Возможно, раскаялась в своих словах. Но так как Бизонтен не отставал, она ответила уже шепотом и очень быстро:

— Он могильщик из Салена… Чумных хоронил… Я должна была вам это сказать.

Бизонтен выслушал ее рассказ о том, как этот человек присоединился к ним, и, когда она окончила свое повествование, он вздохнул.

— Я был уверен, что он нас оставил, потому что боялся навлечь на нас беду.

— А тогда зачем же он приходил? — спросила Мари.

Бизонтен вспомнил честный взгляд возчика. Вспомнил он также, что дважды новоприбывший пытался завести с ним задушевную беседу и что он сам, Бизонтен, старался этому помешать, не подозревая, о чем идет речь. Нет. Тогда Бизонтен считал, что здесь речь идет о какой-то тайне, одинаково касающейся и Гийона и Мари.

— Знаете ли, — начал он, — каждый из нас может поддаться минутной слабости, да вовремя спохватиться… Хочу только надеяться, что обратно в лес он не вернулся. Глупо было бы с его стороны шутки шутить со смертью. И так она всегда приходит слишком быстро.

Бизонтен подошел к столу. А все тот же внутренний голос, уже смягченный смехом, твердил ему: «Если я этого парня когда-нибудь найду, уж я позабочусь, чтоб ему было что в глотку влить». Эта мысль на минуту принесла с собой облегчение, но ему будто кто-то на ухо шепнул, что возчик из Эгльпьера пошел на смерть. «Что за глупость такая — вернуться во мрак, когда перед тобой дорога, ведущая к свету?»

Обернувшись к Мари, он сказал:

— Когда у человека в душе тайна, правда ведь, трудно ее при себе держать?

Мари чуточку смутилась, и Бизонтен поэтому поспешил добавить:

— Если мне какой человек по сердцу, так и тянет все ему выложить. Всем с ним поделиться. Так вот, я тоже сейчас вам одну тайну открою… Помните Мане, так это я самолично заставил его от нас уехать.

Он рассказал, как той ночью схлестнулся с толстяком, и добавил, с трудом выдавливая слова, застревавшие в горле:

— Так что вы видите, это я вроде бы в ответе за его смерть.

Слышалось только потрескивание дров в очаге да мурлыканье девчушки, снова взявшейся баюкать свою куклу; когда молчание стало чересчур тягостным, Бизонтен пробормотал:

— Рано или поздно должен был я об этом кому-нибудь рассказать, но рассказал только вам. Только вам одной, Мари.

Четверо мужчин продолжали работать в лесу. Да, да, четверо «мужчин», потому что Бизонтен окрестил малыша Жана Гроза Лесов из Франш-Конте. И дело спорилось, недаром оставалось совсем немного до конца холодов, а дни стояли короткие, хотя до краев наполненные трудами. Не желая терять зря драгоценного времени, они утрами, собираясь в лес, вместо обычного завтрака хлебали густую похлебку. Потом обихаживали лошадей и отправлялись на работу при первых проблесках зари. И трудились не разгибая спины до самой ночи. Дома они доделывали не доконченные Мари дела по хозяйству, потом ужинали сытно и сразу заваливались спать, сломленные усталостью. Очищенные от сучьев стволы они свозили на роспусках, запрягая Бовара в паре с трехлеткой кузнеца, крепкой и выносливой лошадкой по кличке Рыжуха. Пара и впрямь получилась не только работящей, но и сильной, чтобы преодолевать все неровности почвы, особенно в подлеске. На оставшуюся после угольщиков выжженную площадку мужчины аккуратно укладывали стволы. А сучья, срезанные с деревьев, они сносили в кучу к дороге вместе с хворостом, заготовленным Жаном и связанным дядюшкой Роша.